— В азартные игры играем? — усмехнулся нойон.
— Так, чуть-чуть, — заступился за своих десятник Ху Мэньцзань. — Иногда.
— Ла-адно, — Баурджин махнул рукой.— Вот что, Ху. Выйди-ка!
Прихватив алебарду, десятник послушно вышел.
— Сходи за Кераче-джэвэ, — приказал князь. — Прихватите кувшин вина и поднимайтесь в приёмную. А свою алебарду можешь оставить в караулке!
Оба — и Керачу-джэвэ, и Ху Мэньцзань — поначалу стеснялись, но потом, уже после первого кувшина, ничего, разошлись — раскраснелись, повеселели. А Баурджин им всё подливал — и попробуй-ка, не выпей! Впрочем, невольные гости и не думали отказываться.
— А ну-ка, — поставив опустошённый бокал, Баурджин усмехнулся. — Расскажите-ка что-нибудь весёленькое!
— Весёленькое? — гости переглянулись.
— Ну-ну! — подзадорил князь. — Неужели ничего интересного во дворце не случилось?
— Да всё, как обычно, — пожал плечами десятник. — О! На заднем дворе конкурс устроили — кто самый меткий.
— Из арбалетов стреляли? — заинтересованно спросил Баурджин.
— Не, из луков.
— И кто ж победил?
Ху Мэйцзань неожиданно расхохотался:
— Ни в жизни не поверите, господин! Сюань Лэ, слуга! Ну, крепыш такой, краснощёкий.
— Краснощёкий слуга?! — непритворно ахнул нойон. — Ну надо же! А ведь это я ему посоветовал заняться каким-нибудь делом. Ты смотри — лучших воинов победил, а?
— Моих бы не победил, — произнёс вдруг Керачу-джэвэ горделиво, и даже с некоторым оттенком презрения. Впрочем, тут же исправился. — Извини, дружище Ху, но это так и есть. Монголы с детства — лучники, в отличие от твоих воинов.
— Что правда, то правда, — не стал спорить десятник. — В стрельбе из лука твои — первые. Однако, что касается алебарды, копья или рукопашного боя — тут мы ещё поглядим, кто кого!
Баурджин посмеялся и уже хотел было предложить устроить соревнование, но тут же раздумал — незачем обострять противостояние между двумя группами охраны — тангутской и монгольской. Конечно, соперничество между ними должно быть — это лишь на пользу дела, но именно что соперничество — а не открытая и прямая вражда. Не стоило без нужды обострять отношения между стражами.
Подумав так, нойон почесал бородку и предложил гостям попеть песен:
— Кто из вас проиграет — тому и бежать за третьим кувшином!
— О, — обрадовался Керачу-джэвэ. — Песен я много знаю.
Баурджин с размаху хлопнул его по плечу:
— Ну, тогда ты и начинай.
— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы... — гнусавым голосом Керачу-джэвэ взял низкую ноту. — Еду-еду-еду-я-а-а-а-а-а! Слева от меня — трава-а-а-а, справа — трава-а-а-а... а в оврагах густой туман...
— Степь да степь кругом, — склонившись к десятнику, перевёл князь. — Травы да туман.
— Еду-еду-еду я-а-а-а-а-а...
Ну до чего ж уныло! Прямо нью-орлеанский блюз какой-то.
— Еду-еду-еду я-а-а-а-а-а...
— Хорошо поёшь, Керачу! — скривившись, похвалил Баурджин. — Ну, пока хватит. Послушаем уж теперь десятника.
— Эгхм, — Ху Мэньцзин прокашлялся, немного помолчал и вдруг запел неожиданно красивым и хорошо поставленным баритоном.
Удары звучат, далеки, далеки...
То рубит сандал дровосек у реки,
И там, где река омывает пески,
Он сложит деревья свои...[6]
И так чудно, так хорошо пел десятник, что князь чуть было не прослезился. И потом спросил:
— А повеселее что-нибудь знаешь?
— Могу и весёлую, — тряхнул головой Ху Мэньцзань. — Пожалуйста!
Поднялся, прошёлся по кабинету с притопами и прихлопами, свистнул, затянул что-то на мотив «Вдоль по Питерской»...
— Молодец, Ху! — похвалил Баурджин. — В твоём десятке, наверное, все поют?
— Все, господин наместник! — Ху Мэньцзань с гордостью кивнул. — А ещё — и играют на музыкальных инструментах.
Князь засмеялся:
— Прямо целый оркестр. И хор имени Пятницкого. Э, дружище Керачу! Похоже, тебе за вином бежать.
— Я схожу, — неожиданно вызвался десятник. — Заодно принесу какой-нибудь инструмент.
Ху Мэньцзань отсутствовал долго — Баурджин уже успел выслушать «короткую песню» Керачу-джэвэ, и тут уже собирался затянуть «длинную», когда наконец вернулся десятник с кувшином и каким-то струнным инструментом, несколько напоминавшим домру с длинным вытянутым грифом.
Усевшись на ковёр, скрестив ноги, тронул рукою струны, наигрывая какую-то весёлую мелодию... под которую Керачу-джэвэ, недолго думая, тут же пустился в пляс, да так, что невзначай столкнул стоявшую в углу на небольшом постаменте старинную лаковую вазу. Столкнул и разбил вдребезги! И, с виноватым видом оглянувшись на князя, принялся подбирать осколки.
— Ну, вот ещё! — замахал руками нойон. — Завтра слуги уберут всё. Иди-ка лучше сюда, Керачу, — выпьем.
— Выпить — всегда полезно, — Керачу-джэвэ охотно присоединился к компании.
Опростав бокал, Баурджин мечтательно прикрыл глаза:
— Помнится, заехал как-то ко мне в гости Угедей-хан...
