эта по кораблю слоняется?
Светлана покосилась на него, чуть нахмурившись. Интересно, отчего он так разозлился? Перевода длинной беседы, состоявшейся только что между двумя американцами и Хьюстоном, ей не предоставили.
Майкл уже привык к вспыльчивому нраву Чада:
– Нет выбора, босс. Это разумно. Ты же должен быть в хорошей форме, чтобы по Луне скакать, в особенности учитывая, что тебе придется за комми приглядывать. У меня же времени полно, я высплюсь, как только вас двоих отстыкую.
Светлана переводила взгляд с одного на другого.
Чад сказал:
– Ну хорошо. – Но на лице его все еще читался гнев. – Тебе помощь нужна, чтобы нас вертеть?
Майкл придал лицу страдальческое выражение:
– Говорит ваш капитан. Перевожу самолет в режим колыбельки, чтобы вам спалось слаще. Пожалуйста, опустите заслонки на иллюминаторах и отдохните как следует, господа путешественники. Когда проснетесь, стюардесса… – он наставил оттопыренный большой палец на Светлану, – готова будет угостить вас великолепным обедом. Сладких снов. Мы уже прилетим, а вы об этом даже не узнаете.
Чад невольно улыбнулся:
– Ну ты и клоун.
Майкл постучал по экрану с данными:
– Лучше одевайся потеплее. В «Бульдоге» холодновато.
Чад кивнул, пошарил в шкафчике, выудил куртку и уплыл по туннелю в ЛМ.
И что все это значило? – озадачилась Светлана. Она посмотрела в туннель, потом на Михаила. Негр покосился на нее и свел ладони вместе под наклоненной головой. Потом показал на пустующее кресло члена экипажа.
Он хочет, чтоб я поспала? Она посмотрела на часы и не поверила глазам. Час пополуночи. Она помедлила, оценивая телесное самочувствие, и вдруг ощутила накатившую волну усталости. Майкл опять уткнулся в панель управления, Светлана украдкой бросила взгляд на рюкзак, надежно заклиненный и едва заметный под его креслом.
Возможно, и впрямь стоит немного отдохнуть. Тихий час в пионерлагере.
Она проплыла в кресло справа от Майкла и небрежно пристегнулась. Напоследок посмотрела в его сторону и смежила веки. Не прошло и нескольких секунд, а мысли уже истаяли во сне.
Майкл глянул на ее неподвижную фигуру и перегнулся посмотреть в сумрачный туннель. Потянулся к регулятору подсветки, выключил верхние лампочки в кабине, отстучал шестидесятеричный код на клавиатуре, задав сигнал будильника через тридцать минут, просто на случай, если тоже задремлет.
Мы на стабильном маршруте, а я один управляю этим кораблем. Но, блин, какая же дерьмовая экспедиция получается…
Интерьер лунного модуля был Чаду превосходно знаком: они с Люком сотни часов провели на таком же тренажере. Тем не менее ощущения в невесомости его преследовали странные – как будто ныряешь внутри затопленного корабля. Сила тяжести отсутствовала, вместе с ней пропала определенность верха и низа, и даже в таком маленьком помещении это дезориентировало. Он озирался на резком солнечном свету, привыкая к диковинной обстановке. Похоже на аттракцион.
Майкл пристегнул тело Люка к потолку, закрепив его одним из спальных гамаков. Шлем он закрыл светофильтром, чтобы мертвого лица Люка не было видно. Так лучше.
Чад опустил заслонки на двух больших треугольных иллюминаторах, через которые будет следить за посадкой. Покрытые люминесцирующей краской надписи и подсказки рядом с переключателями засветились во мраке. Он открыл шкафчик, чтобы вытащить другой гамак и спальный мешок, завернулся в них и пристегнулся к поручню для предотвращения дрейфа. Усилием воли расслабил напряженные мышцы всего тела, глубоко вдохнул и плавно выдохнул. И порадовался, что его перестало мутить.
Чада посетила мысль. В НАСА охотно разрешали астронавтам брать с собой небольшие личные вещи, и он сделал копию со свадебной фотокарточки родителей. Потянувшись внутрь спального мешка, он расстегнул набедренный карман и аккуратно извлек ее.
Люминесцирующие приборные панели мягко озаряли черно-белую фотографию. Чад повернул ее так, чтобы четче видеть лица. Отец, человек, которого он помнил очень смутно, посмотрел на него уверенным взглядом: свежая стрижка, темный костюм явно не по мерке – брюки жмут, не иначе, одолжил на праздник. С деньгами, вероятно, проблемы. Чад заглянул в его глаза. Мог ли ты себе такое представить, отец?
И, как всегда, его взор притянула мать. Она была в лучшем своем платье, темном с принтом, на шейном вырезе – крупная лавальерка. К платью добавлена длинная белая вуаль, ниспадавшая до самых щиколоток. Он потер фотографию большим пальцем. Тщательно начищенные темные туфли поблескивали, перебивая этим черные чулки. Мать держала букет красных роз, и Чад в который раз сосчитал их. Шесть роз видны отчетливо, а если приглядеться пристально, то и седьмая, частично. Семь роз, нечетное число на удачу, куплены этим мужчиной и этой женщиной в день, исполненный обещаний.
Чад поднес фотографию к глазам. Выражение лица матери его всегда сильнее занимало.
