— Хэй-гей, Баурджин! — увидали подъезжавшего десятника парни. — Как погостил, нойон? Как поживает твой анда, Кэзгерул Красный Пояс?
— Хорошо поживает, не жалуется, — улыбаясь, Баурджин спрыгнул с коня. — Что та белая кобылица, успокоилась?
— Успокоилась, — засмеялся Гамильдэ-Ичен. — Больше уже не брыкается.
— Сказать по правде, таки пришлось нам её стреножить, — подойдя ближе, пояснил Юмал. Ох, и здоровущий же был парень, как и его братец, Кооршак. Высокие, что твоя башня, сильные, косая сажень в плечах. И главное, оба добродушные, незлобивые, этакие на первый взгляд увальни, над которыми в роду Олонга ну разве что совсем уж маленькие младенцы не подшучивали. А братья на шутки не обижались, они вообще были необидчивыми.
— Ну, что братцы? — по очереди обняв всех, хитро улыбнулся десятник. — По такой жаре неплохо бы кумыса выпить. Холодненького, хмельного.
— Да уж, — мечтательно прикрыл глаза Гамильдэ-Ичен. — Кумыса бы сейчас хорошо выпить.
Баурджин хохотнул:
— Не рано тебе пить-то?
— Мне? — Гамильдэ-Ичен обидчиво хлопнул ресницами. — Мне — не рано, это вот им, — он кивнул в сторону мальчишек-подпасков, — рано! А, что спорить — кумыса-то у нас всё равно нет.
— Кто сказал, что нет? — делано удивился Баурджин.
— А что, есть разве?
— Ну-ка, глянь в моих перемётных сумах. Глянь, глянь, не стесняйся… Видишь там бурдючок?
— Неужели…
— Доставай! Меньше слов, Гамильдэ, а больше дела! Эй, Кооршак, Юмал, подходите, уважаемые, садитесь. Да, и мальчишек позовите, как напоят табун.
Замечательный оказался кумыс! В меру кислый, вкусный, хмельной — тоже в меру. Такой кумыс только ханам пить!
Они сидели на бережку, десятник Баурджин из рода Серебряной Стрелы и его люди, неспешно пили кумыс, смеялись, болтали, глядя, как плещется на мелководье серебристая рыбья молодь…
Дубов так расслабился, отдыхая душой, что аж песню стал вполголоса напевать:
— Эх, хорошо в стране советской жить!
Потом подумал, что это, наверное, не совсем правильно — какая ж тут советская страна? Так что же тогда — «хорошо в стране монгольской жить», что ли?
Баурджин взглянул на реку — вон там, с той стороны, тогда, в тридцать девятом, наступали самураи. А вот здесь, чуть левее, проходила наша линия обороны — как раз по Баин-Цаганскому плоскогорью. Стойко держался 149-й стрелковый полк под командованием Ивана Михайловича Ремезова, рядом — 24-й мотострелковый, комполка Федюнинский, а вот оттуда, во-он из-за той сопки, перешли в контрнаступление «бэтэшки» 11-й танковой бригады… Как давно это было! Давно?!
Баурджин усмехнулся и покачал головой. Да-да, именно из-за той сопки и поползли тогда наши танки, очень даже вовремя… Что за чёрт? Юноша пристально всмотрелся вдаль. Ну да, прямо к реке, к ним, погоняя плетью коня, скакал всадник. Даже не скакал, а нёсся, стремительно и быстро, как ветер.
Осадил коня у самого берега, и Баурджин узнал Тогрокула Рваный Гутал — одного из людей Кэзгерула. Улыбнулся:
— Садись к нам, Тогрокул! Ты проездом или по делу?
— По делу, — не слезая с лошади, хмуро кивнул всадник. — Собирайте табун, гоните в кочевье. За сопками видели тумены монголов!
— Монголы? — удивлённо переспросил Баурджин. — Но ведь они вроде бы откочевали в Гоби?
