Парни подползли ближе, с интересом всматриваясь в невест.
— А они ничего, — возбуждённо шепнул на ухо Баурджину Гамильдэ-Ичен. — Работящие. А на лицо мне во-он та, крайняя, больше всех глянется. Нет, честное слово! Я б на ней женился бы! Только вот как именно её выкрасть?
В этом Баурджин никак помочь не мог — все девчонки на лицо казались одинаковыми. Одинаковые причёски «крыльями», одинаковые белила, брови одинаково подсурьмлены эдакими пикантными загогулинами, глаза — и те одинаковые, узкие. Да уж, поди тут разбери, которую красть?
Впрочем, кроме умника Гамильдэ, никто больше подобными сомнениями не страдал, ясно всем было — нужна первая жена, а значит, нужно брать. Любую, какая под руку повернётся, тут уж не до жиру, да и не выберешь. Да и не нужно! Положа руку на сердце, к чему столь тщательно выбирать первую в жизни жену?! Уж вторую, третью, четвертую — и сколько там ещё? — можно выбирать куда как лучше. И по расчёту, и — кому повезёт — по любви. И не только жён, но и наложниц. А первая, она и есть первая, пристрелочная, так сказать. Всё равно, ведь не очень-то скоро разберёшь — какая она? Если умна окажется — будет главной женой, верной помощницей мужа во всех делах, ну, а ежели дура… ей же хуже. Правда, если красивая и дура — это одно, а если одновременно дура и некрасивая — так это совсем другой коленкор выходит.
— Ничего, парни, — с улыбкой прошептал Кэзгерул. — Хватит ещё на наш век красавиц, а уж эти-то — чёрт с ними — какие уж попадутся, не драться же из-за них в самом деле!
Баурджин решил так же, кивнул парням — мол, самое время вскочить на коней, да ворваться в становище, налететь с молодецкой удалью, бросить красавиц невест через седло, украсть, увести, взять в жены! Эх…
Юноша уже приподнялся, напряжённый, словно натянутая тетива, готовый в любую секунду — вот, хоть сейчас — сорваться, метнуться, мчаться…
Как вдруг где-то невдалеке послышался стук копыт — кто-то ехал. Парни, как по команде, повернули головы. Верхом на гнедой кобыле, усевшись в седло по-пижонски, боком, приближалась молодая девушка в синем дээли, узких шерстяных штанах и красных сапожках-гуталах, с распущенными по плечам волнистыми темно-каштановыми волосами. Вот уж что ни в какие рамки приличия не лезло! Никак не позволительно юным девушкам вот так вот разъезжать — нахально, с непокрытой головой, с неприбранными волосами… Ну и ну! Не девка, а просто-напросто оторва какая-то! Наглая, как японский танк! Да, и за спиной её торчал охотничий лук.
— Привет, девчонки! — оторва спрыгнула наземь и улыбнулась. — Никак женихов ждёте, клянусь Христородицей!
Слава Богу, хоть христианка, не язычница. Можно сказать — своя. А она вообще-то ничего, красивая. Только уж больно наглая.
— О, явилась, наконец, Джэгэль-Эхэ! И где только тебя черти носили?
— По оврагам с красивыми парнями, — нагло отозвалась девчонка и, состроив ехидную гримасу, поинтересовалась: — Что, завидно?
— Да ну тебя к дьяволу, Джэгэль-Эхэ! И как тебе только не стыдно говорить такие слова?
— Ой-ой-ой! Кого это я слышу? Не тебя ль, разлюбезная Кайгили, застукали на дальнем пастбище с одним слугою?
— Молчи! Молчи, ведьма! — та, которую назвали Кайгили, тоже не уродина, вскочила и угрожающе замахала руками.
— От ведьмы слышу. — Джэгэль-Эхэ отклонилась назад и смачно плюнула прямо в лицо Кайгили.
— Ты смотри! — восхищённо удивился в траве Кэзгерул. — Ведь попала! Вот это баба!
— Да уж, — заворчал Юмал. — Не хотел бы я иметь такую жену. А ты, Гамильдэ?
— И я б не хотел! Плюнет ещё в глаз — вовек не отмоешься.
