— Чего теперь хныкать? Ну уехали, ну не взяли. Конечно, возить такого парня на багажнике кому какая радость? Подожди, заработаю, куплю тебе велосипед марки «Золотая ласточка». Сам летает, даже не надо вертеть педали. Только плюнь через плечо, чтобы сбылось...
Мальчик сердито, но послушно плюнул...
— Степан Данилыч, это Макаро... то есть Виктор Вермишелкин, — заговорил Жора. — Паруса знает, как звездочет Большую Медведицу. Мы с ним занимались в судомодельном кружке в четвертом классе. Один только недостаток: слишком верит во всякие приметы и нечистую силу. Но порой это даже полезно... Макарони, поздоровайся с капитаном Ставридкиным. У него есть к тебе разговор.
Макарони, не теряя уныния на лице, почтительно кивнул. Сказал мальчику:
— Беги, Шурик, домой.
— Да, беги, Шурик, до мамы и скажи ей, что Витя задержится. Он зачислен в экипаж яхты «Кречет» и вернется из рейса с полным саквояжем новеньких купюр, — напутствовал Жора братишку Макарони...
В свете красного фонаря мордашка зайца Андрюшки казалась совсем живой. Он с интересом следил, как Владик печатает и проявляет большой снимок. Наконец Владик вытащил из ванночки с закрепителем мокрый Гошин портрет. Показал Андрюшке.
— Симпатичный, верно? Сразу видно, что настоящий корабельный гном. Не какой-нибудь там чердачный или вагонный...
Андрюшка был согласен. А Владик прислушался.
— Кажется, папа пришел...
Это в самом деле вернулся домой капитан Ставридкин. На пороге он рассеянно поцеловал жену.
— Есть новости? — спросила она с таким выражением лица, что ясно было: новостей она не ждет. По крайней мере, хороших.
— Есть. Не знаю только, радоваться или... Сидоропуло подбил на одно дело: перегнать в Византийск новую яхту «Кречет», которую купил какой-то сомнительный миллионер. Деньги обещает неплохие...
— Ну так в чем дело? Ты же ходил на всяких яхтах в этот Византийск тысячу раз.
— Сроки жесткие... И самое скверное, что настоящего экипажа нет. И вообще... предчувствие какое-то...
— Степочка, разве ты старуха, чтобы верить предчувствиям! В век Интернета и орбитальных станций! Зато рассчитаемся с долгами... А я в это время наконец разделаюсь с проектом! Когда в доме одна, работать чудесно.
— Как одна? А Владик?
— Здрасте, я ваша тетя!
— Уже тетя? Я думал, жена...
— Тем более! Ты хочешь сказать, что не возьмешь своего сына в рейс?
— Оленька, ты в своем уме? — осторожно сказал Ставридкин. — Это не прогулочный рейс. Может случиться всякое. Судно незнакомое, экипаж случайный. К тому же мы связаны контрактом...
— В контракте сказано, что капитану нельзя взять сына?
— С его-то хлипким здоровьем! То ангина, то скарлатина... А если его укачает, как в прошлый раз? Пришлось ведь на берег на руках тащить...
— Пусть привыкает. А здоровье не такое уж слабенькое. По крайней мере целыми днями свищет по берегам с твоим аппаратом... Вот и сейчас: давно обедать пора, а он...
— Я не свищу, — сообщил Владик, появляясь в дверях. В одной руке он держал мокрый Гошин портрет, в другой Андрюшку. — Я здесь давно. И я все слышал...
— Как ты смел подслушивать! Это... даже непорядочно! — возмутилась мама.
— Я не подслушивал, а просто слышал. Громко говорите...
— Как ты оказался дома?
— Через окно...
— Новое дело! А почему ты без очков?
— Надоели...
— Что значит надоели! Если ты их не будешь носить, никогда не откорректируешь хрусталик!
— Ну и пусть...
— Порассуждай еще! Где тебя носило с самого утра?
— И вовсе не носило. Я помогал одному корабельному гному перебраться на новую квартиру. Его шхуна сгорела, и он...
— Владислав! Как я устала от твоих фантазий!
— Никакие не фантазии. Вот... — Владик повернул к родителям снимок. Они посмотрели на портрет, друг на друга. Слегка пожали плечами: мол, вроде бы факт... Причем если мамино лицо оставалось строгим, отцовское явно потеплело.
— А укачивает меня не всегда, — заявил Владик, — а только если со мной нет Андрюшки. На этот раз я его ни за что не забуду взять...
— Господи, какое ты еще дитя, — вздохнула мама.
— Надо еще, чтобы тебя самого взяли, — проворчал капитан Ставридкин, и это уже было явным согласием.
А мама на всякий случай сказала:
— Если еще раз без разрешения снимешь очки, не будет тебе никакого плавания...
Владик тут же ускакал в кладовку и через две секунды явился в очках — вот, мол, какой я хороший. Покорившийся судьбе капитан развел руками.
— Владислав, марш на кухню, — сказала мама. — Налей себе супу и обедай самостоятельно. Нам с папой надо поговорить... без ушей...
Пассажиры пестрыми группами выходили из здания аэровокзала. Среди них шел мальчик. Он обращал на себя внимание спокойно-уверенными манерами и внешностью ученика английского колледжа: аккуратная прическа, белые бриджи, безрукавка с гербом какой-то (видимо, столичной) школы, отглаженная рубашка, галстучек, модная сумка на широком ремне.