— Значит, вернулись. Кэзгерул велел передать, чтобы вы уходили как можно быстрей.
— Ну, Кэзгерул — это одно, а вот что скажет старый Олонг или Жорпыгыл Крыса?
— Жорпыгыл как раз у нас. Велел всем убираться, а меня послал к вам.
— Ну, так бы сразу и говорил, — свистом подозвав лошадь, Баурджин проворно вскочил в седло. — По коням, парни! Собирайте табун!
По пути в кочевье к парням Баурджина присоединялись и другие — Кэзгерул со своими людьми, Оглан-Кучук и прочие. Все тревожно переговаривались, то и дело подъезжая друг к другу. Так, по пути выяснилось, что вовсе не тумен видели пастухи, а довольно небольшой отрядец, и не за сопками, а в степи, и не монголы то были, а чёрт знает кто.
— В общем, конокрады! — злобно сплюнул под копыта коня Оглан-Кучук. — Я бы на месте хана выслал к ним воинов — напал бы! Разгромил бы… ну, или прогнал.
Старый Олонг с Жорпыгылом Крысой так и поступили — целых три дня лучшие воины рода (среди них и Баурджин со своим андой Кэзгерулом) рыскали вокруг кочевья, обследовали все пастбища, степь, сопки, маковые луга. Так никого и не отыскали. Следы копыт всё-таки были — чужаки явно присматривались к кочевью и, похоже, неожиданно ушли в степи. Наверное, устрашились вдруг появившихся воинов.
— Да, — слезая с лошади, Жорпыгыл довольно погладил себя по животу. — Эти собаки, видать, нас испугались. Сообразили, что ничего у них тут не выгорит! Ну и слава Богу.
Жорпыгыл Крыса тоже самолично ездил по сопкам и в степь — только не вместе со всеми, а с наиболее доверенными людьми, в числе которых были Оглан-Кучук и похожий на шакала Аракча, совсем пустой человечишко, маленький, мелочный и злобный, так бездарно провалившийся в должности десятника и не оправдавший надежды Жорпыгыла. Ну, не умел Аракча командовать людьми, да что там командовать — даже просто уживаться с ними. Полагал, что если он подчинённый — он всем пятки лижет, а уж если он главный, то все обязаны лизать ему. И середины — не было. Никого не уважал Аракча, потому и его самого тоже не уважал никто. А за что уважать такого шакала?
Пользуясь удобным моментом — Жорпыгыл разрешил всем отдыхать ещё сутки, а уж затем разъезжаться по пастбищам, — Баурджин решил всё-таки прояснить для себя вопрос с поясом Кэзгерула. Ведь кто-то же его выкрал и потом передал посланцу Инанч-Бильгэ. Не сам же посланец украл пояс: в чужом роде, где ты никого не знаешь, украсть что-либо весьма затруднительно. Значит, ему кто-то помог? Кто? Наверняка что-то может знать Хульдэ, она вообще в кочевье все про всех знает, такой уж характер. Вот её и навестить… нет, не в ханской юрте, лучше так, на нейтральной почве.
Устроившись неподалёку от белой юрты Олонга, юноша примерно с полчаса старательно начищал сбрую — в конце концов она так заблестела, что глазам стало больно. И не зря старался — углядел, как выскользнула из юрты худенькая востроглазая девушка. Позвал:
— Эй, Хульдэ!
— Ой! — обернулась девушка. — Это ты, Баурджин. Рада тебя видеть.
— Я тоже. — Юноша подошёл ближе. — Куда направляешься?
— Олонг велел съездить в степь, нарвать маков — что-то ему плохо спится.
— Поехать, что ли, с тобой, прокатиться?
— А и правда. — Хульдэ явно обрадовалась. — Поехали! Вдвоём-то куда веселее.
— Подожди, я возьму лошадь.
