— Что?! Что это тут такое?! — подбежав, заволновался хозяин. — Эй, слуги, а ну держите его. Пусть заплатит за пиво и разбитые кружки!
— Я заплачу, заплачу, дядька! — ещё больше вылупив глаза, загундосил бедолага. — У меня ведь есть деньги — целых два цяня!
— Два цяня? — трактирщик Ань Гань воздел руки к небу. — Да одна кружка стоит четыре!
— А больше у меня нету.
Схватившись за край стола, лупоглазый попытался подняться... И конечно же опрокинул на себя стол со всем, что на нём было!
— О, Будда! Да видано ли где такое дело? — закричал хозяин корчмы. — Ты откуда ж такой взялся?
— Из деревни Фуньцзянь! — с гордостью отозвался простофиля. — Сейчас вот поднимусь и сполна расплачусь с тобой, дядька. Так и быть — отдам все свои деньги!
— Два цяня?!!!
— Так ведь нету больше! Ну, хочешь, ещё отдам пояс?
— Вот этот, верёвочный?
— Это добрая, крепкая верёвка, — похвалил лупоглазый. — У нас в деревне не один уж успел повеситься на этой верёвочке, пока я не прибрал её себе — чего ж добру пропадать? Теперь, трактирщик, уж, так и быть, она твоя!
— Можешь на ней тоже повеситься, — охотно съязвил кто-то. — За компанию с деревенскими.
— Сам вешайся на своей верёвке, лупоглазый! — рассвирепел Ань Гань. — А мне заплати за ущерб!
— Мы за него заплатим, старина! — утешил трактирщика какой-то высоченный мужик с длинной пегой бородой. — Вот тебе цяни. А он пусть нас повеселит — песню споёт какую-нибудь или стихи расскажет. Умеешь песни-то петь, парнище?
Бедолага важно кивнул:
— Умею! Ужас, как люблю даже. Только вот не дают.
А ведь он совсем ещё молодой, — отметил для себя Баурджин. Лет семнадцать-двадцать. Экая деревенщика! А ведь сейчас ещё и запоёт, пожалуй.
— Йи-и-и-эх! — набрав в грудь побольше воздуха, парень распахнул свой щербатый рот так широко, словно собрался проглотить всю харчевню вместе с находившимися в ней людьми. И затянул:
Слива в лесу опадала-а-а-а-а-а!
Баурджин — как и многие — поспешно заткнул уши: показалось, будто где-то рядом заорал что есть силы испуганный чем-то осёл.
Опадала в лесу слива-а-а-а-а!
— И не в лесу, а в саду, — скривившись, поправил пегобородый мужик. — Я эту песню знаю.
— Так я и пою — в саду! — парень развёл руками и пояснил. — В лесу, конечно, тоже, бывает, растут сливы, как им там не расти? Но эти сливы не те, что домашние, садовые. Они, знамо дело, кислее. А если уж кто собрался варить варенье, тот знает, садовая слива куда как лучше лесной, которая, сказать по правде, и вовсе никакая не слива, а терень.
Князь даже усмехнулся — вообще, этот пучеглазый парень рассуждал вполне логично, только вот явно не к месту.
— Нет, не надо нам больше песен, — поспешно замахал рукам трактирщик Ань Гань. — Лучше вот глотни-ка пивка! Я угощаю. Пей, пей... А то распугаешь мне своим пением всех посетителей.
— Благодарствую, — парень глотнул из кружки и поперхнулся. — Ну и пойло!
— Что б ты понимал! — снова рассердился Ань Гунь. — Это вкуснейшее имбирное пиво!
— А я вообще никакого пива не пью, — тут же огорошил его пучеглазый. — Горькое. Вот вино бывает и вкусное, а пиво... Горечь одна, что и сказать!
— Вот чучело! — трактирщик в сердцах всплеснул руками. — Ну, уж вина-то я тебе не налью, и не думай.
— А! — парень вдруг окинул его взглядом и заморгал. — Так ты, верно, хозяин этой харчевни?
— Верно подмечено! — тут же съязвили за соседним столом. — Молодец, деревенщина, — палец в рот не клади!
— Да, я вот, хозяин и есть, — со скорбным видом поклонился Ань Гань.
— Вот ты-то мне и нужен!
— Я тебе нужен?! Зачем?
— Вижу, тут у вас весело, — уселась за столик к нойону незаметно вошедшая Сиань Цо. — Песни поют, шутят.
— Да уж не скучно, — расхохотался князь. — Ты что такая замученная?
— Так работаю же, — девушка махнула рукой. — Вот так один раз неудачно пошутишь, и...
— Что, в самом деле, не нравится?
— Да нет, — Сиань Цо улыбнулась. — Просто привыкнуть надо. Может, всё-таки поднимемся ко мне, господин на...
— Тсс! — князь поспешно огляделся по сторонам. — Меня тут не знают.
— Ну, тогда пошли, господин... князь.
Расплатившись с хозяином харчевни, Баурджин следом за Сиано Цо вышел во внутренний дворик, усаженный цветущими яблонями. Пройдя по неширокой аллее, они поднялись на галерею, и уже оттуда очутились в арендованном девушкой жилище — необжитом, пустом и гулком, как своды пещеры.
— Извините, господин, — Сиань Цо сбросила плащ на узкое гостевое ложе. — Я ещё не навела здесь уют — некогда. А нанять слуг — пока нет денег, всё жалованье ушло на оплату жилья.
— Ай-ай, — шутливо посетовал князь. — Ах, как скверно-то!
— А вот в спальне у меня — более-менее, — девушка улыбнулась. — Я ведь там сплю.
«Интересно, с кем?» — хотел было спросить Баурджин, но вовремя удержался, посчитав сей вопрос чересчур пошлым.
