Гаарча послушно замолк и лишь сопел, размазывая по широкому лицу слезы и сопли.
— А ты, Хуридэн, как думаешь? — Баурджин неожиданно посмотрел назад.
— Я? — стоявший у погасшего костра Хуридэн испуганно вздрогнул. — Я — как все… как хотите…
Баурджин покачал головой:
— Думаю, надо простить этого чёрта. Ну, в самом деле, не убивать же!
— Простить так простить, — согласно кивнул Кэзгерул. — Только с условием — пусть он сам, лично, уладит дело с баранами, пусть сам договаривается со стариком Олонгом. Слышал, Гаарча?
— Я договорюсь! Договорюсь, клянусь Тэнгри.
— Что ж… Мы слышали твоё слово. А теперь вставай, поднимайся — пора выгонять из загона отару.
И впрямь было пора. Уже наступило утро, ясное и свежее. Солнце, выкатившееся на бледно-синее небо, осветило пологие сопки, пастбища, засыпанные песком овраги. Где-то далеко на закате маячили в голубоватой дымке горы, дул северный ветер, принося прохладу и смолистый запах леса. Высоко в небесах, распластав крылья, парил орёл, зорко высматривая добычу. Баурджин приставил ладонь ко лбу, всматриваясь в хищную птицу:
— Крупный… Как бы не унёс овцу. Может, его лучше подстрелить?
— Думаю, не стоит, — покачал головой Кэзгерул. — Не такой уж он и большой. К тому ж — тоже Божье творение, а всякая тварь имеет право на жизнь.
Баурджин постарался не показать удивления, однако для себя отметил необычность речей напарника. Ох, не так уж прост был этот с виду обычный парень! Ишь, как заговорил — прямо Конфуций. Чем больше Баурджин узнавал его, тем больше удивлялся и задавал себе вопрос — каким образом Кэзгерул Красный Пояс оказался среди изгоев и неудачников, вечных недотёп — Гаарчи, Хуридэна… гм… Баурджина. Он ведь тоже не имел никакого веса в роде Олонга.
— Хуридэн, иди помоги Гаарче с овцами, — деловито распорядился Кэзгерул. — А мы с Баурджином займёмся лошадьми.
Баурджин молча кивнул. Как-то так само собой получилось, что молодые пастухи разбились на пары по-новому — Гаарча с Хуридэном, а Баурджин, естественно, с Кэзгерулом. Дубову это нравилось.
Отпустив лошадей пастись, парни уселись в траву, в тени невысокого кустика. Поднимаясь всё выше, солнце начинало палить, жарко, по-летнему беспощадно, и даже прохладный ветер не спасал положения. Вытерев со лба пот, Баурджин распахнул тэрлэк. На груди юноши сверкнул серебряный амулет…
— Да-а, — тихо промолвил Кэзгерул. — Род Серебряной Стрелы когда-то был очень известен среди найманов. И весьма уважаем!
— Жаль только, что об этом позабыл Олонг и его приспешники!
Красный Пояс презрительно ухмыльнулся:
— Род Олонга — самый захудалый найманский род. Все найманы кочуют на закате солнца, а Олонг ещё лет десять назад подался на восход. Почему? Говорит, здесь тучнее пастбища, но я ему не очень-то верю. Наверняка была какая-нибудь ссора с другими родами. Вот и прогнали.
— Ну и прогнали, нам-то что с этого? — вполне резонно, как ему казалось, заметил Баурджин.
Кэзгерул покачал головой:
— Не скажи. Изгоев всякий может обидеть.
— Это уж точно…
Сбросив тэрлэк в траву, Баурджин неожиданно поднял с земли тяжёлый камень и принялся его поднимать, сначала равномерно, а потом — из последних сил.
— Ну! — подбадривал заинтересовавшийся напарник. — Давай! Давай же!
Вытянув руки в последний раз, юноша бросил камень к ногам и улыбнулся:
— Сейчас немного отдохну… И снова!
— Ещё хорошо каждое утро бежать по степи с лошадьми, — сообщил Кэзгерул. — Я, когда есть возможность, бегаю. Хочешь, вместе будем?
— Конечно! И ещё… Давно хотел тебя попросить — ты не мог бы поучить меня стрелять из лука?
— Поучу, — польщённо улыбнулся напарник. — Это не так уж и сложно. Ну-ка, неси лук и стрелы.
Баурджин молнией бросился к шатру.
Несмотря на жару, парни тренировались почти до самого вечера — бегали, боролись, метали стрелы. Причём не просто так — вернулись к шатру с добычей, подстрелив пару сурков, которых тут же и поджарили на небольшом костре. Естественно, поделились мясом с Хуридэном и Гаарчой, а уж те накинулись на еду с таким рвением, словно бы не ели дня три-четыре. Забыли и поблагодарить, ну да чёрт с ними.
Назавтра, с утра… как и на следующий день, и вообще — все дни — Баурджин и Кэзгерул Красный Пояс продолжили свои занятия: с раннего утра около часа бегали за лошадьми, затем прыгали, кидали камни, боролись. Трудно было, иногда казалось, что и совсем невозможно. Ну, какого ж дьявола носиться здесь по такой жарище, глотая солёный пот, а потом ещё метать тяжёлые каменюки, прыгать? И стонать целую ночь от жуткой боли в измученном теле?
Гаарча с Хуридэном, конечно, открыто хохотать не осмеливались, но за глаза смеялись, причём — издевательски. Вот, мол, придурки-то!
