— А тут и думать нечего, — усмехнулась девушка. — Под видом дороги кто-то выстроил дом. Не самая хитрая махинация.
— И, кажется, я догадываюсь, где должна была проходить эта дорога, — задумчиво заключил Баурджин. — А ты умная девушка, Сиань. И — очень красивая. Почему ты стала наложницей?
— Я рабыня, господин, — Сиань опустила плечи. — Продана за долги внезапно умершего отца. Всё законно, по решению суда.
— Я освобожу тебя!
— Зачем? — девушка грустно улыбнулась. — Поверьте, господин, быть наложницей наместника — не самая плохая участь, бывает и куда горше. А освободившись, куда я пойду? Что буду делать? Трудиться дорожным мастером — кто бы взял! Замуж? Так кому я нужна? Ни один приличный человек... Ах, что говорить, лучше идите скорей ко мне, господин... Вам будет очень приятно.
Славная девушка — нойон проводил ушедшую наложницу взглядом. Красивая, умная... рабыня. В дверь постучался Чу Янь, вошёл, пожелав господину наместнику доброго и благополучного дня. Напомнил:
— Явились главный архитектор и смотритель дорог, господин. Ждут внизу. Соблаговолите принять их после утренней трапезы?
— Соблаговолю, — махнул рукой нойон. — А что там на трапезу?
— Печёные утиные яйца, заливная телятина, паштет из соловьиных язычков, жареные пирожки с рисом и речной рыбой, имбирное пиво.
— Пиво? — Баурджин оживился. — Это хорошо, давно уж пива не пробовал, всё больше кумыс, да вино, да арька. Имбирное, говоришь? Вкусное, наверное?
— Вкуснейшее, мой господин. Велите подавать трапезу прямо сюда?
— Подавайте!
Мажордом громко хлопнул в ладоши, дверь отворилась и в комнату вошли шестеро вчерашних молодцов с подносами и кувшинами в руках. Баурджин застонал, обхватив руками голову:
— О, опять они, опять! Послушайте-ка, Чу Янь, придумайте-ка для них какое-нибудь дело. Ну пусть хоть из луков учатся стрелять, сражаться... О! Бумагу пусть делают! Не простую — гербовую! Пусть все важные прошения только на ней и пишутся — лишний доход казне не помешает. Есть во дворце бумажная мельница?
— Н-нет, господин, — мажордом озадаченно заморгал.
— А почему нет? Немедленно устроить! Как раз и работники уже есть, — Баурджин с усмешкой кивнул на слуг.
Управитель дворца поклонился:
— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Так позвать в приёмную архитектора и смотрителя дорог?
— Зови, зови, — глотнув пива из золотого кубка, ахнул рукою нойон.
Быстро покончив с трапезой, он вымыл руки и, вытерев их поданным слугой полотенцем, направился через анфиладу комнат в приёмную залу. Сквозь затянутые промасленной бумагою окна тускло просвечивало солнце, рисуя на полу и стенах забавные узоры. На всём пути следования наместника стояли вооружённые алебардами воины в шлемах и сверкающих железных кирасах. Вот, тоже бездельники. Впрочем, нет — времена сейчас неспокойные, непростые.
Усевшись в высокое резное кресло из слоновой кости, Баурджин положил руки на стол и кивнул стражнику:
— Зови.
Тот без лишних слов распахнул двери, впуская в приёмную залу двух человек — дородного и худого — оба в богатых парчовых халатах, остроносых — по сунской моде — сапожках, и с одинаковыми шиньона на головах. Сам Баурджин никакого шиньона не носил, хотя и ловил иногда на себе укоризненные взгляды старого мажордома. Больно уж неудобно, да и блохи, знаете ли, заводятся. В конце концов, наместник он или кто? Можно себе позволить и слегка пренебречь общепринятыми нормами, тем более — такими глупыми. Длинные светлые волосы князя стягивал лишь золотой обруч, а вот усы и бородка — те были подстрижены как раз по местному — щегольски, а ля кардинал Ришелье.
Вошедшие разом пали ниц — что тоже не очень-то нравилось Баурджину, чего зря валяться-то? Ну, отвесили поклон, другой — и хватит, можно и к делам приступать.
— Главный архитектор Ань Сючей, — первым представился дородный, с круглым... нет, даже каким-то квадратным лицом и острым носом. — Чиновник третьей степени первого ранга...
Высокий чин, рассеянно подумал князь, почти генерал-полковник.
— Смотритель дорог Дакай Ши, — изогнулся в поклоне худой. — Четвёртая степень, первый ранг.
— Ага, — кивнув, Баурджин потёр ладони и строго взглянул на чиновников. — Вот вы-то мне как раз и нужны. Итак... Вы, Дакай Ши, к завтрашнему дню — впрочем, нет, послезавтра — предоставите мне отчёт о состоянии всех загородных дорог, вплоть до того, кто и когда какую строил. До последнего десятника указать! Всех!
— Сделаю, как прикажешь, мой господин, — глубоко поклонился худой.
Баурджин нетерпеливо махнул рукой:
— Свободны!
Смотритель дорог почтительно попятился к выходу.
— Теперь вы, Ань Сючей, — князь подождал, пока смотритель дорог скроется за створками дверей. — Главный архитектор, я правильно понял?
— Да, господин, совершеннейше правильно.
— Отлично! — князь сложил перед собой руки замком. — Я сам сильно интересуюсь архитектурой.
Архитектор улыбнулся:
— Большая честь для всех нас!
