— О чём задумался? — Джэгэль-Эхэ погладила юношу по плечу. — Знаешь, у тебя такие глаза сейчас были… Не знаю даже, как и сказать? Словно бы ты смотрел внутрь себя.
— Туда и смотрел, — улыбнулся Баурджин. — А ты неглупая девушка, Джэгэль.
— Я умная.
— Что же ты так себя ведёшь? Ой, извини… Просто я видел кое-что утром в вашем кочевье…
— А! — Девушка засмеялась. — Я так и знала, что вы за нами подсматривали.
— Ну, не бросаться же на первых встречных.
Джэгэль-Эхэ почесала кончик носа — надо сказать, довольно изящного — и напомнила:
— Как же я там себя вела?
— Понимаешь… Это, конечно, твоё дело, но, мне кажется, ты слишком уж противопоставляла себя другим, обществу!
— Это эти-то дуры — общество?!
— А у тебя есть другое?
— Нет… Слушай, а ты вообще не дурак.
— Спасибо. — Юноша шмыгнул носом. — Ишь как мы с тобой отвешиваем друг другу комплименты. Прям как в той басне — «кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку».
— Никогда не слышала такой поговорки.
— Ничего, услышишь ещё, какие твои годы?
— Знаешь что, Баурджин? — Девушка приподнялась на локте. — А давай искупаемся.
— Давай…
И оба, пробежав по шёлковой высокой траве, с разбегу бросились в реку, поднимая жемчужно-пенные брызги. Вода оказалось тёплой, приятной и такой прозрачной, что виден был и песок на дне, и чёрные, затянувшиеся зеленоватым илом коряги, и самые мелкие камушки.
— Ух, здорово как! Давай до того берега?
— Давай, поплыли…
Не столь уж и широка была река в этом месте, но всё же, пока плыли, утомились, вылезли отдышаться и долго сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу.
— Джэгэль-Эхэ, — погладив девушку по спине, прошептал Баурджин, — тебе кто-нибудь говорил, что ты очень славная?
Джэгэль-Эхэ фыркнула:
— Говорили и не раз… Ой, шучу, шучу! Ты — первый!
— Можно, я тебе ещё раз поцелую… всё твоё тело…
— Зачем ты спрашиваешь?
И снова страсть, вспыхнув, словно сухая трава, охватила обоих, заставив остатками разума искать укромное место — мало ли, кто мог появиться на том берегу реки… или на этом. Они укрылись в жёлтых кустах жимолости и любили друг друга долго, страстно и нежно, так, что маячивший в небе коршун, словно устав завидовать влюблённым, камнем полетел вниз…
— А ведь его кто-то подстрелил! — проследив падение птицы усталым взглядом, встревожилась Джэгэль-Эхэ. — Ну да! Видишь, как он кувыркается? На добычу так не падают.
— Зачем стрелять в коршуна? Это же не дичь.
— Не знаю, — девушка зябко повела плечом, — может, на спор? Знаешь, наверное, хорошо, что мы сейчас здесь, в кустах…
— Конечно, хорошо, — жёстко прошептал Баурджин. — Взгляни на тот берег!
Он сам приподнял ветку… На противоположном берегу, на том самом, прокрытом цветами лугу, виднелись трое всадников на сытых конях. Ещё двое, спешившись, деловито арканили лошадей Баурджина и Джэгэль-Эхэ.
— Что они творят? — возмущённо прошептала девушка. — Эх, жаль, у меня нет с собой лука!
— У нас вообще с собой ничего нет, — шёпотом напомнил Баурджин. — Даже одежды!
Между тем чужаки заарканили-таки оставленных коней и, подобрав брошенную купальщиками одежду, неспешно поехали вдоль берега, держа наготове длинные боевые луки. Нет, эти всадники отнюдь не были простыми скотоводами: о том неопровержимо свидетельствовали их латы из крепкой воловьей кожи, тяжёлые сабли в красных сафьяновых ножнах и сверкающие на солнце шлемы. Точно такие же рисовали на картинках, изображающих древнерусских богатырей: Илья Муромца, Добрыню Никитича и прочих.
— Нас ищут, — выдохнула Джэгэль-Эхэ. — Господи Иисусе, как хорошо, что мы с тобой…
— Да, — кивнул Баурджин. — Хорошо, что мы вовремя спрятались. А представь, сидели бы сейчас на песке, как цуцики? Не успели бы и убежать — стрела быстрее. Как ты думаешь, кто это?
— Думаю, монголы… Какой-нибудь тайджиутский род. Нам повезло, что они язычники и почитают воду. Так бы, может, тоже решили б поплавать.
— А если б нас увидели купающимися?
— Убили бы, в том никаких сомнений. Однако что толку болтать, когда нужно действовать!
Ой, как нравилась сейчас Баурджину-Дубову эта степная барышня! Как она была собрана, деловита, как чётко рассуждала и строила планы, ничуть не паникуя, не стеная, не плача.
— Действовать? — не отрывая взгляда от монголов, тихо переспросил юноша. — Предлагай как. Имей в виду, у нас нет оружия, коней, мы наги и беззащитны.
— Наги — да, — усмехнулась девчонка. — Но не беззащитны. Главное — у нас есть ум и решительность, а оружие… Оружием в случае надобности может стать и простая палка или даже голые руки. Вот лошади — это да. Без них нам придётся туго.
— Пошли?
Баурджин хорошо понимал, что вообще-то дела их плохи, но вот понимала ли это девчонка? Похоже, что не совсем, слишком уж была беспечна. Хотя… всё же — нет. Не беспечна — бодра и деятельна. И весела — этого уж никак не отнимешь.