Тем не менее уже через месяц Баурджин с удовольствием заметил, как мускулы налились силой, а тело обрело стремительность и лёгкость. Ещё через месяц, уже в начале осени, юноша научился-таки хорошо стрелять из лука. Похуже, конечно, чем Кэзгерул, но ненамного. Вообще-то все кочевники метали стрелы с детства… только это не относилось к неудачникам-недотёпам — их-то как раз никто как следует не учил. Приходилось восполнять пробел, пользуясь удобным моментом. Кто бы знал, что все эти навыки пригодятся парням уже так скоро!
Нельзя сказать, что чужаки появились внезапно. Нет, они ничуть не скрывались, ехали не спеша, спокойно. Четверо уверенных в себе воинов, из них трое — в панцирях из толстой воловьей кожи, а четвёртый, видимо, главный — в сверкающем на солнце доспехе из металлических пластинок, гибком и переливающемся, словно чешуя сказочного дракона. У каждого на боку — сабля, за спиною — тяжёлые луки и короткие копья с крюком, железные шлемы блестят, привешенные к сёдлам. Попоны коней — с золотым узором, синие, словно весеннее небо.
Остановившись, воины с презрением посмотрели на застывших в немом ожидании пастухов.
— Мы заберём у вас пять баранов, — не здороваясь, надменно процедил главный. Хищный такой, со шрамом на левой щеке.
— По какому праву? — вскинулся Кэзгерул.
— По праву сильного!
— Ах, так?
Всадники взялись за сабли. Силы были неравны, явно неравны, и Баурджин дёрнул напарника за рукав, шепнул, чтоб действовал не силой, а хитростью.
— Что ж, берите. — Красный Пояс махнул рукой и обернулся: — Гаарча, покажи им загон.
— Идемте за мной, славные воины!
Двое всадников повернули коней. Двое — в их числе и главный — остались у шатра, цепко наблюдая за пастухами.
— Они убьют нас, в том нет никаких сомнений, — тихо шепнул Кэзгерул. — Иначе по степи быстро распространится слух о грабителях.
— Почему же не убили сразу?
— Зачем? Мы для них — не соперники. Сами принесём им баранов, свяжем. Положим на крупы коней… зачем все делать самим? А вот после можно и расправиться с выполнившими свою работу пастухами. Просто махнуть пару раз саблей или ткнуть копьём.
— Да уж… — опыт кочевой жизни сигналил Баурджину об опасности. Да, сейчас именно так все и произойдёт, как говорил Кэзгерул. Зачем чужакам оставлять в живых свидетелей грабежа, убив которых можно будет забрать все? А то, что они себя ведут столь беспечно и нагло — так это от излишней уверенности. Наши войска в братской Монголии тоже были первое время уверены, что японцев можно шапками закидать. А не вышло! Пришлось воевать по-настоящему. Вот и здесь…
Негромко переговариваясь, вернулись Гаарча с Хуридэном, притащили барана… потом ещё одного. Баурджин и Кэзгерул отправились им помогать. Там и сговорились, бросили пару слов…
Хорошие оказались бараны, жирные, так и просились на мясо!
— Хватит, — наконец распорядился главный.
И махнул рукой…
Сверкнули на солнце сабли….
Только вот рубить уже было некого — пастухи, не дожидаясь развязки, со всех ног бросились в разные стороны: Гаарча с Хуридэном — в овраги, Баурджин и Кэзгерул — к пастбищу.
— Вот шушера! — рассердился предводитель чужих и тут же жёстко приказал: — Догнать и прикончить. Быстро!
Всадники хлестнули коней. Дуурчум вызверился на чужаков с лаем, кинулся… и был насквозь пронзён сразу тремя стрелами. Упав в траву, жалобно заскулил, истекая кровью.
Баурджин побежал вперёд, отвлекая погоню, а Кэзгерул нырнул в тень ограды, затаился, пропуская врагов. А тех было двое, и славно — Гаарче с Хуридэном будет легче скрыться от одного.
Пропела стрела. Баурджин, не оглядываясь, стал метаться по сторонам — сначала влево, потом вправо. Помнил: если слышишь свист стрелы — она не твоя, свою не услышишь. Вопьётся между лопатками — и поминай как звали. Помня это, Баурджин петлял, словно заяц. Однако долго от конного не побегаешь. И всё же юноша вовсе не чувствовал усталости. Специально свернул к глубокому оврагу, метнулся, вроде как из последних сил… и остановился на краю, быстро подобрав с земли камень. Так и держал его за спиной, сзади. Одно тревожило — чужак сейчас запросто мог достать его стрелою. Правда, здесь куда удалей было бы действовать саблей. Махнуть с оттягом, чтоб отделившаяся от тела голова несчастного пастуха, подскакивая, покатилась по кочкам! Милое дело!
И чужак рассудил так же! Ну а как ещё-то? Одно дело — ударить стрелой издалека, не видя глаз жертвы, не ощущая её боли и пьянящего запаха крови; и совсем другое — саблей!
Разгоняя коня, всадник завертел над головой сверкающий на солнце клинок… Вот, сейчас… Сейчас-сейчас… Вжик, и…
От сабли не уйдёшь в сторону — слишком уж коварное оружие, особенно в умелых руках. Бежать бесполезно… кинуться влево или вправо — тоже. Враг, торжествуя, отлично осознавал это.
Терзая пожухлую траву, били копыта. Звеня уздечкою, хрипел конь. Вжик — свистнула сабля…
И в этот момент Баурджин резко рванулся в сторону, одновременно кидая камень в голову чужака. Попал! И, слава Господу, тот оказался без шлема, видать, лень было надевать.
Удар оказался силен и меток. Вскрикнув, вражина выронил саблю и, медленно отклоняясь назад, завалился в овраг вместе с не успевшей остановиться лошадью!