— О, господин! — мажордом прямо-таки воссиял ликом. — Внуки и сыновья самых важных чиновников будут безмерно рады столь высокой чести!
— Нет, — нойон поморщился. — Ты не совсем меня понял, Чу Янь. Эта должность отнюдь не будет синекурой, она не для бездельников, я хочу сказать. Работы, сам видишь, много, очень много. Изменить форму отчётов, наладить прямой контакт с ведомствами, хорошенько пересчитать все расходы, сравнить с доходами, проанализировать... Скучать, в общем, некогда. Ты подбери мне толкового человека, а лучше — парочку или сразу трёх, я уж потом сам из них выберу. Да... И что б они все обязательно имели звание «знатока математики».
— О, таких не столь много, мой господин, — поклонился Чу Янь. — Математика — трудное дело. Ну, конечно, не труднее изучения канонических книг. Когда вам предоставить юношей?
— Как можно быстрее. Да, уже доставили списки из тюрем?
— Да, я сейчас их принесу, господин.
Мажордом удалился и тут же вернулся с бумагами на серебряном подносе:
— Вот, господин.
— Вижу. Ставь же их сюда, на стол.
О-о-о-о!!! Опять! Опять!! Опять!!! Опять эти проклятущие бумаги, в которых сам чёрт ногу сломит и ничего не поймёшь, ни со стаканом, ни без. Ну, казалось бы, тюремный отчёт о содержащихся узниках — уж куда проще! Ан, нет!
«О неподчинении, о непокорстве, о прочем — осуждено восемьдесят два человека, из которых по первому из десяти зол — восемь, по второму из десяти зол — четверо, по третьему...»
— Вот что, Чу Янь. Когда будешь подбирать секретаря, не забудь — ко всему вышесказанному он должен ещё хорошо разбираться в законах.
Молча поклонившись, мажордом неслышно ушёл.
А Баурджин, перейдя от стола на мягкий угловой диван, обтянутый голубым в жёлтый цветочек шёлком, ещё с полчаса читал, пытаясь вникнуть, совершенно непонятнейшие бумаги, пока, наконец, не уснул. А когда проснулся, за окнами дворца уже смеркалось. Умывшись водою, настоянной на лепестках роз, нойон вышел на опоясывавшую весь дворец галерею, покрытую золотистою черепицей, и долго смотрел, как за городскою стеной садиться солнце, освещая багровыми лучами вершины не столь уж и далёких гор. Может, именно по этому эти горы и прозваны Пламенеющими?
После ужина, Баурджин в сопровождении вездесущих слуг прошествовал в опочивальню, где с удовольствием растянулся на широком ложе в компании сочинения какого-то местного поэта и кувшинчика розового вина. Никакими делами князь решил уже сегодня не заниматься — в конце концов, надо же когда-то и отдыхать. Спасть пока не хотелось — выспался уже — и Баурджин с удовольствием вчитался в вертикальные столбики иероглифов «Драмы о соловье и розе».
Хоть и не совсем в его вкусе было сочинение, но и его прочёл бы, кабы дали. Так ведь нет, только улёгся, как раздался почтительный стук в дверь.
— Ты, Чу Янь? Входи, — отложив стихи в сторону, князь приподнялся, на всякий случай нащупав положенный под подушку солидных размеров кинжал — мало ли.
Вместо мажордома в опочивальню вошли... нет, вбежали — полуголые мальчики! Штук пять, в шёлковых зелёных штанах, с напомаженными прилизанными волосам, с музыкальными инструментами — лютнями, барабаном, бубном.
— Э-э! — в ужасе отпрянул нойон. — Вы кто такие?
Выстроившись в шеренгу у ложа, мальчики разом поклонились.
— Мы пришли, чтобы скрасить ваш досуг, господин, — с улыбкою промолвил один. — И будем всячески вас ублажать. Вы останетесь довольны!
— А, наверное, вас Чу Янь прислал?
— Да, господин.
— Так подите же прочь, и позовите сюда этого старика! Ну Чу Янь, ну ублажил, нечего сказать! Ну?! Что стоите! Вон!
Испуганные мальчики, обгоняя друг друга, бросились вон из опочивальни, последний даже зацепился ногой за высокий порог, грохнулся...
И тут же вошёл Чу Янь. Совершенно невозмутимый, спокойный:
— Я что-то сделал не так, господин?
— Не так?! Что это ещё за мальчишки?
— Это специальные мальчики для вашей услады. Вы ведь прогнали наложниц...
— О, Боже мой! О, Христородица! Вот уж не хватало мне на четвёртом десятке прослыть мужеложцем! Ты вот что, Чу Янь, гони их из дворца к чёрту!
— Их нельзя так просто выгнать, мой господин, — негромко возразил мажордом. — Это всё дети очень приличных родителей, шэньши.
— И их родители дозволяют им... А, — возмущённо махнув рукой, Баурджин устало повалился на ложе. Мажордом неслышно ушёл.
И всё же в покое наместника не оставили. Баурджин уже начинал подрёмывать, когда услыхал за дверью чьи-то негромкие голоса. Один явно принадлежал воину дворцовой охраны, охранявшему вход в опочивальню, а вот второй... Второй был женский. Интересно, осмелится ли стражник разбудить своего господина?
Осмелился. Заглянул в дверь. Покашлял.
— Ну, что там ещё? — недовольно поднял глаза нойон.
— Это Сиань Цо, наложница, — почтительно доложил воин. — Говорит, вы её звали, господин!