— Проходите, господин наместник!
Сиань Цо уже сняла верхний халат, оставшись в нижнем одеянии из тонкого золотистого шёлка, тонкого почти до полупрозрачности, отнюдь не скрывавшего, а наоборот подчёркивающего соблазнительные изгибы тела, волнующую округлость груди с остро-торчащими сосками.
— Какое прекрасное платье, — подойдя ближе, князь положил ладонь на грудь девушки.
Сиань Цо встрепенулась и тут же застыла, давая возможность мужской руке проникнуть за отвороты одежды...
Почувствовав теплоту кожи, Баурджин несильно сдавил упругую грудь пальцами и прижал девчонку к себе. Та поддалась, легко и охотно и, обхватив шею князя руками, с жаром впилась в его губы. Быстро развязав пояс, нойон освободил девушку от одежды и восхищённо причмокнул:
— Красавица! Богиня!
Сиань Цо счастливо засмеялась — какой же девушке не приятна похвала?
— Позволь, я сама раздену тебя, господин...
Спальня оказалось вполне обжитой и уютной — но это князь разглядел уже позже, а пока все мысли и чувства его были поглощены прелестным юным созданьем. О, какое наслаждение и счастье гладить и обнимать это тело, целовать эти губы, глаза, грудь...
— Отойди! — вдруг прошептал князь.
— Что? — девушка вскинула брови.
— Хочу полюбоваться тобой. Встань... Подними руки... Богиня! Как есть богиня! А теперь иди же сюда.
— Иду...
А потом, когда после любовной неги расслабленно вздымалась грудь, Баурджин тихонько погладил наложницу по спине:
— Хочу спросить про твою прошлую жизнь, Сиань Цо.
Девушка грустно улыбнулась:
— Я ведь вам уже рассказывала... А сейчас вы спрашиваете вовсе не обо мне. Коварная Турчинай — вот кто вас по-настоящему волнует! — в голосе Сиань Цо явственно прозвучала обида. — Ведь так?
— С чего ты взяла? — притворно изумился наместник.
— Со всего... Ещё раз повторю — это злая, коварная и опасная женщина.
— Мне она такой вовсе не кажется.
— Вы — мужчина, и воспринимаете мир слишком просто. Да, Турчинай красива — но это красота кобры! Обаятельна — но это обаяние хищного зверя! Несомненно, умна — но это ум злобной волчицы, точнее — её коварство. О, эта женщина ничего не делает зря!
— Я давно не встречаюсь с ней, — соврал князь... впрочем, и не соврал — со дня их последней встречи прошло, наверное, уже пара недель, а то и того больше.
— Вы мне очень нравитесь, господин, — устремив взгляд куда-то вверх, неожиданно призналась Сиань Цо. — Но знаю, я для вас — лишь только игрушка.
— Почему же? — искренне изумился нойон. — Я чем-то когда-то обидел тебя, милая Сиань?
— Нет.
— Ну, так что же ты так говоришь?
— Просто... просто чувствую. Ладно, не будем об этом, — усевшись на ложе, девушка задумчиво наморщила лоб. Обернулась. — Я хотела о чём-то попросить вас, мой господин.
— Спрашивай.
— Господин... Даже не знаю, как сказать.
— Скажи как есть и ничего не придумывай.
— Как есть? — Сиань Цо улыбнулась как-то несмело, конфузливо. — Господин, не могли бы вы научить меня каким-нибудь мерзким ругательствам ?
— Чему?! — изумился князь. — Ругательствам? А зачем тебе это надо?
— Я работаю с людьми, господин. С простыми людьми. С мужчинами.
— А-а-а-а! — порывисто обняв девушку, Баурджин крепко поцеловал её в щёку. — Поня-а-а-атно! Хочешь таки перевоспитать трудовой коллектив? Отличная цель! А ругательства, значит — средство.
— Ну да. Ведь не собираюсь же я ругаться в постели!
— В постели? Интересная мысль...
Соскользнув с ложа, Сиань Цо быстро принесла откуда-то чернильницу, перо и бумагу:
— Ругайтесь, господин князь! А я буду записывать.
— Гмм... — Баурджин замялся. — Ты точно этого хочешь?
— Да! И именно от вас. Потому что я... потому что я доверяю вам, господин!
— Тогда зови меня на «ты». Просто — Бао Чжи, или князь.
— Князь, пожалуй, лучше... Ну же!
— Эх... — встав — ругаться лёжа показалось как-то уж совсем неприлично — князь накинул на плечи халат, запахнул полы, и, выставив вперёд ногу, выдал:
— Раскудрит твою так через коромысло, ититна мать, ядрёный корень...
Ну, и так далее, и тому подобное. Постепенно выложил всё, что знал — а знал Баурджин-Дубов немало, — начиная с босоного детства, проведённого в рабочих кварталах, и заканчивая армейскими буднями, где ненормативная лексика применялась, пожалуй, чаще, чем статьи устава гарнизонной и караульной службы.
— Не знаю, — подняв перо, весело улыбнулась Сиань. — Как изобразить «ядрёный корень» и «раскудрит твою так»? Я и иероглифов-то таких не ведаю.
— Я, можно подумать, ведаю, — хмыкнул наместник. — Ты уж какими-нибудь особыми для себя значками запиши.
— Попробую, куда деться? А что значит...
Девушка произнесла такое, от чего, пожалуй, свернулись бы в трубочку уши у целой дюжины извозчиков с парой боцманов парусного флота в придачу.
— Ну... — Баурджин даже покраснел, чего уже давно за собою не замечал. — Так даже и не объяснишь, сразу... Хорошо бы вина выпить!