— О, Гильчум, подружка моя! — встав, обнажённая Бурдэ обняла подругу и кивнула юноше. — Помоги мне её раздеть, господин.
Вот уж в этом вопросе Баурджина не нужно было долго упрашивать. Первым делом он осторожно снял с девушки шапку и, запустив руку в вырез халата, нащупал волнительно трепещущую грудь с быстро твердевшими сосками.
— Ах, — застонала Гильчум и, опустившись на колени, принялась ласкать растянувшуюся на кошме Бурдэ.
— Господин! — с придыханием попросила та. — Не отвлекай её, пожалуйста, от меня… И — делай своё дело.
— Да, — на миг обернулась Гильчум. — Делай!
Баурджин осторожно снял с девчонки халат, стащил шальвары, обнажая восхитительный обвод тела… И дальше уже не сдерживался, чувствуя, как стонут и ревут обе — Гильчум и Бурдэ…
— Ну, вот, — наконец усмехнулся он. — Вроде бы, протрезвел. А что, девчонки, не пора ли нам отсюда уехать?
— Уехать? — Подружки переглянулись. — Как?!
— Так, как и приехали, на лошадях, — хохотнув, пояснил Баурджин. — Я смотрю, вы ведь не особо горите желание здесь остаться. Кстати, вы не слыхали про такого найманского хана — Инанч-Бильгэ?
— Так, кое-что… Но мы очень хотим уехать с тобой, господин! Только вот как это сделать? Снаружи нукеры, они нас не выпустят без приказа своего нойона!
— То мои заботы, — натягивая штаны, жёстко бросил юноша. — Одевайтесь, не то так, пожалуй, замёрзнете. О хане Эрхе-Хара, кстати, не слыхали?
— Эрхе-Хара?! — Девчонки заинтересованно переглянулись. — А что, ты его знаешь, господин?
— Немного… А вы?
— А мы — так очень хорошо! Знали когда-то… И даже лелеяли мечту выйти за него замуж. Ведь Эрхе-Хара так красив, любезен, богат! Какого же мужа ещё можно желать?
— Ну, тем лучше для вас, собирайтесь!
Баурджин — а вернее, Дубов — удивился. Впрочем, удивление его тут же прошло: ну, ясно, до замужества девушка могла вести, так сказать, весьма вольную жизнь, будущего мужа это ничуть не волновало, как не волновали и рождённые вне брака, неизвестно от кого дети — они все признавались и росли ничуть не в худших условиях, нежели родные. Генералу Дубову, конечно, трудно было представить подобный разврат. Однако всё только что произошедшее между Баурджином и девушками немало его позабавило и даже очень понравилось. Одна лишь мысль билась в мозгу — хорошо, что здесь нет партийных органов, а то бы живо приписали аморалку и бытовое разложение — черты, принципиально чуждые честному советскому человеку и уж тем более генералу. Чуждые, но такие приятные!
— Ну что, собрались? Пойду будить хозяина, коль говорите, что без него не выпустят!
Баурджин прошёл на женскую половину юрты и, усевшись на корточки, похлопал по щекам недвижно лежащее тело:
— Эй, Боорчу! А ну-ка, проснись, дружище! Да проснись же, кому говорю, пропойца чёртов! Э, — юноша огорчённо вздохнул, — похоже, зря все… Хотя… Чему нас учат Коммунистическая партия и Главное Политическое Управление СА и ВМФ? Никогда не сдаваться — вот чему! А ну, девчонки, давайте сюда корзину с навозом… Во-от! Молодцы… Ну-ка, подыши, Боорчу, подыши, дружище… Ага!
— Что? Что за запах? — пьяно распахнул глаза Боорчу. — А ты? — Он осоловело посмотрел на Баурджина. — Ты кто такой?
— Твой друг, кто же ещё-то? Песни петь будем?
— Будем! И это… хорошо бы ещё выпить… Там, в бурдюке, кажется, ещё оставалось… Ага! Есть!
— Постой пока, — бесцеремонно отобрав у Боорчу бурдюк, юноша забросил его в угол. — Пойдём-ка, дружище, подышим немножко воздухом…
— А чего им дышать? Пить надо!
— Подышим, вернёмся и выпьем.
— Не пойду, — обидчиво качнулся Боорчу. — А ты… ты обещал песни петь… И ведь не спел! Не пойду!
— Там, на улице и спою! — заверил Баурджин. — Вот, уже начинаю…
Как назло, никаких местных песен не вспоминалось, ни протяжной песни «уртын дуу», ни даже короткой песни «богино дуу», ни уж тем более горловой песни, называемой «хоомий». Ни черта подобного в голову не лезло, вертелась лишь «Ленинградская застольная», её Баурджин и запел, причём, кажется — с середины:
Выпьем за Родину,
Выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальём!
И как-то ведь пелось-то — по-монгольски! Даже Боорчу оценил:
— Какая хорошая песня! Наверное, цзяньская?
— Фиганьская! — раздражённый Баурджин употребил гораздо более грубое слово, по этическим соображением не пригодное для печати. — Давай выходи скорей!
И, довольно-таки грубо ухватив Боорчу за шиворот, выволок из юрты. Тут же и спросил:
— А где твои люди, спят, что ли?
Боорчу не слышал — отвернувшись, задрал полу халата и звонко мочился в снег. Шатался, гад, но ведь не падал, даже не обливался.
«Сразу видно, профессионал!» — завистливо подумал Дубов.
— Мои люди никогда не спят! — Боорчу заступился за своих нукеров. — Не спят, а несут караульную службу.
