— Ой, ой! — смеясь, замахала веером Турчинай. — Только не кусайте меня больше за ноги, как в прошлый раз, господин Ань Дзуцзо!
— И-а-а-а! И-а-а-а! И-а-а-а! — послышавшийся из-под стола крик потонул в громком хохоте присутствующих.
О, как обворожительно смеялась хозяйка пира!
Баурджин чувствовал, что теряет голову... Да что там чувствовал — уже потерял! Близость красавицы вдовы кружила, обжигала жаром...
— Господин наместник, сейчас, наконец, я вас познакомлю с моими гостями... Но, не сразу. Для начала покажу вам свой зимний сад. Не обижайтесь, господа! — Турчинай широко улыбнулась гостям. — Вы же знаете, как мне не терпится похвастать розами. Мы ненадолго. Прошу вас, кушайте, пейте вино — музыканты и танцовщицы будут услаждать вас!
Турчинай хлопнула в ладоши: и в трапезную вбежали девять обнажённых девушек, девять юных красавиц с ожерельями, с серебряными браслетами на руках и ногах. Музыканты с новой энергией тронули струны. Ударили колокольчики и бубны. Нежно запела флейта.
Зимний сад располагался на третьем этаже дома, и Баурджин сразу прикинул, каких трудов стоило натаскать сюда земли, устроить систему освещения и полива. Ну, конечно, если иметь в виду вдову или её покойного мужа, то речь шла вовсе не о трудах, а о деньгах, весьма немалых.
— Деньги? — обернувшись, с улыбкой переспросила хозяйка. — О, нет, просто мы как-то по случаю приобрели умелого раба-садовника. Как вам мои розы?
— О, великолепно!
Баурджин похвалил сад со всей искренностью — тут действительно было, чем восхищаться. Кусты, искусно подстриженные в виде геометрических фигур и животных, великолепные бутоны — да-да, некоторые из кустарников цвели, даже зимой! — и пьяняще-приторный аромат.
— Вот эти — мои любимые, — Турчинай с улыбкой показала на цветущий куст. — Я всегда поливаю их сама. А вот, видите, картина, сейчас разверну... Старинная. Недавно приобрела её в лавке господина Та Линя.
В саду было жарко, даже, пожалуй, слишком, и князь чувствовал, как стекают по лбу липкие капли пота. Хозяйка великолепного сада, кажется, тоже вспотела, улыбнулась:
— Вам жарко, мой господин?
— Зовите меня Бао. Бао Чжи, — негромко промолвил в ответ Баурджин. — Признаюсь — здесь довольно тепло.
— Мне тоже жарко, — молодая вдова опустила ресницы долу. — Я поливаю мои розы в специальном платье, специально для этого сада. Хотите на него взглянуть господин... Бао?
— Пожалуй, что да.
— Тогда подождите немного, присядьте вой хоть на эту скамью, хорошо?
Какое-то томительное волнение охватило вдруг князя, и сердце забилось так сильно, словно вот-вот сейчас должно было произойти что-то такое, чего Баурджин уже давно подсознательно ждал.
— Ну, вот оно, моё платье...
Голос вдовы послышался сзади, как видно, она вошла через другую дверь. Князь обернулся — боже! На Турчинай не было совсем никакой одежды, если не считать узенького пояска из алого, вышитого золотистыми иероглифами шёлка да серебряной лейки.
— О!
— Поможете мне?
Женщина подошла вплотную, пленительно белотелая, с маленькой изящной грудью и тонкой талией, ещё больше подчёркивающей пленительною полноту бёдер.
— Вы — очень красивый мужчина, — присев рядом, с жаром прошептала она на ухо Баурджину.
И вот уже уста их слились в долгом сладостном поцелуе, а рядом, за цветущим кустом, якобы случайно оказалось мягкое ложе...
О, сколь искусной оказалась хозяйка сада в любви! Искусной и ненасытной, время летело так быстро, а ласки были такими изумительно нежными, что князь потерял счёт времени. Всё происходившее — цветущие розы, сладковато-пьянящий запах, пленительные изгибы аристократически-белокожего женского тела — казались нойону каким-то волшебным сном.
— О, мой князь, — со стоном шептала женщина, — О, мой мужчина...
Оба отдались вдруг нахлынувшей страсти с такой неизбывной силой, словно ждали этого уже очень давно, и вот, наконец, улучили момент, со всем пылом отдаваясь друг другу.
Когда они пришли в себя, за окнами сверкали жёлтыми звёздами сумерки. Откуда-то снизу, из залы, доносились громкие голоса и смех — это веселились гости.
— Они на тебя не обидятся? — погладив вдову по спине, тихо спросил нойон.
Женщина расхохоталась:
— Думаю, нет. Тем более, мы уже к ним очень скоро вернёмся... А потом... Потом вновь поднимемся сюда, ведь здесь так чудесно, не так ли, мой дорогой господин Бао?
— Да, здесь чудесно, — с улыбкой согласился наместник. — Столь чудесно, наверное, бывает в Раю, да и то, думаю, не всегда. Как жаль, что я раньше не знал о том, что здесь, в городе, существует столь прекрасный оазис! Оазис цветов и любви.
— Надеюсь, ты теперь не забудешь сюда дорогу?
— Если не надоем...
— О, мой князь!
Турчинай прижалась к Баурджину всем своим белым трепещущим телом, обняла, с жаром целуя в губы, так, что нойон вновь отдался нахлынувшему пряному потоку страсти. Их тела слились в единое тело — сильное, мускулистое — Баурджина, и белокожее, изящное — Турчинай, и дурманящие лепестки роз опадали на скомканное покрывало ложа оазиса любви.
