восточной столице будет, грех такой возможностью не воспользоваться.
Однако, хорошенько подумав, Баурджин скривил губы и недовольно буркнул:
— Пустышка!
— Да почему же пустышка? — захлопал глазами Гамильдэ-Ичен.
— А потому что... Ну что нам толку от этого Ляояна? Это где? У чёрта на куличках, вот где... Рядом с Порт-Артуром... Помните, вальс ещё такой был знаменитый — «На сопках Маньчжурии» — пам-пам-пам пам-па-пам... — Баурджин напел было, да, вовремя очнувшись, махнул рукой: — Эх, да ничего вы такого не помните... И не можете помнить. А жаль!
Гамильдэ-Ичен и Игдорж Собака незаметно переглянулись. То есть это им казалось, что незаметно. Покрутили б у виска, если б знали такой жест, ну а так просто-напросто закатили глаза к небу, хотя, змеи такие, ведь уже побывали сами однажды в тысяча девятьсот тридцать девятом году... в тисках армейской контрразведки девятой кавалерийской дивизии. Откуда еле-еле — с помощью Баурджина — и выбрались. На «эмке» покатались, телефон, автоматы-пулемёты видели, а теперь — ишь, глазёнки закатывают. Псих, мол, начальничек-то!
После того случая, как выбрались, Баурджин ещё раз — чисто ради эксперимента — попытался уйти в тридцать девятый. И место было известное — старый дацан в урочище Оргон-Чуулсу, и время — сентябрь-октябрь — «месяц седых трав», и условия — гроза.
И ничего! Сидел себе, как дурак, под дождём, смотрел, как сверкали над головою молнии, — так ничего и не высидел. Нет, один раз показалось, будто вдруг пролетел среди туч японский истребитель «тип-97»... Да вот именно что — показалось. Плюнул тогда Баурджин, подозвал свистом коня — и вперёд, в родное кочевье. А потом заботы одолели, служба — так, ещё пару раз приходил к урочищу. С тем же результатом, вернее, без оного. Что и говорить — на всё Божья воля. Да и — по-честному если — не так уж и тянуло Баурджина назад, в двадцатый век. Там он своё, по сути, отжил. А здесь — семья, любимые женщины, дети. И служба. Здесь он нужен, нужен всем. А потому — вот она, настоящая жизнь, в монгольских степях, в сопках, покрытых густым лесом, в кочевьях, где каждый второй, не считая каждого первого, — добрый приятель и друг. За этот мир и сражался теперь Баурджин-нойон. За свой новый мир... за семью, за друзей...
— Да, что нам до Ляояна? — перебивая мысли князя, негромко протянул Игдорж. — Далеко больно. Вот если бы — Датун или Чэнду!
А Баурджин вдруг напрягся, сел на доже, прислонившись спиною к стене. Думал... Плохо так, неуютно думал, не думал даже, а вроде как бы ловил за хвост ускользающую полевой мышью мысль... Ляоян, Ляоян... Ляо...
— Ляо...
— Ляо? — воскликнул умник Гамильдэ. — Знакомое слово!
— Ну-ка, ну-ка! — Баурджин, как хорошая гончая, только что взявшая след, уже почувствовал будущую удачу. Ноздри его расширились, в глазах загорелся огонь. — Ну-ка, Гамильдэ, дружище, что ты там знаешь об этом Ляо?
— Ляо — «Стальная», — тихо пояснил молодой человек. — Так называлась империя киданей, около сотни лет назад поверженная чжурчжэнями.
— Ага. — Нойон потёр руки. — Теперь и я это вспомнил. Ляоян, Лаодун, Ляоси — так, кажется, называется тамошняя речка? Кидани... Значит, кидани... Думаю, они не смирились со своим поражением, а?
Глава 3БЕЖЕНЕЦ ИЗ СИ-СЯОсень 1210 г. Ляоян
Не спится. Осень, что ли, будоражит?
Удары в гонг считаю каждой стражи.
Ах, какой славный человек этот мастер Пу Линь, поистине славный! Как он приятен в общении — слова грубого не скажет, и речь его так плавна, так льётся, как, кажется, и птицы-то не поют. Бывает, иные говорят грубо, ругаются, хэкают, плюются, прямо-таки изрыгают из себя слова, кажется, и с большим трудом даже, а вот этот не таков — говорит мягко, красиво и всё время кланяется, улыбается, будто не сосед к нему заглянул на минуточку, а зашёл в гости самый лучший друг. Что ж, славный человек, славный...
Так ведь и господин Бао Чжи ничуть не менее учтив и приятен. Ах, ах, какой у вас цветник, уважаемый господин Пу Линь, это у вас что? Ах, розы... Надо же, розы. Не узнал! А почему они синие? Ах, особый сорт... Да вы просто волшебник, любезнейший Пу Линь, просто волшебник... А как мне понравился тот труд Сыма Цянь, что вы мне дали, редкостная по своей мудрости книга, а как написана! Ах, если бы все так писали, но, увы, увы, нет сегодня в людях прежнего благолепия, а ведь хотелось бы, хотелось бы узреть что-либо подобное... вот, как в общении с вами, глубокоуважаемый господин Пу Линь!
Стоявший в глубине двора, перед сложенной от ветра стеночкой, господин Пу Линь — каллиграф и собиратель старинных рукописей — даже и не пытался скрыть удовольствия. Ещё бы — не каждый день удаётся пообщаться с таким вежливейшим и приятнейшим во всех отношениях человеком, как этот господин Бао Чжи. Пусть он даже и варвар — наполовину тангут, — но тем похвальнее та страсть, с которой он пытается приобщиться к ханьской культуре. Ах, почаще бы встречались на жизненном пути подобные люди!