А между тем назвевавшая было у юрты — гэра — ссора как-то сошла на нет: бормоча какие-то ругательства, Кайгили предпочла усесться обратно.
— Ага! — прищурившись, усмехнулась оторва Джэгэль. — Струсила? Ну, кто ещё желает что про меня сказать? Предупреждаю, ударю сразу с ноги — вы ж знаете, я хорошо умею драться. Ну?
Девки прикусили языки — видать, и в самом деле знали, а, может, кое-кто уже и попробовал силу удара Джэгэль-Эхэ.
Оторва засмеялась:
— То-то! Значит, женихов ждёте…
— Тебе-то что?! И ждём! — вступилась за подруг красивая темноглазая девушка, статная и высокая. Кэзгерул при виде её незаметно вздохнул. И в самом деле — неплохая была девчонка…
— Не хочу с тобой ругаться, Курукче, — Джэгэль-Эхэ засмеялась.
— Ага, с ней, значит, не хочешь? А тебе вообще какое дело, кто тут кого ждёт?
— Да ладно, Айкиче, я разве против? Только у тебя ведь четверо детей, и все от разных. Не помешают счастливому браку? Ну, хотя б один был иль два — ещё куда ни шло, ну — трое… Но четверо!
— Мх… Змея! — выкрикнула униженная Айкиче — довольно-таки смазливая на вид девка. — Завидуешь чужому счастью, гадюка?
— Ага, нашла чему завидовать? Где оно у вас, счастье-то?
— У нас-то он будет, а вот у тебя — вряд ли. Никто тебя не возьмёт, Джэгэль, как бы ты ни старалась!
— Да и не надо! Ходить за мужем, варить пищу со старыми бабками, утирать сопливые носы — разве это счастье? — Джэгэль-Эхэ обидно расхохоталась и подбоченилась. — Если так — мне такого не надо!
— Ну и баба! — укоризненно прошептал Гамильдэ-Ичен. — Не баба — а сатана!
— Да уж, — поддержал его Гаарча. — Такая дьяволица ни за что замуж не выйдет. Кто возьмёт-то? А и возьмёт, так живо выгонит.
— Чтоб вы понимали! — Баурджин счёл необходимым заступиться за девушку. — Рассуждаете как типичные обыватели! Такие, как она, дирижабли на северный полюс водят, океанские корабли, паровозы, ну, или, на худой конец, трактор, как знаменитая Паша Ангелина! А вы говорите!
Истовая отповедь юноши, увы, осталась без ответа — большинство её просто не расслышали, ведь сказано всё было шёпотом, ну а кто расслышал, тот ни черта не понял.
Между тем нахалюга Джэгэль-Эхэ, похоже, вовсе не собиралась куда-то уезжать. По-прежнему всех подзуживала — развлекалась, а может быть, искала ссоры.
— Ты тут про детей говорила, Джэгэль? — пробасила, поднявшись на ноги, столь дородная женщина, что перед ней не только худышка Джэгэль-Эхэ, но и кое-кто покрупнее, к примеру, сам Баурджин или его анда Кэзгерул Красный Пояс, выглядели бы как броневички на базе «Эмки» против многобашенного танка Т-35. Мощная, с огромной — арбузами — грудью, высокая, словно скала, но вся какая-то ладная, ухватистая, с добрым широким лицом и аккуратно заплетёнными в две толстые косы волосами, женщина эта — нет, всё же девушка — явно производила впечатление, и не нахалке Джэгэль было с нею тягаться.
— Да, Алса-Буик, — скромно кивнула оторва. — Именно про них я и говорила.
— И ты не права, сестрица. — Алса-Буик укоризненно покачала головой. — Ещё никогда ни одному багатуру или даже хану не мешали чужие дети от первой жены! Благородный муж никогда, ни за что на свете не будет укорять за это любимую женщину, коли уж взял её замуж. А детей её будет воспитывать, как своих родных, — именно так гласят законы степи!
— Да я знаю. — Джэгэль-Эхэ отмахнулась.
— Чего ж тогда тут выступаешь? Ищешь хорошей драки? Может, со мной подерёшься?
— С тобой не буду, сестрица Алса-Буик. Не имеет смысла.
