принесли пышное пирожное, и она тут же расцвела, разрумянилась, и принялась ковыряться в сладости. Я с интересом наблюдал за ней, иногда вдыхая травяной запах, идущий от чашки. На ароматизатор они, конечно, не поскупились. Пить этот чай невозможно из-за едкого привкуса добавок, а вот нюхать — сколько угодно.
— Ты точно не знаешь, зачем дядя тебя позвал? — она бросила на меня короткий взгляд из-под челки. Ну, конечно, подумала, что я расслабился, подобрел, могу и ответить. Руби-Руби, мне давно не пятнадцать лет.
— Точно, — я кивнул. — У тебя усы.
— Усы? — лицо девушки удивленно вытянулось, но она быстро сообразила и потянулась за салфеткой. — О, понятно.
— Ладно, — я выложил на стол какую-то сумму с расчетом на то, что Руби может еще что-то заказать, и поднялся, со скрипом отодвинув стул, который ножками проехался по каменному узору тротуара. Руби кивнула, будто бы от ее разрешения что-то зависело. Ну, ей нравилось чувствовать, что я ее послушаю, если она вдруг решит мне что-то запретить. Смешная, милая девочка. Я коснулся ладонью ее руки, сжимающей двузубчатую вилку, погладил кружевную перчатку, после чего развернулся и направился к дому, который пугал меня одним своим многоглазым видом.
Из глубин дипломатии майора Саарта вырвал ординарец, нарисовавшийся в дверном проеме вместе со своей птицей — без Аидушки, как он ласково звал хищницу, он нигде не появлялся, а Джок, в общем-то, не был против.
— Тут этот приехал, — глубокомысленно сообщил Кшиштоф, туманно кивая в сторону коридора, из которого только что явился.
— Кто?
— Ну, этот, я же предупреждал.
— Не помню, — отозвался, майор, закрывая папку с бумагами с надеждой выкроить еще десять минут после ужина, чтобы везде проставить свою подпись. Как он и ожидал, головная боль, связанная с бумажками, началась на следующий день после повышения. Хорошо хоть, с границы не отозвали.
— Корреспондент, — тщательно выговорил Кшиштоф, чуть подбрасывая Аиду. Та поднялась, лениво похлопала крыльями и снова села на кожаную перчатку. Птица была такая же неспешная и сосредоточенная, как и ее хозяин.
— Точно, — Саарт хлопнул себя по лбу раскрытой ладонью. — Как я мог забыть, что явится писака, который будет писать в модный журнал о том, как мы здесь живем. Напомни, Шиш, я сообщил в Столицу, что не собираюсь нести ответственность за парня, если его вдруг убьют? Кшиштоф кивнул.
— Было дело, я лично ваше письмо отправлял.
— Ну и ладно, — Джок потер ладони, мстительно глянул на неподписанные документы, сбежать от которых появился еще один повод, и поднялся из-за широкого дубового стола. — Пойдем, посмотрим на этого автора. Ординарец кивнул и спиной попятился в дверь, хотя уж кто-кто, а он не выказывал перед начальником никакого раболепия. Корреспондент, присланный из Академии (точнее, если верить его рекомендательному письму, парня сначала изловили где-то за рубежом, а потом уже вернули в альма-матер, откуда после выслали на границу) был совсем молод, улыбчив и бледен.
— Так-так, Киллрой, значит, — майор Саарт снова зарылся в бумаги: досье, рекомендательные письма, табель оценок (зачем?!). — В каком звании вы закончили Академию?
— Как и все, майор, младшим лейтенантом, — с улыбкой отозвался журналист. «Откуда бы мне знать?!» — хотел резко ответить Джок, но сдержался. В том, что кто-то заканчивает столичную Военную Академию лейтенантом, чтобы никогда больше не воевать, а кто-то, приехав в столицу, всего добивается сам, начиная с рядового — не вина парня.
То, что он оказался на постоянно напряженной восточной границе, впрочем, тоже. Самое неприятное, что если этот младший лейтенант вдруг лишится головы, руки, или еще какой-нибудь части тела, виноват окажется именно он, майор. Это добавляло лишних нервов в его и так неспокойную работу.
— Хорошо, младший лейтенант Киллрой. Поведайте мне, чем мы можем помочь вашей работе на нашем фронте, — Саарт выделил голосом «наш фронт», давая парню понять, что тому не то что бы не рады, но цацкаться с ним никто не будет. Киллрой тем временем расцвел, когда речь зашла о его работе.
Приосанился, причесал пятерней стоящую торчком рыжеватую челку и заговорил:
— Ничем, майор, мне решительно ничего не нужно. Разве что, хотелось бы получить разрешение обойти все расположение войск, и немного походить за вами. Возможно ли это? А, и еще. Раз в неделю мне нужно будет отсылать написанную статью.
— Письмо с марками, — Джок дал корреспонденту понять, что даже те крохи, что стоили марки, он не собирается выделять из ограниченного бюджета бастиона, — передадите Кшиштофу. Ординарец кивнул Киллрою.
— Все остальные вопросы вы можете задать лейтенанту Амадеу.
Кшиштоф, позови Максимилиана.
— Я здесь, — раздался грубый голос, и в дневном проеме нарисовалась мрачная фигура.
— Но, майор, мне нужно походить за вами, — попытался было возмутиться корреспондент, но был довольно жестко осажен.
