– Чад, пока возвращаешься, пожалуйста, описывай для геологов то, что видишь.
Довольно, подумал Чад, и на лице его возникла широкая торжествующая ухмылка. Никто никогда еще такого не делал! Он возвратился по собственным следам, развернувшись, когда места для этого стало достаточно. Не обращая внимания на Светлану, цапнул ручку тачки и двинулся к «Бульдогу».
– Подобравшись ближе всего к дыре, я с трудом, но увидел освещенный Солнцем участок внутренней стенки. Она кажется гладкой и изогнутой.
Светлана шла за ним и только головой качала. А где бы он остановился по своей воле? Я на Луне одна с мужиком, у которого не все дома. Тяжесть пистолета в набедренном кармане действовала успокаивающе.
Оба сосредоточились на возвращении по собственным следам к «Бульдогу», погрузились в собственные мысли. Никто не обернулся и не заметил Луноход, который последовательно, повинуясь командам, возобновлял движение и останавливался, перемещался с десятисекундными паузами.
По их следам.
В Симферополе Габдул тревожно поглядел на часы. Тридцать минут до потери сигнала. Полезно руководствоваться следами для ориентации: экипажу теперь не нужно каждую картинку анализировать перед отправкой команды на продвижение. Он просто проверял, на маршруте ли аппарат, корректировал курс, катился вперед десять секунд и останавливался. Повторял.
Ему хотелось заглянуть туда, где побывали астронавты, до очередной потери связи. Тогда будет время подумать и, возможно, обратиться к ним с просьбой, пока те еще на Луне.
Аппарат требовалось спроектировать устойчивым и компактным, а это привносило свои проблемы: в частности, самая верхняя камера торчала недостаточно высоко. Луна мала, горизонт близок, и Габдул недостаточно далеко видел. Это все равно что вести машину в ночи с фарами, направленными почти вниз: при спешке боязно.
Но ему приказал Челомей. И он тренировался для подобных действий. Быстрота его реакции помогла астронавту найти Уголек, он даже магнитометром показал другому астронавту, где копать в поисках фрагментов, которые там могли заваляться. Решительность и искусность.
Он снова толкнул рукоятку штурвала вперед, считая про себя: раз, два, три, и так до десяти, после чего выпустил и стал ждать обновления картинки.
На этот раз он увидел нечто странное. Только одни следы, а за ними поверхность идет под уклон и во тьму. Лучше двигаться с предельной осторожностью. Он решил перемещаться вперед с пятисекундными, а не десятисекундными интервалами. Навалился на рукоятку, внимательно сосчитал и отпустил.
Посмотрел на часы. Двадцать минут. Хватит сделать фотографии и кое-какие научные пробы взять. Потом придется ждать, пока вращение Земли снова поможет им встретиться.
До восхода Луны над Симферополем.
47
Кратер Лемонье
– Чад, проверь питание телекамеры, а потом поставь флаг для телеконференции с Вашингтоном и Москвой.
– Понял, Каз. – Чад покосился на Светлану, которая только что достигла модуля вместе с ним. – Хочешь, чтобы я сперва спустил по трапу космонавтку? Там просторнее будет.
Каз посмотрел на руководителя полета.
– Мы об этом поговорили, Чад, и хотим, чтобы космонавтка спустилась по трапу в начале совместного включения. Так что, пожалуйста, оставь ее пока внутри.
Чад пожал плечами. Люди, играющие в игры.
– Понял вас.
Он ткнул пальцем в Светлану, изогнул его, показывая вверх по трапу и внутрь кабины «Бульдога». Нельзя, чтобы камера, когда заработает, показала ее уже стоящей на поверхности.
Голос переводчика из Хьюстона в гарнитуре Светланы сказал:
– Лейтенант[27] Громова, астронавт сейчас поднимется обратно в модуль и проверит телекамеру, а потом вам нужно спуститься по трапу и поговорить с директором Челомеем, это примерно через десять минут будет.
Ага, вот почему он туда показывает.
– Поняла, – сказала она и прошла мимо него, поднялась по трапу, цепляясь руками и проползая на коленях через шлюз.
Чад обошел камеру на штативе, полагая, что провода могли разболтаться.
– Хьюстон, с самой камерой вроде бы все в порядке. Я в модуль пойду.
Светлана встала и развернулась внутри «Бульдога», повернув золотой светофильтр, поглядела на выдвинутый размыкатель цепи питания телекамеры. Лучше притвориться непонимающей. Она попятилась и вжалась в тело мертвеца, освобождая место для Чада, тот пролез в модуль и распрямился.
Пробежался пальцами по панелям, быстро обнаружил выдвинутый переключатель с черно-белыми полосками. Прицельно развернулся и обвиняюще воззрился на нее.
Она встретила взгляд и выдержала его.
– Хьюстон, тут камера отключена. Скачков напряжения не было? Наверное, космонавтка по неловкости переключатель каким-то образом задела или стукнулась о него.
Каз уже проконсультировался с электриками.
– Нет, Чад, аномалий не отмечено, мы согласны с тобой. Разрешаем перезапуск.
– Понял вас. Считаю: три, два, один, перезапуск. – Он вдавил переключатель большим пальцем и со щелчком замкнул цепь.