Вдвоём, уж конечно, оказалось весело. Едва выехав за кочевье, оба всадника — Баурджин и Хульдэ — не сговариваясь, принялись громко орать песни, в основном короткие — «богино дуу». Начинал — так уж вышло — Баурджин, а Хульдэ, смеясь, подхватывала, отвечала.
— А дорога серою лентою вьётся, — пряча улыбку, старательно выводил юноша.
— А по дороге два всадника скачу-у-ут, — подвывала Хульдэ.
— И не по дороге, а по степи-и-и, — отзывался Баурджин.
— А степь широкая-а-а-а!
— Хоть год скачи — не объеде-э-э-шь!
— И год, и два, и три-и-и… Хоть девять ле-э-эт!
— Ах, хорош мой тэрлэк!
— Да и мой ничего-о-о!
— Ах, ещё б и пояс… Такой, как у анды моего-о-о… Красный!
— Красный… Постой. — Хульдэ сбилась. — Так ведь пояс-то у побратима твоего украли!
— Кто сказал?
— Да все кочевье говорило!
Баурджин ухмыльнулся:
— Да врали! Пояс-то до сих пор у Кэзгерула, вот посмотри, как приедем!
— И посмотрю! — Девчонка бросила на своего спутника быстрый взгляд. — Нет, правда?
— Да правда…
— Что ж тогда… — Хульдэ вдруг резко перевела разговор на другую тему. — Ой, смотри, какая трава густая! Вот бы пригнать сюда наших коров.
Ага! Эка невидаль — трава густая! Хитра девица, но и Баурджин не лыком шит. Придержал коня:
— Давай-ка, передохнем малость.
— Давай, — сверкнув глазами, охотно согласилась девушка.
Передохнуть решили основательно: расседлав коней, постелили на траву попоны, улеглись. Над головами в сверкающем синевой небе ярко светило майское солнце, пекло, жарило, и только лишь лёгонький, пахнущий горькой полынью ветерок иногда приносил прохладу.
— Жарко как. — Хульдэ подула себе на лоб.
— Да, жарковато, — согласно кивнув, Баурджин сбросил с себя халат, оставшись по пояс голым. — А ты? — посмотрев прямо в глаза девушке, тихо спросил он. — Ты что же не раздеваешься?
— Так никто не помогает, — лукаво улыбнулась Хульдэ.
И они прильнули друг к другу, и руки девушки заскользили по плечам и спине Баурджина… Дээли Хульдэ был распахнут вмиг и тут же отброшен в траву… куда затем полетела и вся остальная одежда…
— Я так хотел тебя! — прошептав, юноша погладил девичью грудь… живот, бедра…
Девушка застонала:
— Я тоже.
Их смуглые тела сплелись, и долгое время для двоих не существовало на земле никого и ничего, кроме вот этой степи, пахучей травы, разноцветных цветов и бездонно синего неба… Ну — и кроме самих себя, разумеется.
— Расскажи мне что-нибудь, — лежа на спине, Баурджин погладил прижавшуюся к нему девушку. — Вот, к примеру, про красный пояс… Ты как раз про него начинала.
— Слушай, а давай лучше про что-нибудь другое? К примеру, про то, как старый Олонг перепутал настой сонных трав с арькой? Очень смешно! Значит, дело было незадолго до…
— Про Олонга с удовольствием послушаю, — юноша улыбнулся, — но только как-нибудь в следующий раз. Сейчас мне про пояс любопытно. Ну, вот, как он мог пропасть — а потом вновь появиться? Чудеса какие-то, право слово!
— И дался тебе этот пояс…
Баурджин ласково поглаживал девушку по спине правой рукою, левой же мягко ласкал грудь…
— Да я и слышала про него лишь краем уха… Ох, Баурджин, я расскажу… обязательно расскажу… чуть позже…
Девчонка тяжело задышала и с силой приникла к юноше…
И снова сплелись тела, и снова мир казался маленьким и — вместе с тем — бесконечным, а в синем небе светило жаркое солнце.