– Ну что, птица, – спросил Михаил Михайлович любимого племянника любимой жены, как называл он Андрея с первого дня знакомства, – все мечешься по белу свету? Будь ты в моей власти, быстро отправил бы тебя…
– На гауптвахту, – подсказал Андрей, уже согревшийся в теплом доме.
– Да нет, птица, ты бы у меня вернулся в армию, пока не поздно.
– Поздно, дядя Миша, тем более я не обольстил ее, она меня забыла, уверен.
– Увильнул ты. А хорошо начал учиться. Я-то думал, протолкну тебя в соседний кабинет, будешь наблюдать из окна прекрасный ресторан «Прага». Плохо ли? Я помню, ты большими кусками уплетал торт «Прага», только за ушами трещало.
– Пищало, а не трещало, – поправила его жена. Любовь Николаевна опустила на стол блюдо с тортом, облитым шоколадом.
– Он, – выдохнул Андрей. – Соскучился.
Торт тот же, блюдо под ним – то же, с кобальтовой каймой, синева которой могла сравниться только с цветом моря перед штормом. С тремя нимфами, сейчас они спрятались под тортом. Тоже «Прагой». Андрей помнит, как мальчишкой старался подцепить кусок побольше, чтобы поскорее открылась нимфа в розовом пеньюаре. То есть почти голая.
– Думаешь, почему я полюбил этот торт? – Генерал сощурился. – Когда пацаном приехал в Москву к своему дядьке, он сказал, что настоящие москвичи едят только его. А все остальные – для провинциалов. Так что налегай, коренной москвич.
Андрей не отказывался. Ему легко было у Максимовых, правда, взрослым он приезжал к ним считанные разы. Когда умер отец Андрея, старший брат жены генерала, дядя Миша пообещал матери устроить его в военное училище. Обещание он выполнил. Но человека, менее способного к дисциплине, чем Андрей Волков, оказалось, поискать. Сбежал он из училища, но без суровых последствий – прикрыл от кары начальник, генералов друг.
Михаил Михайлович не метал на голову племянника громы и молнии, он издали наблюдал, как фланирует парень по жизни. То, что Андрей окончил энергетический институт, ему понравилось. Но он, словно не веря в скорое перерождение вольнолюбивой натуры, ждал какого-то выверта.
И дождался. Андрей укатил на Дальний Восток.
Но опять-таки, когда он узнал, что Андрей сдал удачно и надежно свою квартиру на весь срок, одобрил.
– Куда теперь путь держим? – спросил наконец генерал, отодвигая чашку с блюдцем.
– На Севера. – Андрей сделал ударение на последнем слоге. – Туда, дядя Миша.
– Надолго? – осторожно поинтересовался он.
– Как дела пойдут. – Андрей пожал плечами.
– А дела… в какой плоскости лежат нынешние твои дела? – Генерал наклонил голову набок, наблюдая за женой. Любовь Николаевна опускала на его тарелку еще один облитый темным шоколадом кусочек. Кивнул, одобряя. – Правильно, Любаня, хорошо подсластить во рту после чая.
Он всегда пил чай, а потом ел торт.
– Хочу запустить дело, – небрежно бросил Андрей, поигрывая вилочкой для торта.
– Мастер запускать дела, – пробасил генерал. – Какое теперь? – насмешливо спросил он.
– Не в том смысле, дядя Миша. – Андрей услышал интонацию и понял, о чем подумал генерал.
– В каком же? Уточни, – потребовал генерал, прицелился и вонзил зубчики короткой вилки в край торта.
Андрей вздрогнул – как те багры в край палубы. Он поморщился. Шоколад пошел трещинами. А палуба нет…
Он вздохнул.
– В положительном. То есть начать дело.
– Ах вот как. – Кусочек торта направился в сторону рта. – Что будешь делать?
– Валять…
– …дурака, – не удержался генерал, но вилочка в руке не дрогнула.
– Нет, дядя Миша, берите выше. – Андрей шумно втянул воздух, словно желая одолеть барьер.
– Беру выше, – поддержал игру генерал, поднимая вилочку с тортом на сантиметр.
– Валять валенки, – ответил Андрей.
Темный кусочек с тонкой светлой прослойкой сорвался с вилки и шлепнулся в тарелку. Но не рассыпался. Генерал закашлялся, а жена маленьким, но крепким кулачком заколотила мужа по спине.
– Андрюша, шути полегче. Не то оставишь меня безутешной вдовой.
– Тетя Люба, я не шучу. – Андрей выпрямился, потом подался к столу. – Это правда. Я на самом деле хочу продолжить давно начатое дело.
– Давно… начатое… дело? – прохрипел генерал.
– Конечно. Я ведь уже валял валенки в Сетявине. Получилось.
– Ты жил… в Сетявине? Брось, там дом давно завалился. Мы с Любой заезжали лет пять назад. Штакетины валялись, как рота пьяных солдат.
– А я их… протрезвил, – ухмыльнулся Андрей. – Они снова в строю. Были по крайней мере, когда я уезжал оттуда.
Генерал вытаращил глаза, потом расхохотался:
– Ты – и Сетявино! Ты – и валенки!
– Но почему, Михаил? – Любовь Николаевна возмущенно подняла голову. – Ты забыл, чем занимался мой дед? Значит, прадед Андрея? Я тебе рассказывала.
Генерал молчал. Потом скрестил руки на груди.
– А что, Андрей, вот этот твой выверт может оказаться самым правильным. Я почему пошел служить? Потому что все мужчины в нашем роду служили. При всякой власти. Видимо, в нас сидит какой-то нерв, которого нет в вашем роду. – Он указал на жену. – Ладно, не стану вторгаться в чужое пространство, Люба тебе все объяснит про нервы.