— Звал?! — Баурджин неожиданно рассердился, — Ну надо же, ждал! Все глаза проглядел, не иначе. А ну, давай-ка её сюда.
Стражник обернулся:
— Проходи, Сиань Цо!
Вошедшая девушка поклонилась и, выпрямившись, уставилась на князя, как тому показалось, с некоторой даже насмешкой и вызовом, как иногда посматривают на молодого учителя перезревшие старшеклассницы. Красивая оказалась девчонка — та самая, с пушистыми светлыми волосами, что так понравилась Баурджину ещё днём. Зелёные облегающие шальвары, алый жилетик, под которым угадывалась крепкая грудь, голый плоский живот с волнующей ямочка пупка. Пленительные, весьма пленительные обводы... А глаза — карие, большие, ничуть не китайские.
— Сиань Цо, говоришь? — нойон напустил на себя строгий вид. — Так, говоришь, я тебя звал?
— Звал, господин, — чуть припухлые губы наложницы едва успели искривиться в некоем намёке на улыбку или, скорее, усмешку — и тут же эта улыбка-усмешка перекочевала в глаза.
Да, что и сказать — нахальная девчонка!
— И когда же это, позволь спросить, я тебя звал?
— Днём, — без тени смущения отвечала нахалка.
— Ах, днём? А, по-моему, я вам всем приказал убираться и меня сегодня не беспокоить!
— Нет, господин, не всем!
— Ах, не всем!
— Ты сказал, что тебе нужны люди, имеющие представление о строительстве и ремонте дорог. Вот я и пришла.
— Что-что? — Баурджин удивлённо вскинул брови. — Ты хочешь сказать, что разбираешься в дорогах?
— Да, господин, именно это, — Сиань Цо, наконец, улыбнулась, показав жемчужные зубки. — Мой отец был дорожным мастером, и я кое-чему научилась — волей-неволей приходилось слушать разные разговоры. Вот я и слушала, вникала.
— Хм... так-так... — Баурджин всё же не до конца верил девчонке, вот только как её сейчас проверить — не знал, потому как сам в дорожном строительстве не очень-то разбирался, как-то не приходилось ещё со всем этим сталкиваться. Ладно, в конце концов, можно и потом проверить эту девку, а сейчас... сейчас употребить её по прямому назначению.
Приняв решение, Баурджин блаженно откинулся на ложе и тихонько позвал:
— Иди сюда, Сиань.
Девушка словно бы только этого и ждала — а ведь и ждала, чертовка! Неслышно прошлась по спальне, уселась на ложе, потянулась, словно сытая кошка... Руки Баурджина ласково обняли её за талию, почувствовав горячую шелковистость кожи... Погладили животик, пупок, потом полезли вверх... Отлетел в сторону сорванный жилетик, за ним — шальвары... Грудь у Сиань Цо оказалась большая, упругая, с твёрдыми коричневыми сосками.
— О. господин! — закрыв глаза, застонала девушка...
Она не отставала от князя почти полночи, лишь ближе к утру уснула на груди повелителя. Задремал и князь, по привычке проснувшись с рассветом. Оранжевый лучик солнца бил через окно в потолок, и по-прежнему горели по углам золотые светильники. Сиань Цо, привалившись спиной к подушкам, уже не спала, внимательно читая какой-то документ из того вороха, что князь взял с собой на ночь.
Вот как! Наложница, оказывается, грамотная! А, впрочем, почему бы и нет?
Баурджин улыбнулся:
— Читаем стихи? Нравится?
— Нет, господин, — Сиань обернулась, не пряча усмешки. — Не нравится!
— Чем же тебе не угодил ваш поэт?
— Поэт? О, нет! — девушка расхохоталась. — Это не стихи, господин. Дорожный отчёт. Очень непростой, хитрый.
— Дорожный отчёт? — в изумлении переспросил нойон. — Чем же он непрост?
— Многим... — девчонка задумчиво закусила губу. — Здесь указано, что песок брали близ селения Ляйси. Но там только один карьер!
— И что?
— И добываемый из него песок никак не годится для дороги — слишком уж много в нём мелких камней. Для строительства дома — да, но не для дороги, — Сиань снова вчиталась. — Или вот. Щебень. Десять доу на один му — это слишком много.
Баурджин протянул руку:
— Дай-ка сюда... Слушай, а ты меня не обманываешь? Где тут написано — «десять доу на один му»?
— Нигде не написано, — согласилась Сиань Цо. — Однако, если разделить число указанных ездок на количество повозок, зная их примерный размер, как раз и получится десять доу на один му.
Один му... Баурджин примерно представлял, сколько это — около шести аров. А доу... доу, кажется, где-то вроде десяти литров или чуть больше.
Наложница улыбнулась:
— Я полагаю, тут и ещё нестыковки найдутся, если хорошо поискать. Вот, кстати, видите, господин, там упоминается деревня Шабэй?
— Вижу, вижу такой знак, — кивнул нойон. — И что?
— Нет, всё честно... на первый взгляд. Отчёт о перевозках составлен верно, вплоть до количества запасных колёс для повозок и корма для волов. Однако не указан груз. Подразумевается, что везли щебень.
— А щебня в той деревне, конечно, нет? — догадался князь.
— Верно, господин, нет, — азартно хлопнула в ладоши наложница. — Зато есть керамическая мастерская, где делают очень неплохую черепицу.
— Да-а-а, — Баурджин покачал головой. — Чудны дела твои, Господи! Это я не только об отчёте, но и о тебе, Сиань, — быстро дополнил нойон. — Вот скажи, что ты обо всём этом думаешь? В общем скажи, безо всяких подробностей.