Рядом с мальчиком шел мужчина в форме летчика гражданской авиации. На краю площади оба остановились. Летчик, скрывая торопливость, проговорил:
— Ну, путешественник, дальше доберешься один. Ты человек самостоятельный. А мне пора обратно...
— Разумеется, Дмитрий Петрович. Благодарю вас за все...
Они обменялись рукопожатием, летчик быстро пошел назад по ступеням, а мальчик двинулся к центру площади. Поглядывал вокруг без лишнего любопытства, скорее оценивающе.
Яркое солнце и пестрота южного города были праздничными. Это, видимо, понравилось мальчику, но не убавило сдержанности. Он огляделся, пытаясь разобраться в сутолоке и найти то, что ему нужно. Разноцветная толчея, машины, автобусы... Мальчик подошел к супружеской паре. Это были грузноватый добродушный мужчина и слегка кокетливая молодая женщина. С ними — яркая, как маленькая клумба, девочка лет девяти.
— Простите, пожалуйста. Вы не скажете, где остановка автобусов, идущих в город?
— А вон, где самая большая толпа, — жизнерадостно разъяснил мужчина. — Там всегда очередища, не сядешь до вечера. Тебе, значит, в город?
— Совершенно верно... А пешком здесь далеко?
— Не очень. Верст восемьдесят, — усмехнулся мужчина.
— Далековато, — заметил мальчик.
— Ты прилетел один? — спросила женщина с беспокойством всех мам, которое распространяется и на чужих детей.
— Да, один.
— И тебя отпустили?! — поразилась она.
— Что же здесь особенного? — снисходительно улыбнулся мальчик. — Мне почти двенадцать лет.
— С ума сойти! И здесь никто тебя не встретил?
— Это и не было условлено. Зачем беспокоить родственников?
Девочка во все глаза смотрела на столь замечательного юного незнакомца. Женщина решительно сказала:
— Мы тебя отвезем в город. Миша...
— О чем речь! — согласился супруг. Девочка радостно запрыгала.
— Благодарю вас. А сколько это будет стоить? — поинтересовался мальчик.
— Как тебе не стыдно! — воскликнула женщина. Ее муж усмехнулся опять:
— Я извозом не занимаюсь. На хлеб хватает и без того...
— Извините, но я должен был спросить, чтобы потом не возникло недоразумений...
— Не возникнет, не бойся. Садись, джентльмен... — Мужчина открыл дверцу...
Гоша между тем устраивался на новом месте. Внутри башенки обнаружились прибитые к стене полки и старый некрашеный табурет. Гоша, встав на цыпочки, потрогал полки — прочные ли? Положил на полку пакет с сертификатом. Сдул пыль с табурета. Поддернул до пояса свою флотскую фуфайку (под которой обнаружились мятые холщовые штаны), вытащил из кармана большущий клетчатый платок, постелил на табурет — получился столик под скатертью. Гоша выложил на него из сундучка рукопись, оттуда же достал большой, «плотницкий», карандаш, почесал им за ухом. Присел перед табуретом на сундучок. Поэт Гоша всегда без задержки включался в «творческий процесс», едва ему стоило увидеть свою рукопись...
Он что-то подчеркивал карандашом и бормотал:
И южные звезды пылали, как свечи,
И дул равномерный пассат.
Летел по волнам замечательный «Кречет»,
Расправивши все паруса...
Паруса... Голоса... Небеса... Та-та-та...
Тем временем по крыше к окошку башенки подбирался вертлявый тип. Одеждой он был похож на рабочего, ремонтирующего крышу, но повадками... Он глянул в окошко, притаился, глянул опять. Выхватил из кармана миниатюрный фотоаппарат, «щелкнул» через окно склонившегося над рукописью Гошу и снова присел.
Гоша же, погрузившись в сладкие муки творчества, терзал пятерней бороду, что-то записывал, что-то вычеркивал. Наконец вскочил и, шлепая тяжелыми ступнями, начал быстро ходить из угла в угол. Скреб затылок и вполголоса декламировал:
На старости лет мне утешиться нечем:
Живу я на твердой земле.
Но только я вспомню свой клипер,
свой «Кречет»...
В дверь постучали. Гоша не слышал. Постучали снова. Гоша замер, вскинув карандаш, как дирижерскую палочку. Оглянулся.
— Да-да... Я... это самое... войдите...
На пороге объявился гном того же роста, что и Гоша. Но без колпака, с блестящей лысой головой, в аккуратной пиджачной паре, с галстуком-бабочкой. Борода его была старательно расчесана.
— Извините за беспокойство. Мне стало известно, что здесь появился жилец нашего, так сказать, роду-племени. И я счел долгом узнать: не могу ли быть чем-то полезен... Извините еще раз, если обеспокоил...
— А... да... Это вы извините. У меня это самое... беспорядок... Я еще не это... Входите, пожалуйста...
— Благодарю. Позвольте представиться. Рептилий Казимирович Вгрызайло-Кудакин, библиотечный гном.
— Очень это... приятно. А я Гоша. То есть Георгий Лан-густович... это самое... Ныряйло. Корабельный гном. То есть теперь уже, значит, чердачный... да...
Гномы обменялись церемонным рукопожатием.