— Ну, правильно, — согласился Баурджин. — Устав гарнизонной и караульной службы ведь запрещает на посту спать… а также пить, курить, говорить и отправлять естественные надобности. Ты вот что… мы это, за вином сейчас съездим с девками, а? Дашь лошадей?
— Берите… Э! И я с вами…
— Так у тебя ещё есть! Целый бурдюк. Там, в юрте, забыл, что ли? На одного-то хватит, а на двоих… на четверых… В общем, мы поехали, а ты нас жди. Вели воинам, чтоб дали нам лошадей!
— Ко мне, мои верные нукеры! — с неожиданной звучностью завопил Боорчу. — Дайте моему другу коней.
— Слушаемся и повинуемся, господин. Если ты хочешь, пусть твой гость едет, несмотря на то что на дворе глубокая ночь. А вот девушки…
— Скажи, что ты их мне подарил, — зашептал на ухо приятелю Баурджин. — Вот веселуха-то будет.
— А я их ему это… подарил! Пользуйся на здоровье, друг. Девчонки хорошие, много всяких историй знают, ещё и прядут.
— Ну, мы поехали! — Баурджин галантно помог девушкам усесться на подведённых нукерами лошадей и, подойдя к Боорчу, крепко того обнял, причём, вполне искренне:
— Прощай, дружище… Тьфу ты, не прощай, а — до скорого.
Юноша дал коню шенкеля, и вся процессия умчалась, растворившись в звёздно-лунной полутьме бархатной зимней ночи. Ехали быстро, без остановок и никуда не сворачивая. А чего было сворачивать — вон он, кряж, выделяется на фоне звёзд этаким прильнувшим к самке медведем.
— Куда мы едем? — на ходу крикнула Бурдэ.
— К хорошим людям, — улыбнулся в седле Баурджин.
— К каким?
— К хорошим… Хан Эрхе-Хара вас устроит?
— Эрхе-Хара?! Да как же мы тебя отблагодарим за такое чудо?!
— Сказал бы я как…
— Что-что?!
— Потом скажу!
Снежная пыль летела из-под копыт сверкающим раздробленным жемчугом, поросший редколесьем кряж быстро приближался — и вот уже из-за деревьев послышались крики:
— Баурджин, ты ли это, наш нойон?
— Я, — улыбаясь, юноша бросил поводья и с удовольствием наблюдал, как, скатившись с кряжа, бегут к нему верные воины — мелкий Гамильдэ-Ичен, здоровяки Юмал и Кооршак, Гаарча с Хуридэном, Ильган и Цырен, и прочие «суслики».
— А мы-то думали уже уходить в степь, нойон!
Нойон… Баурджин усмехнулся:
— Рано нам в степь, парни! Есть у нас… Есть у нас ещё дома дела!
Глава 7ЗасадаВесна 1196 г. Внутренняя Монголия
Взлетев в седло, с силой резанул плетью по боку коня. Всхрапнув и прижав к затылку уши, он понёс его в степь.
Войска растянулись в степи по всему фронту, так что прикрывавшие левый фланг воины рода Олонга — в их числе и десяток Баурджина — даже не видели тех, кто находился справа. Да что там справа — и в центре огромное количество воинов и лошадей представлялось одной сплошной массой. Сколько их всего было? Ответ знает лишь ветер.
Сидя в седле, Баурджин скосил глаза на своих и вздохнул — его десяток, как, впрочем, и десяток Кэзгерула, выглядел самым бедным, можно даже сказать — нищим. Ни сабель, ни железных шлемов, ни панцирей из толстой воловьей кожи, одни лишь вывернутые полшубки да луки со стрелами. Да, ещё — короткие копья. И все… И все! Хотя и этого не мало, уж чего-чего, а стрел-то имелось в достатке, и самых разных — тяжёлых, длинных, легко пробивавших кольчуги, и лёгких, дальнобойных, сигнальных и зажигательных. И всё же стрелы стрелами, а в ближнем бою не помешали бы и сабли… ещё бы научиться ими владеть. Ну этому никто не учил ни Баурджина, ни Кэзгерула, не говоря уж о всех прочих «сусликах». Тяжёлая боевая сабля — оружие аристократа, остальным же достаточно лёгкого копьеца с крюком, аркана да тугого лука.
Главная задача, поставленная легковооружённым ратникам, заключалась в следующем: налететь, наделать побольше шума и увлечь за собой врага притворным отступлением. Увлечь не чёрт знает куда, а во вполне определённое место, чтобы подставить под удар тяжёлой конницы. Ах, какая славная была эта конница, как сверкали на солнце доспехи из мелких железных пластинок, защищавшие не только всадников, но и их коней, как развевались разноцветные перья, вставленные в навершья шлемов, как сияли наконечники копий! Рыцари, как есть — рыцари! Да, приходилось признать, тяжёлая кавалерия кочевников явно не соответствовала тем представлениям о ней, что имелись у Дубова. Закованные в доспехи витязи, похоже, ничуть не уступали по силе прорыва хвалёному западноевропейскому рыцарству!
Вдруг какое-то волнение охватило всех, затрубили трубы, забили барабаны, заулюлюкали, захохотали воины — впереди, на заснеженной равнине, показались первые ряды вражеского войска. Инанч-Бильгэ и Эрхе-Хара всё ж таки загнали в угол старого кераитского хана Тогрула — и тому ничего не оставалось, кроме как принять открытый бой. Кераитов было мало, многие из них, привлечённые цветистыми обещаниями и клятвами, встали под знамёна мятежного ханского братца Эрхе-Хара. Надо сказать, тот неплохо умел уговаривать и все свои обещания обычно выполнял… если некуда было деваться.