И всё же не зря старая шаманка Кэринкэ предсказала удачную дорогу. Повезло — почти всё время светило солнце, и лишь один только раз путники угодили в метель, да и то — не в горах, а в долине. Радовались — за все дни не потеряли ещё ни одного человека, не считая пары замерзших рабов, которых было вовсе не жаль. Радовались. Лишь Кэзгерул выглядел хмурым — ещё бы, перед самым отъездом куда-то запропастился его знаменитый красный, шитый золотом пояс. Ну, просто непонятно куда, ведь воровства у найманов не было.
— Ничего, вернёшься — найдёшь, — утешал приятеля Баурджин. — Ничего с твоим поясом не сделается.
— Но куда-то ведь он делся!
— А где ты его держал?
— В сундуке. А стал собираться, заглянул — нету!
— А ты вообще давно в свой сундук заглядывал?
Кэзгерул лишь вздыхал. Ясно — не помнил и когда. И вот теперь так и ехал — злой, смурной, неулыбчивый. Правда, дело своё знал — обязанности разведчика выполнял честно. Как и Баурджин, впрочем.
— Наверное, скоро будет большая война, — придержав коня, Кэзгерул пристально всмотрелся вперёд, где прямо над горной тропою навис на узком карнизе снег.
— Война? — удивлённо переспросил Баурджин. — С чего ты взял?
— Большая охота — всегда подготовка к войне, — пояснил парень. — Ты ведь ещё не участвовал в загонах?
— Нет.
— Тогда сам увидишь. Недолго уже осталось идти. Эх, жаль, нет пояса!
Баурджин поспешно подавил смешок — не хотелось обижать друга, но расстраиваться из-за поясов, это уж слишком! Словно не багатур, а какая-то женщина!
— Понимаешь, — обернувшись, тихо вымолвил Кэзгерул. — По этому поясу меня должны были узнать… там, у найманов.
— Узнать? — Баурджин заинтригованно моргнул. — Кто?!
Красный Пояс расстроенно развёл руками:
— Кабы знать! Просто моя покойная мать говорила об этом перед самой смертью. Мол, вдруг да поедешь когда-нибудь к нашим, на старые родовые пастбища… Надень пояс — и тебя узнают, подойдут… И я так думаю, наверное, что-то поведают. То есть поведали бы… А теперь… как они меня узнают?
— А по твоему прозвищу — Кэзгерул Красный Пояс!
— Понимаешь, кто там будет нас слушать, расспрашивать? Ты хоть представляешь, сколько соберётся народу?
— Нет, — честно признал Баурджин.
— Две тьмы! А то — и три!
— Две тьмы… — Баурджин-Дубов тут же перевёл в более привычные цифры — двадцать тысяч. — Однако!
— Вот, по поясу они меня бы и…
— Слушай, Кэз! — неожиданно перебил приятеля юноша. — А тебе знаешь что нужно было сделать?
— Что?
— Да просто-напросто скопировать пояс… заказать ткачам точно такой же! Или даже два, три!
— Нет у нас таких искусных ткачей.
— У нас нет, так есть у других!
— Ладно. — Кэзгерул махнул рукой. — Чего уж теперь о том говорить? А вообще твоя задумка хорошая!
— Так я же и говорю!
Они подобрались уже к самому карнизу и остановились, придерживая лошадей. Тропинка впереди обледенела, а внизу была не то чтобы пропасть, а длинный крутой спуск, по которому лететь вниз кувырком — приятного мало.
Кэзгерул задумчиво почесал подбородок:
— Пройдут наши?
— Если сделать на тропе вырубки… — Баурджин спешился и наклонился к тропе. — Ну и снег наверху хорошо бы обрушить. Пожалуй, этим мы сможем заняться сейчас.
— Как?! — Кэзгерул взглянул на приятеля так, словно тот внезапно сошёл с ума. — Ты что, предлагаешь забраться наверх?!
— Именно! Залезем вместе на вершину скалы, а потом ты спустишь меня на верёвке к карнизу.
— Слушай, ты случайно не испил-таки хрустальную чашу в колдовском урочище Оргон-Чуулсу?!
— Оргон-Чуулсу? Нет, к сожалению, не испил. Признаться, хотелось бы ещё разок там побывать. Ты, Кэзгерул, что-нибудь о нём знаешь?
— Знал бы, нашёл бы старый дацан. Говорят, там много чего спрятано.
— Слушай, а давай его потом вместе поищем!
— Сначала вернуться надо.
— Вернёмся, куда ж мы денемся?
Под эти реплики парни осторожно забрались на вершину скалы с той её стороны, где было в достаточной степени полого. И тем не менее даже там приходилось вырубать ступеньки. Укрепившись, Кэзгерул обвязал побратима верёвкой и стал медленно спускать к карнизу. Ход дела регулировал сам спускаемый поднятием руки и короткими рублеными фразами:
— Стоп! Тяни! Отпускай!
Так Баурджин и добрался почти до самого края, с силой упёрся в него руками… И тут же почувствовал, как прямо под ним начал съезжать снег. Сначала медленно, а потом — всё быстрее.
— Тяни! — обернувшись, закричал юноша. — Тяни, Кэзгерул, тяни, родной…
Верёвка напряглась, натянулась… и неожиданно лопнула, а скользящий с обрыва снег с шумом увлёк с собой незадачливого альпиниста!
Ух, как хорошо падалось, вернее, скользилось — прямо-таки захватывало дух! Словно в далёком детстве…
Вот моя деревня, вот мой дом родной,
Вот качусь я в санках по горе крутой!