— Вот-вот... Много ли красивых домов строилось в городе в последнее время? Мне бы хотелось иметь список... подробнейший список. Кто строил, в каком стиле, ну и всё прочее.
— Сделаю, господин наместник! — браво отрапортовал толстяк. — Когда прикажете явиться с докладом?
— Как сможете. Только тянуть не надо. И вот что, предоставьте отчёт в письменном виде. Пришлёте с нарочным.
— Слушаюсь и повинуюсь, господин наместник!
— Тогда — до свидания.
— Да хранят вас Боги, мой господин.
Потом Баурджин в сопровождении личной охраны осмотрел городской рынок, несколько лавок и мастерских, после чего вернулся обратно во дворец — как раз к обеду, после которого намеревался немножко вздремнуть, однако, не тут-то было.
— Вы просили подобрать вам толкового секретаря, господин? — заглянув, напомнил Чу Янь. — Я нашёл двух — знатоков математики и письма. Оба — ещё совсем молодые люди, юноши, озабоченные тягою к знаниям.
— Весьма похвальная тяга, весьма! — не преминул заметить нойон. — Так где они?
— Вот их описание, — мажордом протянул князю бумаги. — Просмотрите и укажите, в какое время мне их представить?
— Хорошо, ступай Чу Янь.
Расслабленно потянувшись, Баурджин с удобством расположился на угловом диване и, потягивая имбирное пиво, погрузился в чтение. Итак... Молодых да шустрых парней, оказывается, набралось всего двое! Ну конечно, остальные-то — всякие там «заслуженные шэньши» и прочие «знатоки канонических книг», похоже, для конкретных дел не годились. Неизвестно зачем толковать чёрт-те какой давности изречения и цитировать классиков это, знаете ли, совсем не то, что по-настоящему самостоятельно мыслить! Две большие разницы.
По возрасту парни были примерно одинаковы — одному пятнадцать, другому — четырнадцать, оба имели прекрасные характеристики учителей, оба, как было особо отмечено, «проявили себя в науках и почтении к старшим». Одинаковы — близнецы-братья. Но вот что касалось, так сказать, социального происхождения... Один — Пу Лияньчжи, пятнадцати лет — был крестьянский сын, второй же — четырнадцатилетний Фань Чюлянь — выходцем из самых верхов общества, внуком влиятельнейшего чиновника, начальника отдела налогов Чиань Фаня. Ну, ясно, пристроил внучка... Симпатии Баурджина были целиком на стороне крестьянского сына. Классовый подход, что и сказать! Однако и не только классовый — и без этого можно было себе представить, каким образом учились оба. Вот изнеженный чиновничий отпрыск, избалованный, манерный, ни в чём не знавший отказа. Не очень-то ему и нужны настоящие знания — и так сдаст экзамены на шэньши, с таким-то дедом. Интересно, кто отец? А. вот, тут указано — некий Цзы Фань, банкир. Банкир! Вот — то-то! Вряд ли изнеженный барчук Фань Чюлянь будет остервенело грызть гранит науки и столь же остервенело работать, не считаясь со временем. А вот крестьянский сын — совсем другое дело. Когда надеешься только на себя, когда сложнейший экзамен — единственная дорога выбиться в люди... О, тогда относишься к знаниям совсем по другому. Отложив в сторону документы, Баурджин с улыбкой представил себе этого деревенского парня, этакого тангутского Михаилу Ломоносова, здоровенного, крепкого, с грубым обветренным лицом и открытым взглядом. Да-а... Можно считать, секретарь уже выбран, осталось лишь соблюсти формальности, дабы не обижать отказом влиятельного Чиань Фаня. А устроить им завтра экзамен! Нет, даже уже сегодня — и здесь, чтоб ни откуда ничего не списали. Придя к такому решению, Баурджин позвонил в колокольчик...
Ну, вот точно так нойон их себе и представлял! Вот крестьянский сын Пу Лияньчжи. Широкоплечий, крепкий, с грубым лицом и обветренными губами. А руки? Это ж не руки, это ручищи, настоящие руки рабочего человека, не какого-нибудь там эксплуататора. И одет — скромно, в короткий светлый халат из хлопковой ткани. Крестьянская, народная косточка! А вот второй... Боже же ж ты мой, да как же можно быть таким модником! Халаты... Боже, боже... Да этот парень на вечеринку собрался, а не на работу устраиваться! Есть такое словно — стильно, и вот здесь употребить его как раз было бы к месту — вся одежда изысканно-манерная, подобранная в полном соответствии с классическим стилем. Сейчас на дворе конец осени, а осени, как помнил Баурджин ещё с Ляоянских времён, соответствовал белый цвет. Вот и верхний халат у юноши — из ослепительно-белой парчи, да ещё и подпоясанный наборным пояском из ярко начищенных стальных пластинок — ну, как же, осени соответствует металл. Нижний — более узкий — халат тоже белый, только не парчовый — шёлковый, с затканным золотой нитью воротом. Сапожки остроносые, белой кожи, руки тоже белые — аристократические, тонкие… вот уж точнёхонько — белоручка, барчук; лицо бледное, смазливое, как у девчонки — плаксивое, чёрные волосы... Этакий Пьеро с шиньоном на голове, или Вертинский в маске Пьеро — «Ли-ловый негр ва-ам падава-а-ал ма-анто!». Господи, да ещё и нос припудрен. Хорошо, губы не накрашены! А ногти-то, ногти — серебристо-белые, ититна мать, маникюр!