– Хотите, вам тоже сваляю? – спросил Андрей, испытывая неожиданный прилив благодарности к генералу. Он не ожидал столь явного одобрения, хотя уверял себя, что ему оно совершенно не важно.
– Еще бы. Конечно, – генерал кивнул. – Буду рад.
– А вам, тетя Люба, обещаю привезти парочку котов.
– Никаких кошек! – опередил жену генерал, которая уже открыла рот и снова закрыла с возмущенным лицом. – У меня аллергия на кошачий волос.
– Ми-иша, – простонала она. – Коты – это не кошки.
– А кто говорит, что кошки? У меня и на котов, и на кошек аллергия. Ты забыла?
– Дядя Миша, – Андрей крутил головой, с трудом сдерживая смех, – дядя Миша, коты – это короткие, без голенищ, валенки. В них приятно и уютно ходить дома.
– Правда? – На лице генерала возникло детское удивление. – Гм… Ну… ладно, таких котов я впущу в дом. А теперь, дорогой гость, прошу прощения. Меня ждут дела.
Когда Андрей и Любовь Николаевна остались вдвоем, она спросила:
– У тебя все в порядке, Андрюша?
– И да, и нет, – тихо ответил он.
– Я заметила по твоему лицу, ты постоянно о чем-то думаешь… постороннем.
– Да. Уже давно со мной такое. – Он усмехнулся.
– Женщина? Снова? – спросила она с сочувствием в голосе.
– Да, но совсем не то, о чем вы думаете. У меня перед ней… долг. Серьезный.
Любовь Николаевна побледнела:
– Неужели… ребенок?
– Нет. – Андрей отмахнулся. – У нее – нет.
Любовь Николаевна прыснула:
– А у какой-то… есть?
Андрей оторопело смотрел на тетку. В глазах светился такой интерес, что он расхохотался.
– Да кто их знает. Но пока не догнали. – Он подмигнул. – Нет, долг у меня даже не перед этой женщиной, а перед тем человеком, который ей задолжал.
– А теперь вы по-настоящему свободны от меня. – Они вздрогнули. Это генерал тихо открыл дверь и заглянул.
– Ты так торопишься удрать от нас? – спросила Любовь Николаевна у мужа.
Михаил Михайлович покачал головой:
– Просто я спешу сказать, что все вижу, поэтому оставляю вас наедине.
– Что такого необычного ты видишь? – спросила жена.
– Тетка жаждет поговорить с племянником. – Он деланно вздохнул и отвернулся.
– О чем, по-твоему, я хочу поговорить с ним… без твоих ушей? – Любовь Николаевна сощурилась.
– О чем не говоришь со мной уже лет тридцать, – сказал он. – О любви.
Жена засмеялась:
– Плохо считаешь, дорогой.
– Я ошибся? В какую сторону? – Он оживился и уже почти переступил через порог. Но вернул ногу обратно, за границу гостиной.
– Лет тридцать пять мы не говорим, – уточнила она.
– Вот как? – Генерал шире открыл дверь, ожидая уточнения. Он привык, что на самый простой, казалось, вопрос услышишь от Любы то, чего никак не ждешь.
– Потому что с тех пор, как мы поженились, мы не говорим о любви. – Она сделала ударение на слове «говорим».
– Дальше не надо, – расхохотался генерал. – Я понял, догадался. Я тоже смотрю телевизор после полуночи. – Он подмигнул Андрею. – Там показывают, чем занимаются, когда женятся. Какова у тебя тетка, да? Будь настороже, охраняй границы… дозволенного, мой юный друг.
Отсмеявшись, генерал снова закрыл дверь.
– Итак, я слушаю дальше, – сказала Любовь Николаевна докторским тоном. Она положила руки на стол, подвигала пальцами. Россыпи яркого солнечного света пробежались по рукам, соскользнули на голубую скатерть.
– Как прожекторы на море, – пробормотал Андрей и поморщился.
Она сцепила пальцы.
– Знаю, такие камни нужно носить вечером, но не могу себе отказать. Слаба. – Она наморщила нос. – Драгоценные камни любят вечерний свет. Но что такое вечер? Это кухня, это телевизор… Я надеваю их на работу. Берешь больного за щеки, заглядываешь в глаза, а между делом любуешься ими. – Пальцы с короткими ногтями заплясали по скатерти.
Андрей передернул плечами. Как похоже на тот стук, с которым навалились на борт краболова багры…
– А… Михаил Михалыч снова чем-то занят… особенным? – осторожно спросил Андрей.
– Своей библиотекой на сей раз. Проводит инвентаризацию, я бы назвала это осмотром внешних покровов и пальпацией. – Она засмеялась. – Хочет поделить книги межу сыновьями. Но и себя не забыть. Стало быть, на троих. – Она усмехнулась. – Никуда не денешься от русской традиции ни в чем. Троица – вечный символ.
Андрей рассказал ей все. Любовь Николаевна не прерывала.
– Я потрясена, Андрюша. Ты говоришь, что Юрий Орлов из тех парней, кого учили быть агрессивным? – Она помолчала. – Для того чтобы этому научить, нужно иметь задатки в характере. Иначе ничего не получится.
– Когда он узнал, что я удрал из училища, он мне позавидовал. Сказал, что морская пехота сломала ему жизнь. Как только вспомню его на палубе, со вспоротым животом, – Андрей закрыл лицо руками, – и его голос: «О-о-о», – снова мороз по коже. Ну почему он кинулся на них? Ведь никто, кроме него, пальцем не шевельнул! Все жить хотят.