— Бегите, парни! Или — пеняйте на себя. Считаю до трёх; раз, два...
Гопники поспешно бросились прочь. Последним бежал тот, что рискнул выхватить против князя нож. Бежал, придерживая сломанную руку и громко стеная.
— Князь, ещё один! — криком предупредила Сиань. — Вон там, сзади.
Баурджин обернулся и принял боевую стойку...
Из-за деревьев, размахивая над головой увесистой кривой корягой, с воплями выскочил... давешний лупоглазый парень. Выскочил и, увидев нойона и девушку, остановился, удивлённо моргая:
— Ой. Кажется, тут кому-то нужна была помощь?
Глава 10Весна 1217 г. Ицзин-АйО ПОЛЬЗЕ СТИХОВ
Но пусть я — слабая свеча,
Что дарит людям свет;
Есть польза от её луча,
А в звёздах проку нет.
— Вот что, господин Фань Чюляй, придётся тебе помочь нам, — князь обвёл пристальным взглядом изящную фигуру секретаря в новом, голубовато-зелёном весеннем платье.
— Что я должен сделать? — поднял глаза Фань.
— Всё то, что ты делал тогда, когда выстрелил арбалет, — Баурджин усмехнулся. — Точнее сказать — всё то, что ты начинал делать.
— Я могу напомнить, господин Фань, — поднялся с кресла судебный чиновник Инь Шаньзей. — Вы тогда занимались несколькими чиновниками и — попутно — частным заданием господина наместника по поводу давно умершего мужа некой женщины.
— Я помню, господин Инь, — секретарь мягко улыбнулся. — И никогда ничего не забываю.
Нойон в душе восхитился — ну не человек — робот! Никогда ничего не забывает! Хвастает? Нет, отнюдь. Так и есть — всё, абсолютно всё, помнит!
Подойдя к секретарю, Баурджин положил руку ему на плечо:
— Это хорошо, что ты всё помнишь. Тогда — делай.
— Сегодня же отправлюсь в архив... Ой! Он ведь сгорел! Хотя не весь... И вот ещё можно поговорить с его старыми служащими — может, они уже восстановили сгоревшие документы, или так, на словах чего-нибудь скажут.
— Правильно рассуждаешь, Фань!
Князь уселся на дальний кан — холодный, словно лёд, хотя все остальные были тёплыми — ближе к ночи слуги всё ж таки протапливали печи.
Конечно, жалко было подставлять парня — ловить, что называется, на живца, но ничего не поделаешь. Наряду с другими приёмами следствия, пусть будет и этот — комплексный подход, как говаривал Баурджин.
— Так я пошёл, господин наместник? — тонкие губы секретаря тронула еле заметная улыбка, и князь на миг — только на миг — вдруг почувствовал колючие уколы совести. Совсем ведь ещё мальчик. Сколько ему лет? Кажется, шестнадцать? Ещё почти детское, матовобледное лицо с тонкими чертами, карие блестящие глаза, чёрные волосы, стянутые тонким серебряным обручем — этот ведь он. Фань, подражая наместнику, вызвал к жизни подобную моду.
Нет, уже не мальчик — вполне взрослый человек, полностью осознающий свои дела и поступки, в эти времена взрослели быстро.
— Иди, — вздохнув, коротко кивнул князь. — Смотри, будь осторожен, Фань.
— Буду.
Повернувшись, юноша вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Баурджин знал, что вот сейчас, тотчас же, едва секретарь отъедет в своей дорогущей коляске, как тут же следом за ним, по пятам, двинуться лучшие воины Ху Мэньцзиня — с недавних пор, кстати, уже сотника — и Керачу-джэвэ. А ещё — и люди Инь Шаньзея, опытнейшие люди — Чжан и его напарники.
— А как тот парень, которому ты поручил доследовать архивный пожар? — вспомнил вдруг Баурджин.
— Жэнь? — следователь усмехнулся. — Скоро собирается явиться с докладом. А что он там делает, я даже и не спрашивал — хорошо хоть чем-то занят и не путается под ногами у других.
— Что, настолько туп?
— Не знаю даже, — пожал плечами чиновник. — Не туп, а, скорее, недотёпист. Да он недавно у нас, кто знает, может, со временем из него и выйдет толк? Но покуда, что ему ни поручали, все проваливал. Думаю, что и с пожаром будет точно так же...
— Да ведь знаешь сам — нам лишь бы архивных людишек успокоить, — засмеялся князь. — Дескать, просили новое расследование — вот, получайте. Всё для людей! Что с мздоимцами-казнокрадами? Ну, из того списка?
— Сидят в тюрьме по вашему указанию в ожидании суда, — следователь вдруг нахмурился и, исподлобья взглянув на нойона, спросил:
— Можно высказать своё мнение?
— Не можно — а нужно! — на полном серьёзе кивнул Баурджин. — Говори, Инь.
— Я полагаю, мы взяли слишком многих, — негромко произнёс Инь Шаньзей. — В принципе, любого чиновника можно сажать за мздоимство. Вот и мы и посадили самых нахальных.
— Так это же хорошо, нет?
Следователь усмехнулся:
— Так всё городское управление скоро встанет. Все арестованные, конечно, воры... Но большинство из них опытные и знающие управленцы — а других у нас нет.
— Н-да-а, задачка, — князь задумался. — Что ж теперь с ними со всеми делать — отпускать обратно?
