— Эй! — раздался откуда-то сверху насмешливый голос. — Уж не за мной ли гонишься, парень?
Вздрогнув, Баурджин поднял голову и увидал на вершине большого серого валуна, который он только что столь красочно описывал в своих мыслях, ту, за которой гнался.
— Именно за тобой! — улыбнулся юноша. — Хочу взять тебя в жены!
— Ого! — Девчонка совершенно искренне расхохоталась. — В жены?! Меня?! Не пришлось бы потом пожалеть!
— Так ты согласна?
— Честно сказать — не знаю, — призналась Джэгэль-Эхэ. — Чисто внешне ты мне, в общем, нравишься… По крайней мере, пока. Но, пожалуйста, не думай, что я так легко соглашусь!
Юноша улыбнулся:
— Может, слезешь отсюда?
— Может, и слезу. — Джэгэль-Эхэ поудобнее улеглась на живот. — А может, и нет. Может, мне здесь нравится лежать? Кто ты такой, чтобы мне приказывать?
— Я не приказывал, — покачал головой Баурджин. — Просто попросил. Как равный — равную.
— Хорошо сказал! — Девчонка одобрительно улыбнулась и спросила: — А сколько тебе лет?
Юноша задумчиво почесал подбородок:
— Точно не знаю. Может, шестнадцать, а может быть, восемнадцать. Не помню. А что, это для тебя так важно?
— Странный ты какой-то. — Джэгэль-Эхэ окинула парня пристальным и несколько даже подозрительным взглядом. — Клянусь Христородицей, странный! Обычно все хорошо помнят, когда они родились — я, например, в год тигра, — и все всегда все про всех знают. А ты не только не помнишь, когда родился, но и про меня, вероятно, ничего такого не слыхал.
— Не слыхал, — качнул головой Баурджин. — Даже имени твоего не знаю.
— А на что тебе моё имя?
— Ну, как же! Я ж всё-таки жениться на тебе собрался. Как же без имени-то?
— Жениться он собрался, смотрите-ка. — Девушка усмехнулась. — А меня ты спросил?
— Так вот, спрашиваю. Да слезай ты оттуда, давай лучше по степи прокатимся или так, здесь погуляем.
Джэгэль-Эхэ ещё немного поломалась, давая понять, что «не на такую нарвался» и «видали мы таких женихов», а затем, ловко спрыгнув со скалы, свистом подозвала лошадь.
— Ну, поехали, — прыгнув в седло, девчонка словно бы невзначай пригладила ладонями волосы. — Хотя бы о себе мне расскажешь, а то я ведь совсем не знаю, кто ты такой?
— Как и я. — Баурджин тихонько рассмеялся. — Рассказывать обо мне недолго: ни кола, ни двора, да и конь, что подо мной, не мой — ханский.
— Какой же мне смысл выходить замуж за бедняка?
— Так это я пока бедняк, а вскоре — кто знает? В недавней войне с кераитами был назначен десятником.
— О! — Джэгэль-Эхэ насмешливо прищурилась. — Велика должность!
— Все когда-то с чего-то начинали, — ничуть не смутился юноша. — Вот ты, например, с чего?
— Я — по-разному. — Девушка резко оборвала тему, и Баурджин понял, что спросил что-то не то. Что-то такое, что девчонке почему-то совсем не хотелось вспоминать. Он улыбнулся:
— По-разному — так по-разному! Что, поскачем наперегонки во-он до того саксаула? Айда?
— Айда! — тряхнув головой, Джэгэль-Эхэ погнала лошадь с такой скоростью, что юноша вынужден был о-очень о-очень напрячься, чтобы её хотя бы чуть-чуть догнать, а уж о том, чтобы перегнать, не шло и речи.
— Ну, что? — Девушка насмешливо оглянулась. — Так и будешь тащиться, как старая скрипучая телега?
— Зато ты летишь, словно птица, — ничуть не обиделся Баурджин. — Хотя, конечно, могла бы и подождать.
— Так мы ж вроде наперегонки договаривались?
Юноша рассмеялся и тут же предложил больше не устраивать скачки, а просто проехаться рядом по степи или вот здесь, в сопках. Джэгэль-Эхэ улыбнулась, на этот раз вполне открыто, без всякой насмешливости. Ох, какая у неё была улыбка! Как яркий солнечный лучик, прорвавшийся сквозь тяжёлые дождевые тучи к земле, как лунная дорожка на тёмной глади воды, как семицветная радуга в дрожащем небесном мареве.
— Зубы твои, как жемчуг, — в полголоса произнёс на ходу Баурджин. — А губы — как розовые кораллы.
— Интересно как ты говоришь, — обернулась девушка. — Сам придумал?
— Нет, — честно признался молодой человек. — Это чьи-то стихи, а вот чьи — хоть убей, не помню.
— И не надо. — Джэгэль-Эхэ опустила очи. — Ты это так произнёс… как будто сам и придумал. Пусть так и будет, ладно?
Баурджин улыбнулся, чувствуя, как сердце начинает петь, а в душе поднимается кипучая радость. Ишь как заговорила Джэгэль-Эхэ! Если так и дальше пойдёт дело…
— Спустимся вниз, к реке? — предложила девушка. — Там такие красивые места! Прозрачная — видно дно — вода, зелёные деревья, кусты… И тишина. Лишь только слышно, как плещут о песчаный берег волны.
— Знаешь что, Джэгэль? — пустив коня рядом, Баурджин взял в свою ладонь девичью руку. — Мне кажется, ты тоже могла бы сочинять стихи!
— А может, я их и сочиняю? — Джэгэль-Эхэ хохотнула, но руку не выдернула, и потенциальный жених счёл это добрым для себя признаком.