Гора и в самом деле оказалась крутою — Баурджин прямо-таки просвистел вниз по склону, да ещё, как назло, попал на какую-то кочку, подскочил в воздух, перевернулся и угодил головою в сугроб. А сверху ещё нападало снегу!
В себя юноша пришёл быстро, почти сразу. Разгребая руками снег, выбрался из сугроба и с каким-то мазохистским восторгом посмотрел вверх — вот это высотища! Здесь бы для окрестной ребятни катальную горку устроить — то-то была бы потеха!
— Эй! — увидав побратима, радостно закричал наверху Кэзгерул. — Эгей, братец!
Чуть прихрамывая — ушиб всё же колено, — Баурджин не спеша побрёл к тропе… на которой, взяв очередной перевал, уже появились сородичи во главе с Жорпыгылом Крысой.
— Чего это они тут с горок катаются? — ухмыльнулся едущий сразу за ханским сыном Оглан-Кучук, тот самый, с кем так неудачно боролся когда-то Баурджин. — Заняться, что ль, больше нечем?
— Вели людям рубить в снегу ступени, Жорпыгыл, — не обращая внимания на Оглан-Кучука, громко произнёс юноша. — Иначе лошади могут запросто съехать вниз. Как вот я сейчас.
— Дельное предложение, — одобрительно кивнул кто-то из остальных.
Жорпыгыл махнул рукой:
— Доставайте секиры.
Рубка ступеней не заняла много времени, и вскоре весь отряд благополучно миновал перевал. А дальше тропа уходила вниз, спускаясь в долину, к большому озеру Убса-Нур. Там, где и должна была происходить охота.
К озеру добрались быстро — туда вела широкая, хорошо утоптанная копытами многочисленных лошадей дорога. На льду озера уже были установлены юрты — коричневые, синие, одна белая, в которой, как видно, находился сам Инанч-Бильгэ — верховный хан найманов.
Разодетые в красивые тёплые халаты — дээлы — ханские нукеры пригласили к хану одного лишь Жорпыгыла, всем остальным указано было ждать снаружи. Погода выдалась солнечной, с ярко-голубым небом и сверкающим до боли в глазах снегом. На некотором отдалении от белой юрты по всему озеру сновали толпы людей — пеших и всадников — в лучших своих одеждах: покрытых золотистой парчою шубах, дээлах на тёплой вате, хурганах из ягнячьей шерсти. Много было мохнатых шапок — лисьих и собольих, хотя порой попадались и обычные, войлочные.
Важный от сознания собственной значимости Жорпыгыл вышел из юрты вместе с другими молодыми вождями и не спеша, вразвалочку направился к своим, сжимая в руке свёрнутый в трубку пергамент.
— Наш участок — на северном берегу, — взгромоздясь на коня, пояснил он. — Туда сейчас и поедем. Поспешите — нам надо успеть до темноты поставить юрты.
Юрт было всего две — в разобранном виде их тащили на себе вьючные лошади. Одна, побольше и поновее, для вождя и особо к нему приближенных, другая, похуже, — для всех остальных.
На место пришли быстро — небо ещё даже и не начинало темнеть, и можно было не торопясь осмотреться. Места вокруг раскинулись глухие — от самого озера тянулись неизвестно куда покрытые непроходимой тайгою сопки, на одной из которых и был определён участок для рода Олонга. Узнав о том, все принялись угрюмо шептаться — степнякам очень не нравился лес, тем более такой, как здесь — густой, недобрый, мрачный.
Зато дров вокруг имелось в избытке. Навалившись всем скопом, быстро поставили юрты, Жорпыгыл позвал наиболее приближенных к себе на небольшой пир, остальными же распоряжался недалёкий Аракча, маленький, вредный, чем-то похожий на шакала. Встав у поддерживающего юрту столба, он оглядывал входящих и указывал место для сна:
— Налево… налево… направо…
Ой, плохо он себя вёл — начинавший с младшего командного состава (сержантов) Дубов это заметил и тут же намотал на ус. Визжал, топал ногами, наскакивал на всех, оскорблял — даже сильных с виду парняг, и без того не очень-то приветливых.
Направо от входа, в восточной части юрты, скопились все те, кто, по мнению Аракчи, заслуживал лишь презрения, в том числе и Гаарча с Хуридэном, и побратимы. Юрта оказалась дырявой, и сквозь прорехи со свистом задувал ветер. К ночи погода испортилась, и завтра могла разразиться буря. Что, впрочем, отнюдь не помешало Инанч-Бильгэ объявить начало охоты.
— Мы не будем здесь спать, — повернувшись к приятелю, брезгливо прошептал Кэзгерул. — Направо от входа — женское место. Это оскорбление!
— Куда же мы пойдём? Ведь слева все занято.
— В центр, к очагу, — мрачно усмехнувшись, парень потёр кулаки. — Эх, чувствую, закончится все сегодня хорошей дракой!
— Дракой? Почему бы и нет?! — обрадованно подмигнул Баурджин. — Что мы, зря все лето тренировались? Уж не сомневаюсь, разомнём сегодня кости…
Не спрашивая разрешения, приятели уселись на кошму у самого очага.
— Э!!! — тут же окрысился вернувшийся в юрту Аракча. — А ну, кыш! Забыли, падаль, где ваше место?
— Кому это он? — делано изумился Кэзгерул. — Неужели тебе, братец?
— Мне? А не начистить ли ему морду?
— Я бы — начистил!
— Ну, значит, так тому и быть. Эй, как там тебя? Аракча, кажется? Наклонись-ка, что-то шепну!