— А лейтенант походит за вами. Особенно довольным не был никто: Джок уже предвидел дополнительную головную боль, Киллрой нахмурился недовольно, и что уж было говорить об Амадеу, который вовсе был недоволен всем и всегда. Корреспондент перевел взгляд на приставленного к нему лейтенанта и не смог скрыть замешательство: Максимилиан Амадеу был самым настоящим альгацем, что выражалось в резких чертах лица, прищуренных синих глазах и общей выдубленности вида. Весьма странно, учитывая то, что именно армию Альгаца они вот уже полтора года пытаются не допустить на остров. Кшиштоф, заметив это недоумение, подошел ближе, и шепнул:
— Лейтенант — ярый националист, не стоит разбиваем ему сердце, напоминая, кем были его родители. Киллрой закивал и поприветствовал лейтенанта, вздрогнув, когда над его плечом вдруг взлетела Аида. Орлица не шибко жаловала Амадеу, тот отвечал ей взаимностью и испепеляющим взглядом. Это была одна из причин, по которых Кшиштоф постоянно носил свою подругу с собой.
— Забавно… — пробормотал себе под нос корреспондент.
— Прошу прощения? — Джок оторвался от изучения медицинского листа, и лицо его показалось еще более озабоченным.
— А? — Киллрой вышел из задумчивого оцепенения и понял, что на него все смотрят. — А, нет-нет, все нормально. Просто обдумываю первую статью и сопровождающее письмо. Майор, как, по вашему, стоит назвать первую статью?
— Идите, Киллрой, не мешайтесь под ногами, — Саарт уже выходил за дверь, отодвинув задумавшегося Амадеу.
— «Идите, Киллрой, не мешайтесь под ногами», — задумчиво повторил корреспондент. — Что ж, а это хорошая мысль, не скрою. Так и назову! И журналист поспешил в коридор, волоча за собой дорогой кожаный чемодан, заметно потрепанный. Лейтенант еще раз взглянул на птицу, покачал головой и последовал за ним. Начало статьи наклевывалось само собой. Ну еще бы: единственный действующий военный форт на весь остров, в котором мирно существуют майор-гтигеаланец, лейтенант-альгац и рядовой-каргадец, судя по имени ординарца. Более чем интересно выходит. Киллрою не терпелось познакомиться с остальными.
Один-единственный слуга, которому стоило бы скончаться от старости еще в день моего рождения, открыл тяжелую дверь и пригласил меня вовнутрь. Я неуверенно вошел, не горя желанием разом окунуться в затхлую темень главного коридора. Пришлось. Слуга поднял повыше горящий огарок, освещая мне путь — окон в коридоре отродясь не было, а если бы и были, то вряд ли бы сквозь них мог проникать солнечный свет. Вот и я думаю, окна же придуманы не для того, чтобы их хоть иногда мыть, совсем не для того. Так что дядюшкин дом приводится в более или менее приличное состояние только раз в полгода — во времена генеральной уборки, когда хозяина насильственно отправляли на горячие источники. Почему же дядюшка соглашался на подобную авантюру? Все просто: за это удовольствие платило государства. За счет государства я бы тоже куда-нибудь съездил. Поставив коробку со своими вещами на этажерку, я нашарил плохо освещенные перила лестницы, по которой мне предстояло подняться наверх, в святая святых. Из-под моей руки что-то юрко убежало, вырвав недовольный возглас. Слуга шел впереди, держа перед собой свечу — ему, возможно, и было хорошо видно путь, а так же мою спину, ну а вот мне — как-то не очень. Делая широкие шаги, чтобы не запинаться о ступеньки, и надеясь ни на что не наступить, я наконец преодолел это препятствие и вышел на чуть более светлое пространство. На втором этаже окна были почище, в этих пределах дядя перемещался каждый день, а звать слугу с первого этажа, чтобы тот принес свечу, ему не хотелось. К счастью, сегодня был солнечный день, так что я смог отпустить старика и пойти дальше самостоятельно. Постучал в дверь, не дожидаясь ответа, протиснулся вовнутрь. В кабинете дяди было до того светло, что после коридорного полумрака я зажмурился и не сразу мог заставить себя открыть глаза.
Отозвался только на скрипучий голос.
— Маркус.
— Ась? — уныло отозвался я, открывая сначала один глаз, потом другой. Из распахнутых настежь окон меня приятно обдувало свежим ветерком, и двигаться куда-то вглубь комнаты мне не хотелось.
— Подойди, садись. Дядюшка обладал стойкостью нрава, которая равнялась одинаково и сего жмотничеством, и с нелюбовью к людям. Именно поэтому на весь дом было трое слуг, которые вели себя тихо-тихо: повар, старый слуга и служанка. Ослушаться я не решился, подошел, сел на скрипучий стул, стоящий перед рабочим столом. Дядя смотрел на меня из-под седых бровей. Вообще, если серьезно, он нам не дядя вроде бы, а вообще какой-то дальний родственник, у которого своих детей как-то не завелось (конечно, это ж лишние траты!). И вообще, удивительно, что во время нашего обучения именно он проплачивал многие счета, все внеклассные поездки, и даже присылал немалые суммы на день рождения (в строжайшей тайне от матушки, естественно). Вот тебе и скупердяй, называется.
— Я слышал, что тебя выкинули с работы, — я попытался было возмутиться, но поймал суровый взгляд и затих, что-то недовольно бормоча себе под нос, — так что, думаю, мой разговор будет тебе интересен. Повисла пауза, в ходе которой дядя сверлил меня взглядом. Поняв, что от меня что-то требуется, я поспешно закивал. Разговор был продолжен.