Ближе к реке вьющаяся меж камней и деревьев тропа расширялась, так что по ней смогли бы проехать в ряд три, а то и четыре всадника, причём — не касаясь друг друга. Жаркое солнышко ласково светило из-за зелёных веток, отчего лучи его тоже казались какими-то зеленоватыми, искрящимися, радостными. В кустарниках ласково пели птицы, перескакивали с дерева на дерево белки, высоко-высоко в лазурном небе, неподвижно расправив крылья, парил коршун. Пахло утренней свежестью, хотя было уже далеко не утро, порывы лёгкого ветерка приносили из степи сладковатый запах клевера, от реки явственно несло прохладой.
Шум потока все приближался, становился отчётливее, слышнее, и вот уже за зелёными кронами заблестела широкая полоска воды. Немного проехав вниз по течению, Баурджин и Джэгэль-Эхэ очутились на заливном лугу, полном изумрудно-зелёной травы и цветов: сине-голубых колокольчиков, лимонно-жёлтых купальниц, разноцветных фиалок, медуниц, васильков.
— Славно как! — оценил красоту Баурджин. — Нет, в самом деле, славно! Давай здесь остановимся, Джэгэль.
Девушка придержала коня:
— Я только что хотела сама тебе это предложить.
Пустив лошадей пастись неподалёку, молодые люди завалились в траву, глядя в высокое небо. Привстав, Баурджин сорвал крупный тёмно-голубой василёк, протянул девушке — смотри, мол, какой красивый. Та улыбнулась и, повернув лицо к юноше, пристально посмотрела ему в глаза:
— Какой ты… Необычный… Светлый. У тебя всегда такие волосы или просто сейчас выгорели на солнце?
— Всегда такие. Не нравятся?
— Нравятся…
В блестящих карих глазах степной красавицы плясали золотистые чёртики, рот был полуоткрыт, и меж нежными коралловыми губами сверкали ослепительно белые зубы.
— Какая ты красивая! — искренне восхитился Баурджин и, обняв девушку, поочерёдно дотронулся губами до её щёк, а затем — нежно-нежно — поцеловал в губы, в любой момент ожидая отпора — не всякой кочевнице нравился жаркий вкус поцелуя. Нет, вроде бы обошлось, не вырывалась… скорее даже, наоборот…
— Сделай это ещё раз! — обнимая парня за шею, прошептала Джэгэль-Эхэ. — И ещё… ещё… ещё…
Сбросив свой дээл, Баурджин размотал пояс, стягивающий дэли девушки. Размотал, распахнул, обнажив стройное бронзовое тело — атласные плечи, высокую тугую грудь с коричневыми сосками, плоский живот с пленительною ямочкой пупка… Юноша осторожно накрыл губами упругий сосок… затем — второй, потом потянулся к пупку… и, захватив руками узкие шерстяные штаны Джэгэль, стянул и их, отбросив далеко в траву… Куда тут же полетела и остававшаяся на нём одежда…
И тугой комок тесно переплетённых тел покатился по мягкой траве к реке… вот — остановился, замер… И щекочущие девичьи руки застыли на спине юноши, карие, с золотистыми чёртиками, глаза, закатились, а из пухлых розовых губ вырвался стон…
— Только ты не думай, что этого достаточно для нашей с тобой свадьбы! — пригладив растрепавшиеся волосы, предупредила Джэгэль-Эхэ. — Это мы просто так, познакомились.
— Ну, ясное дело, познакомились, — с самым серьёзным видом кивнул Баурджин, чувствуя, как внутри него совершенно истерически смеётся Дубов.
Ещё бы не смеяться! Как-то совершенно по-другому представлял себе генерал угнетённых женщин Востока, вовсе не такими… э-э-э, так сказать, сексуально раскрепощёнными. А с чего б им такими не быть, когда никого не шокирует, если мужчина берет в жены девушку… то есть уже далеко не девушку… с ребёнком, а то и двумя-тремя. Берет и воспитывает её детей, как своих! И это здесь в порядке вещей! И никаких маразматических кликуш — старых дев, никаких парткомов, никаких «а что люди скажут»! А что люди скажут? Одобрят только, а некоторые ещё и позавидуют, если жена умна, добра и красива. А что у неё при этом от кого-то ребёнок, и не один — так это её личное дело. Если мужчина может себе позволить… гм-гм… несколько развлечься, то, чёрт побери, почему этого права должна быть лишена женщина? Потому что — хранительница очага! Именно так ответил бы на этот вопрос замполит Киреев. Ответил бы со всей убеждённостью, со всей марксистско-ленинской правотой. Фарисей! Именно так, кажется, такие нехорошие люди именовались в Библии? Или — ханжа — так попроще будет. Насколько представлял себе Дубов, та необычайная свобода нравов, что царила в степных кочевьях, вовсе не мешала женщинам, выйдя замуж, быть охранительницами очага и надёжной опорой мужа. Ах, славные какие обычаи! И какие женщины, какие девчонки! Независимые, сильные духом и телом, воительницы. Потому, наверное, и не очень-то прижились у кочевников многие обычаи мусульманства — ну-ка попробуй надень на таких баб паранджу! Они сами её на кого хошь наденут! Славно! Очень это все Баурджину-Дубову нравилось, хоть и — что греха таить — смущался сейчас генерал собственных откровенных мыслей, уж больно неожиданными они для него — товарища, между прочим, партийного — были. Ну, как бы сказал замполит Киреев — морально-бытовой разложенец, вконец опустившийся тип, что уж тут говорить! Давно пора вызвать на партбюро да пропесочить, так чтоб мало не показалось. За аморалку-то, товарищ генерал, не только какой-нибудь звезды с погона можно лишиться, но и — в особо запущенных случаях — партбилет на стол положить!