— Заходите-ка вечерком на чашку чая, господин Бао Чжи, — наконец пригласил каллиграф. — Посидим, посмотрим рукописи, картины. Похвастаюсь, у меня прекрасные свитки эпохи Цин — «горы и воды», «цветы и птицы». А какие стихи я вам прочту?! Ли Бо! У меня его — три книги. Вы любите Ли Бо?
Бао Чжи застыл, словно громом поражённый, и, картинно приложив руку к сердцу, воскликнул:
— Ли Бо! Люблю ли я Ли Бо?! Я просто обожаю Ли Бо, любезнейший господин Пу Линь.
Император войска посылает на север пустыни.
Напоим перед дальним путём в наших реках коней... —
громко продекламировал Бао Чжи, и сосед его, каллиграф Пу Линь, тотчас же подхватил тему:
Сколько битв предстоит нам, и сколько их было доныне...
Без конца этот спор у владык: среди них кто сильней?
Ах, поистине, какой славный человек этот господин Пу Линь!
— К сожалению, вынужден вас огорчить, любезнейший сосед. — Вздохнув, Бао Чжи грустно развёл руками. — Как раз сегодня вечером я приглашён на ужин к некоему господину Лу Синю, вы его, верно, знаете?
— Лу Синь, Лу Синь... — Каллиграф наморщил лоб. — Не тот ли это Лу Синь, что живёт у площади Тигра? Его дом покрыт зелёной черепицей, как и положено шэньши. Он, кажется, следит за чисткой городских уборных?
Бао Чжи кивнул:
— Да, он за этим следит. И ещё — за чистотой городских улиц в западном округе, за банями и за рынком. Ну, там есть такой небольшой...
— Знаю, знаю, — рассмеялся Пу Линь. — Там иногда продают неплохие вещи. Этот господин Лу Синь, кажется, весьма молод и большой модник?
Бао Чжи улыбнулся:
— О, да. Очень большой.
Соседи ещё немного поговорили, обсудили погоду, виды на урожай и последние городские новости, а засим и расстались, уговорившись обязательно встретиться завтра.
Бао Чжи — Баурджин, кто же ещё-то? — зашёл на минутку в свой дом — переодеться и взять зонтик от солнца. Старый слуга, откликавшийся на простое имя Лао — «старик», деловито шаркал метлою по небольшому, вымощенному аккуратными каменными плитками дворику. При виде хозяина старик улыбнулся и, прервав работу, почтительно поклонился:
— Как господин Пу Линь? Вы ведь с ним разговаривали?
Не в меру любопытный старик был этот Лао. Впрочем, его выбрал сам Баурджин, по совету того же Пу Линя, а потому в какой-то степени Лао не стоило особо подозревать. Слишком уж сложно было бы внедрить старика в качестве соглядатая, тем более через соседа. А то, что соседом Бао Чжи окажется каллиграф Пу Линь, никто предвидеть не мог — высокоранговый шэньши Цзяо Ли предложил несчастному беженцу на выбор целых три дома из числа выморочного имущества. Баурджин тщательно осмотрел все три и выбрал этот, располагавшийся на тихой улочке в восточной части города — четверти Синего дракона. Оттого и крыши домов здесь были покрыты черепицей синего цвета, так же как и башни на городских стенах. Кто победнее — но в этом районе таких жило мало, — использовали коричневую или тёмно-красную черепицу, чиновники высокого ранга — ярко-зелёную (такой цвет только им разрешался), ну а кровля императорского дворца, располагавшегося в центре, по традиции, блестела золотисто-жёлтым. Формальности, связанные со вступлением во владение домом, уладились очень быстро и без всяких препон — ещё бы, все, кому нужно было, уже знали, что беженцу из Си-Ся покровительствует сам господин Цзяо Ли, градоначальник. Хм, ещё бы не покровительствовать — ведь как ни крути, а вышло так, что во время нападения разбойников Пограничья господин Цзяо Ли продемонстрировал и храбрость, и недюжинную смекалку, и широту души, о чём при каждом удобном случае без устали твердил Бао Чжи. И добровольные осведомители передавали высокопоставленному шэньши все его рассказы, к вящему удовольствию чиновника. Баурджин всё рассчитал чётко, вынудив Цзяо Ли оказать ему помощь, подстрелить куропатку — в общем, представил его своим спасителем. Всё это чрезвычайно льстило шэньши, быстро уверовавшему в собственные добродетели — храбрость, душевность, смекалку. Да как же не уверовать, когда всё так и было?! Правда, благодаря тонкому расчёту Баурджина и помощи его соратников всё получилось, как и было задумано. И конечно же, господин Цзяо всячески покровительствовал беженцу, человеку, которого он «спас» от смерти, чем и гордился. К тому же Бао Чжи что-то говорил об основании торгового дома...
— Что наденете в гости, мой господин? — оставляя метлу, поинтересовался слуга.
Баурджин ухмыльнулся:
— А что б ты посоветовал, Лао?
Старик задумался.
— Ну, наверное, тот длинный халат синего шёлка, с драконами. Да, это очень приличная вещь. И к нему — чёрные штаны, которые как раз сейчас на вас. И деревянные лаковые туфли с обмотками из белого шёлка.
— А так здесь носят?