— Предлагаю всё же переправиться на тот берег, — промолвила Джэгэль-Эхэ. — Там всё-таки наши, а здесь чужая земля. Да! — Она вдруг встрепенулась. — Наши! Надо их предупредить! Скорее!
— Бежим!
Подождав, пока монголы скроются из виду, молодые люди бесшумно вошли в реку и, переплыв её, быстро поднялись в сопки. Прячась за деревьями и кустами, они со всей осторожностью отправились дальше, в любой миг готовые затаиться, приникнуть к земле или толстому стволу дерева. Один раз он чуть было не нарвались на небольшой монгольский отряд — очевидно, тот же самый, чьи воины только что шатались по берегу реки.
— Один десяток, два… — спрятавшись за валуном, тихонько считала девушка. — Четыре… пять… десять — сотня! Сотня! Похоже, это какой-то разведывательный отряд.
Сопки скоро кончились, а с ними — и уверенность в хоть какой-то защите. Перед беглецами лежала степь — бескрайняя и ровная, как стол — уж здесь не затаишься, не спрячешься, видно все как на ладони, и, главное — издалека. Были бы кони — можно было бы и не очень опасаться погони, а так…
Юноша скосил глаза:
— Что будем делать?
— И всё равно, надо идти! — закусив губу, упрямо произнесла Джэгэль-Эхэ. — Пусть мне не все нравится в моём роду, но это — мой род, моё кочевье, и другого у меня пока нет. И, клянусь, мне вовсе не всё равно, что станет с людьми Серых Спин! Идти! Конечно же, идти! Выбирать нечего.
— Боюсь, что уже поздно. — Баурджин показал рукою вперёд.
Там, у самого горизонта, поднимался высоко в небо густой чёрный дым.
Глава 12ДевчонкиЛето 1196 г. Восточная Монголия
С древних дней у нас, хонгхиратов,
Были прекраснощёкие жёны,
Красивые миловидные дочки,
Всегда были прелестные внучки
И красивые девушки.
От кочевья Серых Спин осталась одна зола, ещё тёплая и взывающая к мщению. Низко, над самой землёй, ветер гнал остатки шерсти и мусор, серебрившийся в бесстрастном свете луны. Ни табунов, ни юрт, ни людей — вокруг не было никого, лишь выжженная земля да следы копыт, ведущие куда-то на север.
— Что будем делать? — тихо подойдя сзади, Баурджин положил руку на плечо Джэгэль-Эхэ.
— Спать! — обернувшись, натянуто улыбнулась девушка. — Не думаю, чтоб до утра мы тут смогли хоть что-то узнать. А для того чтоб узнать, нужны силы.
— Спать, так спать. — Юноша согласно кивнул и предложил поискать удобное место, желательно — с высокой травой или раскидистыми кустами.
Джэгэль-Эхэ грустно улыбнулась:
— Кусты здесь не растут, ты же знаешь. Что же касается густой травы — вряд ли мы найдём её поблизости от кочевья. Придётся уходить.
— Что ж, идём! — Баурджин ободряюще сжал девичью руку. — Нечего сейчас копаться в золе — утром вернёмся и все хорошенько рассмотрим. Кстати, ты видишь — нет ни одного убитого! О чём это говорит?
Девушка наморщила лоб:
— Что же, выходит, всех увели в рабство? Не может быть! Что же, наши совсем не защищались?
— А много здесь было воинов?
— Нет. — Джэгэль-Эхэ машинально пригладила рукой растрепавшиеся волосы. — Почти все — на дальних кочевьях.
— Так они наверняка уцелели!
— Если монголы не добрались и туда. А ведь могли добраться, могли… — Девушка шмыгнула носом — вот-вот заплачет, и Баурджин крепко прижал её к себе.
— По степи давно ходили слухи о монгольских туменах, — справившись с собой, негромко продолжала Джэгэль-Эхэ. — О туменах, понимаешь?! А наше кочевье, думаю, спалил лишь какой-то отряд. Может быть, тот же самый, воинов которого мы с тобой видели у реки.
— Что сейчас гадать? — поёжился юноша. — Идём, хоть немного поспим. Кажется, по пути я видел вполне подходящее для ночлега место.
Яркая луна заливала степь призрачным мертвенно-бледным светом. В темном небе тускло мерцали звезды. Было довольно прохладно, как и всегда ночью, и, чтобы согреться, часть дороги путники преодолели бегом. Достигнув же «подходящего места» — густого разнотравья у солончаков, — без сил повалились в траву и быстро уснули, тесно прижавшись друг к другу.
— Вставай, поднимайся, Иван! Самураи!
Кто-то настойчиво тряс Дубова за плечо. Да Иван уже и сам проснулся, уже понял, что — самураи. По разрывам бомб и снарядов, по мерзкому завыванию вражеских пикировщиков, по тяжёлым пулемётным очередям.
Вот, снова рвануло! На этот раз где-то совсем рядом.
— Ишь, старается, гад! — сплюнул в сторону того берега старшина Старогуб. — Видать, решились-таки, мало мы им тогда дали. Сейчас отстреляются, в атаку пойдут.
— Ничего, — сжав губы, Дубов — теперь уже первый номер — прицеливаясь, повёл массивным пулемётным стволом. — Пусть только сунутся, сволочи!
Снова разорвалось. И ещё! И ещё! И ещё! Свистящий осколок, залетев в траншею, пробил, опрокинул, отбросил в сторону стоявший на дне котелок с супом.
— Вот, гадина проклятая! — заругался на японцев Иван. — Эх, надо было вчера доесть!