— Вот то-то! Тогда что ты стоишь, садись с нами, скоро явятся женихи… а может… — Великанша окинула быстрым взглядом округу и понизила голос. — А может, они уже и сейчас здесь. Слушают вас, да промеж собою смеются — мол, эвон, каковы ж дурищи!
— Вот это женщина! — восхищённо поцокал языком Кооршак. — Вот это красавица! И какие разумные речи говорит — видать, она к тому ж и умна. Вот бы такую украсть — так ничего б и в жизни не надо!
— Нет, Кооршак, дружище, тебе её ни в жисть не увезти!
— Это почему же?
— Хребет у лошади переломится!
— А ну вас, дуралеев. Все б вам смеяться!
Между тем Джэгель-Эхэ, видать, надоело-таки препираться — подозвав лошадь, она живо вскочила в седло, немного отъехала и вдруг обернулась:
— Хочу сказать — зря наши убрали дозорных с сопок! Ждёте женихов? Хорошее дело… Только не дождаться бы на свою голову кого другого! Говорят, в степях видели тумены монголов!
— И что из того? — усмехнулась Курукче. — Что монголам до нашего скромного кочевья? Здесь даже добычи никакой нет. Не считая нас с вами, верно, девушки?!
Девчонки разом захохотали.
— Смейтесь, смейтесь, дурищи! Как бы не пришлось потом плакать, — презрительно сплюнув, Джэгэль-Эхэ дёрнула поводья коня и понеслась к сопкам.
— Ну, и мне, пожалуй, пора! — Баурджин решительно пополз к лошадям.
— Во даёт! — испуганно-восхищённо прошептал Кэзгерул Красный Пояс. — Неужели на ту сатану польстился?!
Кооршак ухмыльнулся:
— А я всегда говорил — смелый человек наш нойон Баурджин! Очень смелый, очень…
Юноша гнал коня, стараясь держаться в тени сопок — не очень-то ему хотелось, чтобы своенравная девчонка заметила его раньше времени, ведь, кто знает, как она тогда себя поведёт? Может, возьмёт да и скроется где-нибудь? Ищи её потом, вовек не найдёшь!
А Джэгэль-Эхэ неслась, казалось, вовсе не разбирая дороги, бросая коня через русла ручьёв и неширокие балки. Баурджин-Дубов тоже подогнал коня, он давно заметил, что кочевники любили по всякому поводу пускать коня вскачь, видать, нравилось нестись… Какой же монгол не любит быстрой езды? Летела прямо в лицо цветочная пыльца, какие-то колючки, мошки, ещё какая-то хрень, юноша внимательно смотрел вперёд — по такой езде можно было запросто сломать себе шею. Ну и девчонка! Физкультурница, ититна мать, «Трудовые резервы». Вот это гонит! И куда, спрашивается, спешит? На тот свет, что ли, торопится?
Баурджин оглянулся — они отъехали уже довольно далеко от кочевья, так что почти скрылись из виду юрты-гэры, лишь маячило за чахлыми кустами жующее коровье стадо. Юноша посмотрел вперёд и удивлённо округлил глаза — девчонка исчезла! Ну, вот только что она была — и нету! И куда она могла деться? Угодила на полном скаку в какой-нибудь овраг, сломав коню ноги, а себе — шею? На всякий случай Баурджин ещё немного проехал по степи дальше, внимательно вглядываясь в траву, и уже только потом, не обнаружив ни коня, ни всадницы, ни оврагов, решительно свернул в сопки, кое-где поросшие приятственно-зелененьким редколесьем — небольшие дубки, корявые сосны, орешник. К вершине сопки, петляя между деревьями и большими серыми валунами, вела узенькая тропинка, по которой и поскакал юноша, пристально шаря глазами вокруг. А ничего интересного пока не было! Одни камни, кусты да деревья. Нет, конечно, ежели б Баурджин-Дубов был в душе поэтом, он мог бы назвать деревья «одиноко стоявшими великанами, до боли грустно машущими своими корявыми лапами-ветками, словно в напрасном ожидании исчезнувшей когда-то давно любимой», а камни — вот эти вот дурацкие валуны — к примеру, обозвал бы «огромными скульптурами, словно выточенными гигантской стамеской мастером-ветром», а вот эти желтоватые кусты — кажется, жимолость — сравнил бы, сравнил бы, сравнил бы…