А потом вдова помогла гостю одеться, сказала, что её будет очень приятно это сделать:
— О, я люблю одевать мужчин... А ещё больше — раздевать.
Баурджин лишь хохотнул, поцеловав женщину в губы.
— Ты очень изысканно и хорошо одет, мой господин Бао, — похвалила вдова. — Вот уж, право, не ожидала такого от... — женщина осеклась.
— От дикаря монгола, ты хотела сказать? — негромко продолжил нойон. — Монголы — собирательное имя, и далеко не все из них такие дикари, как принято думать.
Турчинай поджала губы:
— Прости. И, пожалуйста, не сердись на меня.
— Разве на тебя можно сердиться? Если тебе жарко, можешь выйти на галерею. Посмотришь, как красив мой внутренний двор.
— Но ведь там темно!
Женщина расхохоталась:
— Думаю, мои слуги уже зажгли фонари.
Князь так и сделал — отодвинув в сторону лёгкую створку обтянутой бумагой двери, вышел на галерею и тут же застыл, потрясённый изумительным зрелищем. Прямо под его ногами, отражаюсь в небольшом пруду, переливались разноцветным пламенем фонари. Ярко-алые, карминно-красные, вишнёвые, багрово-закатно-оранжевые... лимонно-жёлтые, травянисто-зелёные, изумрудные, небесно-голубые, васильковые, ярко-синие, фиалковые, сиреневые, багряные... Господи, да как же можно было достигнуть такого! Целая ночная радуга.
Чуть вдалеке, у ворот, ярко вспыхнули факелы, и какие-то люди хлынули во двор шумной толпою, грозя нарушить, разорвать то ощущение праздника, что вызывали сейчас разноцветные сполохи света. Впрочем, нет, не разорвали — вошедшие вели себя довольно организованно. У самого пруда вдруг ярко вспыхнули факела. Баурджин присмотрелся, прислушался — кажется, это были подростки. Ну, да — подростки, человек двадцать, а то и больше, лет, может, четырнадцати-шестнадцати на вид, судя по одёжкам — из бедняков либо вообще бродяги. Что они всё здесь делают? Ага, подходят к пруду, снимают на руки слугам лохмотья. Разоблачившись до пояса, становятся на колени у самого пруда, умываются... один, второй, третий... по очереди. Умылись, оделись, отошли в сторону...
— Ну, что, красиво, мой господин?
Одетая в сверкающее парчовое платье, Турчинай вышла а галерею — уже с новой причёскою, вся такая красивая, модная, благоухающая. Настолько, что Баурджину вдруг захотелось схватить её в охапку и унести обратно на ложе.
Подумав так, однако, сдержался, лишь мягко шепнул:
— Красиво. Очень красиво, моя дорогая госпожа! Эти фонари... Каким волшебным светом они горят! Чудесно, просто чудесно.
— Я рада, что тебе понравилось.
— А эти мальчики, кто они? — тут же спросил Баурджин.
Вдова горделиво улыбнулась, видать, ожидала такого вопроса:
— Это несчастные дети. Бедняки, бродяжки и прочие. Три раза в месяц я устраиваю для них небольшой пир. Разумеется, совершенно бесплатно, ведь кто-то же должен помогать бедным, не так ли?
— О, душа моя, — рассмеялся нойон. — Насколько б легче стала бы жизнь, если б все рассуждали, как ты!
— Я думаю, всё же наступит такое время, когда это случится. Эти мальчики... они так грязны и должны хотя бы до пояса вымыться — быть может, первый и последний раз жизни.
— Всё правильно — мойте руки перед едой! Чистота — залог гигиены. Так ты, душа моя, всех бродяжек кормишь?
— Ну нет, — вдова громко расхохоталась. — Тогда бы ко мне сбежался весь город. Сегодня с одной улицы приглашаю, завтра — с другой, послезавтра — с третьей.
— Некоторые особо ушлые наверняка приходят несколько раз кряду.
— Слуги следят... Хотя нет ничего плохого, если кто-то из этих обездоленных бедняжек поест досыта раза три или пять. Ничего плохого. Да, это стоит денег, ноя могу себе позволить — мой покойный муж был очень богатым человеком, да ты, верное, слыхал, мой господин.
Баурджин кивнул и отвернулся, почему-то стыдно было признаться, что буквально до сегодняшнего дня он и слыхом не слыхивал ни об этой томной красавице с нежной и доброй душою, ни об её покойном миллионере-муже.
— Идём к гостям, — Турчинай тихонько похлопала князя по плечу.
— Идём, — кивнул тот. — Наверное, они уж нас там заждались.
А ничего подобного! Не заждались. Веселились так, что дым стоял коромыслом, не обращая никакого внимания на продолжительное отсутствие наместника и хозяйки. Кто-то скакал в танце козлом под бодрую чем-то напоминавшую буржуазный рок-н-ролл, музыку, кто орал песни, большая же часть гостей играла в что-то напоминающее чехарду, с шутками-прибаутками перепрыгивая друг через друга. Вино лилось рекой, в стенных нишах ярко горели свечи.
Баурджин обратил внимание, что народу как будто бы стало меньше, не видно было толстяка в алом халате, как и незадачливого, недавно кричавшего ослом, Аня Дзуцзо, да многих. Что, уже ушли, так и не попрощавшись с хозяйкой? Однако невежливо.
— Ищешь глазами гостей, мой князь? — на ухо прошептала вдова. — Не ищи — они с девушками. Мои рабыни-танцовщицы делают для гостей всё.