— Хан Угедей? — удивлённо раскрыл рот монгол. — Вы с ним знакомы, господин?
— Ну конечно знаком! — рассмеялся князь — Угедей-хан — мой друг. Вот что... Давайте-ка выпьем за его здоровье!
— О, охотно! — Керачу-джэвэ обрадованно потёр руки, похвастался: — Мой род ведь из кочевья Угедей-хана!
Баурджин хитро прищурил глаза и негромко дополнил тост:
— Тогда выпьем ещё и за то, чтоб мой друг Угедей-гуай стал Великим ханом!
— За это стоит выпить не один кувшин, господин! — тряхнул головой монгол.
Нойон только диву давался — он ведь почему-то считал Керачу-джэвэ человеком старшего сына Чингисхана Джучи. Кстати, Джучи к Баурджину относился прохладно, как и его брат Чагатай. Что же касается младшего сына повелителя Толуя — то тот, похоже, был конченым алкоголиком.
Угедей! Угедей должен стать официальным наследником! И станет им, несомненно станет, ведь этого хотят лучшие умы монгольской империи — Елюй Чуцай и Шиги-Кутуку! Баурджин усмехнулся — он всегда восхищался умением Чинегисхана подбирать людей и делать преданнейших друзей из врагов — вот хотя бы вспомнить Джиргоатая-Джэбэ. Был тот ещё фрукт — разбойники и лиходей, едва не поразивший стрелой самого Чингисхана — и стал одним из лучших полководцев империи! Так и он сам, Баурджин, тоже поначалу был врагом... тогда ещё не Чингисхана, а просто Темучина. А кем стал? Доверенным лицом! Наместником! Наместником... Не столь уж это и хорошо, куда лучше быть вассалом — практически независимым государем Си-Ся! Да-да, надобно будет подобрать под свою руку всё государство, чем чёрт не шутит?! И устроить здесь всё так, как нужно по справедливости.
Допив очередной бокал, погруженный в собственные мысли Баурджин-Дубов вдруг с неожиданным ужасом осознал, что эти мысли его не имеют ничего общего с «единственно верным учением»! Более того — они прямо оппортунистические! Никакого «светлого будущего» на началах коммунизма и атеизма Баурджин почему-то строить не собирался, даже в отдельно взятом городе. Жизнь — она ведь совсем другому учила, и совсем к другому вела. Какой там к чёрту коммунизм? Вот бы с чиновниками-мздоимцами справиться — и со спокойной душой можно самому себе золотой памятник ставить!
Князь и не заметил, как гости тихонько ушли — задремал, даже песню не спел, как собирался. А ведь хорошую песню хотел спеть, да и не одну: «Варшавянку», «Беснуйтесь, тираны», «Взвейтесь кострами, синие ночи»...
Утро ударило князю в глаз острым сверкающим лучиком восходящего солнца. За окнами дворца громко щебетали птицы. Баурджин проснулся, умылся под рукомойником, натянул верхний — синий, с жёлтым — халат и, позвонив колокольчик, вызвал цирюльника-брадобрея.
Тот явился в сопровождении секретаря и мажордома. Все трое вежливо поклонились.
— А, явились! — ухмыльнулся князь. — Что-то вы раненько сегодня.
— Так день-то уже прибавился, господин, — с улыбкой отозвался Фань.
— Вижу, что прибавился, — Баурджин посмотрел в окно. — Ну, что там у нас на сегодня намечено?
— С утра — приём челобитчиков, господин наместник. А после обеда — текущие дела.
— А что у нас текущее?
— Нужно ввести в должность победителя конкурса, — напомнил секретарь.
— Краснощёкого слугу, что ли? — не понял поначалу князь. — И в какую ж должность его... Господи! О чём это я?
Фань и Чу Янь удивлённо переглянулись.
— Осмелюсь подсказать, речь идёт о конкурсе на замещение должности смотрителя загородных дорог.
— Ах, ну да, да! — вспомнил наконец Баурджин. — И кто там победил?
— Некий Чжи Ань — но это псевдоним. Кто это такой, мы узнаем позже.
— Как узнаете, победителя сразу ко мне, на утверждение. В любое время! — вытянув шею, князь подставил подбородок под бритву брадобрея.
Тот — невысокий смешливый толстячок, по имени, кажется, Сянь или Сюнь — ловко побрив щёки и шею, принялся подравнивать светлые княжеские усы и щегольскую бородку.
— Прошу взглянуть, великий государь, — льстиво улыбаясь, цирюльник взял в руки большое серебряное зеркало.
— Хм... — рассматривая собственное изображение, Баурджин — как почти всегда — не мог сдержать улыбки. Этакий Генрих Наваррский или кардинал Ришелье! Видело б его бывшее красноармейское начальство! Аристократ, мать ити. Впрочем, а почему бы и нет?
Вошли слуги — средь них и краснощёкий крепыш Суань — принесли верхнее официальное платье из сверкающей плотной парчи.
— Говорят, ты неплохо управляешься с луком? — одеваясь, поинтересовался нойон.
Слуга молодцевато вытянулся:
— Не врут, господин наместник! Не только с луком, но и с арбалетом тоже.
— Молодец! — Баурджин рассмеялся и похлопал слугу по плечу.
Присутствующий при том Чу Янь аж покривился, а Фань ничего — только лишь улыбнулся.
— Ну-с! — усевшись за стол в высокое резное кресло, князь потёр руки. — Давайте сюда челобитчиков!
Первым, всё время униженно кланяясь, вошёл какой-то неприметный человечек, беженец из восточных районов. Просил разрешения на поселение в городе, дескать, сей вопрос чиновники никак не могут разрешить без участия самого высшего руководства.