Лицо у матери было круглое, скулы высокие. Широко посаженные глаза смотрели прямо в камеру. Он чувствовал, что день для нее выдался радостным: видел это по тому, как она держит шею, прямо и гордо. Вуаль не ее, и она это знала, но день принадлежал ей, как и будущее с этим человеком. На широких полных губах легчайшая из всезнающих улыбок. Улыбку эту Чад сохранил в памяти и по-прежнему видел мысленным взором.
Он коснулся образа чуть ниже глаз. Карие они были или голубые, как у меня? Он пожалел, что не помнит.
Стал искать медальон на груди, завозился с тонкой цепочкой в непривычной невесомости и поймал ее плавающей в воздухе рядом с плечом. Взял большим и указательным пальцами, принялся медленно поворачивать. Простая серебряная подвеска с гравировкой цветка зимовника. Он вернулся взглядом к новобрачным. Это ты для нее купил, отец? Этот медальон она носила на своей теплой коже. Коснувшись его губами, Чад вернул подвеску под футболку.
Он покачал головой, глубоко вздохнул и осторожно положил фотокарточку назад в карман, тщательно застегнув его. Расслабил руки и слегка удивился, увидев, как они парят впереди. Подумал про Люка, подвешенного наверху.
Чад всегда был человеком скрытным. Его порой забавляло, как удается от всех утаивать, что он совсем не упертый фермерский мальчишка из Висконсина, не чистейшее воплощение американской мечты, которым кажется. Даже пара, растившая его, вроде бы постаралась забыть, откуда он взялся; сделали доброе дело, усыновив потерявшегося русского подростка на руинах Берлина, компенсировали этим малую толику несчастий мировой войны. Они сами себя убедили, что мальчику не следует напоминать о жестокостях и бедах европейского детства, хотя, когда его привезли в Висконсин, ему было целых девять. В любом случае стоило об этом забыть: Америка пропитана ненавистью к коммунистам.
Чад и сам бы, наверное, забыл, но брат Олег вышел с ним на связь. Олег, которого он считал погибшим во время войны. Олег, оставивший его после того, когда убили родителей. Но на первом году обучения Чада в колледже Олегу наконец удалось отыскать его. Чад испытал шок, снова пообщавшись с братом, пускай и при помощи переводчика. Разговорный русский у Чада основательно заржавел без практики, но он изумился, насколько легко возвращается знание родного языка матери. Будучи скрытным, он утаивал, как много понимает из произнесенного; Россия – враг, да и брата он, по правде говоря, не знает. Больше не знает. Ему почему-то казалось более разумным выдерживать дистанцию через переводчика. И не сообщать об этом приемным родителям, вообще никому не сообщать о ниточке из прошлого. В том числе потому, что его мечты о ВВС начинали сбываться и он ступил на дорожку, ведущую в космос.
А теперь космонавтка не знает, что я говорю по-русски. Еще лучше, что вообще никто этого не знает. Он улыбнулся во тьме, чувствуя прилив энергии при мысли о власти, даруемой этим умением. Итак, космонавтку взяли на корабль – открыли ящик Пандоры с неожиданными возможностями. Она собирается с ним на поверхность Луны, так что нужно лишь держать ухо востро и прикидывать, как этим выгоднее воспользоваться.
Чад в течение первых напряженных часа-двух после гибели Люка полагал, что все жертвы напрасны – вышестоящие отменят полет к Луне и прикажут возвращаться домой. Самоконтроль его чуть не подвел, но сейчас он понимал, что в действительности расклад карт выпал удачный.
Ему явилась другая мысль, и улыбка стала шире.
Светлана – мой уайлд-кард[18].
32
Лунная поверхность
Камень лежал на поверхности Луны с эпохи, далеко предваряющей начало исчисления времени человечеством.
В продолжение всей писаной истории маленькие метеороиды и астероиды, дрейфуя по Солнечной системе, сталкивались с Луной и вздымали фонтанчики пыли, медленно опадающей при низкой силе тяжести; вокруг этого маленького серовато-коричневого камня, выступавшего над поверхностью, постепенно восстанавливался сухой простор без всяких следов, подобный бескрайнему дикому пляжу.
До недавних пор.
За недели, минувшие с момента обнаружения радиоактивности – потенциального источника атомной энергии на Луне, советского козыря в космической гонке, – гладкая равнина превратилась в испещренную следами площадку для родео.
Габдул и его симферопольские коллеги отвели Луноход подальше и совершили повторные подходы со всех сторон, фотографируя и анализируя самые интересные камни; восемь колес разрыхляли реголит. Лунная ночь на две недели затормозила работу, поскольку Луноход пришлось закрыть во избежание переохлаждения, но недавно взошло Солнце, и лихорадочная активность возобновилась.
Камень был диаметром примерно в два составленных вместе кулака и выдавался над реголитом. Его прозвали «Уголек» – вечно сияющий остаток невидимого костра. Стараясь не зацепить его, Габдул приближал камеры и научную аппаратуру, рассматривал объект под разными углами. Команда спорила о том, является ли Уголек всего лишь верхушкой скрытого под поверхностью валуна. Радиометр не фиксировал радиоактивности в окрестностях – возможно, лунный грунт обладает лучшими изолирующими качествами, нежели им казалось? После длительных научных и технических дискуссий остановились на плане, который предстояло сегодня привести в исполнение.