— А видно придётся так и поступить, господин наместник. Больше-то что?
— Что? — Баурджин с усмешкой вскинул брови, и молвил, прямо, как сантехник или какой-нибудь истинный диссидент, защитник Даниэля и Синявского. — Всю систему надо менять, вот что! И мы поменяем. А начнём, знаешь, с чего?
— С чего?
— С людей! — хитро улыбнулся нойон. — С этих вот самых вороватых чиновников, что вполне справедливо томятся сейчас в тюрьме. Почему там оказались сии вполне добропорядочные и милые люди? Что заставляло их воровать и брать мзду? Нет, не только высшее начальство — это, диалектически выражаясь, причина субъективная. А что объективно? Безответственность — вот она, коренная причина всего. Им ведь есть что терять, чиновникам — на этом и сыграем. Так! Чу Янь!
Баурджин позвонил в колокольчик:
— Вели запрягать самую лучшую повозку, пусть собирается свита — едем в тюрьму! Немедленно едем в тюрьму!
Мажордом поклонился:
— Осмелюсь спросить, собираетесь кого-то казнить, господин?
— Нет. А какая разница?
— Разница в одежде свиты, мой господин, — с улыбкой разъяснил Чу Янь. — Для казни нужен один стиль, для помилования — совсем другой.
— Ах, вон оно что! — Баурджин удивлённо присвистнул. — В общем, так — пусть свита оденется нейтрально.
— Не понял, мой господин? — хлопнул глазами мажордом.
— Ну... как для встречи какого-нибудь посла.
Чу Янь поклонился:
— Слушаюсь и повинюсь, мой господин.
Выехали из дворца с шиком! Впереди — двое воинов верхом на белых конях, в блестящих доспехах и шлемах, за ними — шикарная двуколка наместника, с красным шёлковым балдахином, позолоченными фигурами драконов и мягкими, обитыми сверкающей на солнце парчою, сиденьями. В коляске сидел один князь, Инь Шаньзей уклонился от его настойчивого приглашения, заявив, что доберётся до тюрьмы своим ходом. Следователь, конечно же, был прав — совершенно незачем, чтобы чиновник среднего ранга раскатывал в одной коляске с наместником, не так поймут.
Позади, за коляской, гарцевали конники-монголы под предводительством важного Керачу-джэвэ. Солнечные лучи отскакивали от синей полировки доспехов из толстой воловьей кожи, над стальными шлемами покачивались разноцветные перья. За воинами Керачу, на вороных конях красовались лучшие воины из сотни Ху Мэньцзаня. Все, как на подбор, здоровяки-усачи, как и их командир. Звенели кольчуги, солнце играло в начищенных до зеркального блеска зерцалах-панцирях. Реяли над головами разноцветный бунчуки и флаги, громко трубили трубы, блестящая кавалькада неслась по восточной дороге — к тюрьме.
— Слава господину наместнику! — кричали воины.
Встречный народ поспешно разбегался по сторонам и кланялся:
— Слава великому наместнику! Слава!
Тюрьма оказалась приземистым мрачным зданием, огороженным глухой высокой стеною. На площади толпился любопытный народ, плотно окруживший невысокий помост, обтянутый весёленькой желтоватой тканью. По краю помоста прохаживался здоровенный детина с бритой наголо головой и перекатывающимися мышцами-буграми, по всей видимости — палач. За детиной виднелась бурая деревянная колода — плаха. Около плахи двое дюжих стражников поддерживали под руки приговорённого к казни — худого, с вытянутым болезненным лицом, человека, в котором Баурджин, присмотревшись, узнал бывшего смотрителя дорог взяточника Дакай Ши. Надо сказать, про воровавшийся чиновник вёл себя совершенно спокойно, даже улыбался, о чём-то разговаривая со стражниками, видать уже свыкся с мыслью о предстоящей казни.
— ...приговаривается к отрублению головы! — судейский секретарь в чёрном щегольском одеянии как раз закончил читать приговор и обернулся к приговорённому. — Бхть ли какие-нибудь жалобы, пожелания, благодарности?
В сопровождении стражи Дакай Ши подошёл к краю помоста и с достоинством поклонился:
— У меня нет никаких жалоб ни к начальнику тюрьмы, уважаемому господину Лигею Во, ни к стражам, ник следствию и суду. Я также хочу поблагодарить господина Лигея Во за предоставление по моей настойчивой просьбе мастера Канжая Сю для исполнения казни.
Тут приговорённый поклонился палачу — видно, тот и являлся вышеупомянутым мастером. Палач тоже глубоко поклонился в ответ, и громко, без всякой издёвки, поблагодарил «уважаемого господина Дакая Ши» за доброе слово. После чего наклонился и, подойдя к плахе, на которую стражники шустро уложили приговорённого, занёс над головой огромную секиру. Сверкнуло на солнце острое лезвие.
— Делай, Канжай Сю! — махнул рукою судейский.
— Нет, Канжай Сю, стой! — Баурджин поднялся в коляске.
Судейский вскинул голову и, узнав наместника, поклонился:
— Ваше слово — закон, господин! Канжай Сю, опусти топор.
Спешившейся воины растолкали толпу, освобождаю князю дорогу. Ловко запрыгнув на помост, Баурджин с насмешкою окинул взглядом любопытных:
— В городе дороги ремонтировать некому, а тут столько бездельников!