Отклик последовал мгновенно:
– Чад, мы видим сигнал, камера запускается. Когда выберетесь наружу, телетрансляция уже должна наладиться. У нас минут десять до сеанса с Вашингтоном и Москвой. Ты бы флаг все же воткнул – ну пожалуйста.
Пять вечера в Вашингтоне соответствовали часу пополуночи в Москве. Позднее время и американоцентричная природа ожидавшегося события привели к тому, что политиков, желающих отправиться в ЦУП из Кремля, не нашлось ни одного. Обязанность передоверили Челомею и ветерану советской дипломатии, послу в Вашингтоне Анатолию Добрынину.
Добрынин был только рад. Эмбарго на освещение происходящего в прессе значило, что публике расскажут выхолощенную версию событий, да и ту – лишь после приводнения. Он подробно переговорил по шифролинии с Андроповым, главой КГБ, и получил ясные указания от Брежнева. В будущем придумают, как подать все это с триумфальным привкусом. А пока нужны только ключевые фотоснимки и видео с Луны.
И, как водится, дипломатическая выдержка.
В Овальном кабинете Добрынина ожидал Генри Киссинджер. Они годами вместе работали за кулисами над заданиями начальства, и сегодня ничем не отличалось от других дней – защитить национальные интересы, сберечь давние отношения, проникнутые взаимоуважением и дружбой, выставить Никсона с Брежневым в наилучшем свете.
– Анато-олий Федорович, – с искренней теплотой прогудел Киссинджер. – Как приятно видеть вас, в особенности по столь историческому поводу.
Никсон встал из-за широкого полированного стола приветствовать советского посла.
Добрынин почтительно склонил голову:
– Господин президент, мистер Киссинджер, для меня честь быть приглашенным сюда в этот день.
Он работал послом со времен Кубинского ракетного кризиса и говорил по-английски безупречно, пускай и с русским акцентом. Двое обменялись рукопожатиями с Добрыниным, затем Никсон жестом показал ему садиться в золоченое кресло рядом со столом. Киссинджер занял привычное свое место напротив.
Овальный кабинет имел официально-маскулинный вид. Никсон терпеть не мог бледные прозрачные шторы, предпочитаемые его предшественником Джонсоном, и заменил их плотными, золотистыми, парчовыми с бахромой, подходившими, на его вкус, к новому насыщенно-синему ковру. Он снова устроился в черном кожаном кресле, в окружении флагов США и президента, бюста Линкольна и крупного фото своей семьи на столике у окна. Никсон был аккуратист. Перед ним на почти пустом столе лежали аккуратно оформленная повестка дня и ежедневник, стояли аккуратная подставка для ручек и аккуратный черный телефонный аппарат. Одна из маленьких кнопок нижнего ряда на панели мигала.
Пока трое доброжелательно болтали, в боковую дверь прошел Холдеман, кивнул Добрынину и обошел кресло Никсона. Нажав мигающую кнопку, глава президентской администрации подрегулировал громкость маленького динамика. Он загодя прикатил телевизор на колесиках и сейчас включил его. Пошла трансляция НАСА. На экране показывали астронавта, стоящего на поверхности Луны, с лунным модулем по одну руку и звездно-полосатым стягом по другую. Холдеман наклонился к уху Никсона и заговорил, показывая на какую-то запись в повестке дня. Никсон кивнул, и Холдеман отошел поодаль.
Из динамика продребезжал голос Каза:
– Белый дом и московский Центр управления полетами, говорит Хьюстон, все готово к телемосту.
Киссинджер и Добрынин заерзали в креслах, устраиваясь поудобнее для просмотра.
В Москве Владимир Челомей посмотрел на часы.
– «Аполлон-18», это Хьюстон, проверка голосовой связи.
Чад смотрел в камеру, подняв золотистый светофильтр так, чтобы видно было его лицо, и щурился на ярком солнечном свету.
– Восемнадцатый слышит вас громко и четко, Хьюстон.
Каз заглянул в методичку, которую ему из Белого дома прислали. Сначала Никсон.
– Господин президент, вы в эфире.
Никсон сверился с брошюрой:
– Майор Миллер, говорит президент Никсон, ваш верховный главнокомандующий. Затрудняюсь выразить во всей полноте мою гордость как американца вести сейчас беседу с вами на Луне. Особенно при виде флага США, чьи цвета столь ярки и четки рядом с вами.
Голос Чада от множества ретрансляций местами съедали помехи:
– Господин президент, я также горжусь привилегией говорить с вами, сэр.
Никсон продолжал:
– Чад, мне известно, что миссия, которой вы руководите, выдалась тяжелой и, увы, оказалась сопряжена с потерей человеческой жизни. Такова цена путешествий в непознанное. Мы и нация выражаем вам одновременно соболезнования и признательность за ваши труды во имя науки и мира.
Холдеман составил текст речи после консультаций с Киссинджером, зная, что Советы будут слушать.
– Я очень рад, что нам удалось найти способ использовать космические исследования не только ради решения технических задач, а и для международного сотрудничества. Миру нужны символы совместного труда, и вы вместе с НАСА указываете путь. На линии присутствуют советские представители, которые с нетерпением ожидают возможности пообщаться с одним из вас. – Он сверился с методичкой, потом еще раз. – По их просьбе я приглашаю вас приветствовать старшего лейтенанта Громову, женщину-космонавта, которая сейчас спустится из американского посадочного модуля на поверхность Луны.