ти, обусловленные материально-культурным развитием общественно-экономических формаций, сиречь базисом и надстройкой. Так что, исходя из исторического материализма, убивать Чингисхана нет никакой надобности — не будет его, придёт другой, такой же, а то и хуже. И это совершенно не важно кто. Историю творят народные массы, исторические личности — а Чингисхан, бесспорно, личность вполне историческая — лишь помогают им, время от времени возникая в нужный момент. Так-то оно так… но Дубов, вероятно, был плохим марксистом, потому что решил — убить! Если уж есть такая возможность… А не будет, так её всегда можно создать.
Перескочив на ходу на заводную отдохнувшую лошадь, Баурджин догнал вырвавшуюся вперёд девчонку:
— Эй, Джэгэль-Эхэ! Не слишком ли быстро ты скачешь?
— Нет, не быстро! — Девушка повернулась в седле. — Чем скорей мы доскачем до монгольских кочевий, тем быстрее освободим наших.
Баурджин восхищённо свистнул: вот это уверенность! Всем бы так.
— Как там Курукче? Справится одна с кочевьем?
— Она упёртая, сможет! И за парнями присмотрит, и за скотом.
В расстилавшейся под копытами лошадей степи теперь, когда лето текло к середине, ничего не осталось от того буйства красок, что имело место весною. Иссушенная палящим зноем трава пожухла и прилегла к земле, исчезли цветы — васильки, колокольчики, маки, даже вездесущих ромашек — и тех не было видно. Лишь серая пыль, да ковыль, да перекати-поле. Ну, ещё попадались твёрдые, словно камень, кусты саксаула. И все. Не за что зацепиться глазу.
Впереди, над сопкой, в блеклом небе висели два коршуна.
— Стой! Там люди! — поглядев на птиц, Баурджин, поднял коня на дыбы.
— Да, — вернувшись назад, Джэгэль-Эхэ задумчиво нахмурила брови. — Видно, там разделали барана… Стервятники чуют поживу.
— Обойдём их с севера, — низко прильнув к гриве, Баурджин бросил лошадь в галоп, чувствуя, как, нагоняя, несётся позади девушка.
Они подобрались, откуда их не ждали — оставив внизу коней, взобрались на вершину холма, таясь в расщелинах и меж камнями. Ага! Вот!
Внизу, на поросшем редким кустарником склоне, помахивая хвостами, паслись лошади, а невдалеке от них разделывали барана двое смуглых воинов в засаленных тэрлэках. Третий же, сидя в седле, внимательно осматривал степь.
— Прикрой меня, — обернувшись, прошептал юноша.
Джэгэль-Эхэ кивнула, натягивая тетиву лука. Ох, не повезёт этим парням, если что…
Баурджин поднялся на ноги и, беспечно насвистывая, пошёл по узенькой, попавшейся под ноги тропе. Он хорошо видел, как заметившие его воины деловито потянулись к оружию — к тем же лукам, а сидевший на коне — к сабле.
— Сайн байна уу? — выставив руки ладонями вверх, поздоровался Баурджин. — Хорошо ли живете?
— Спасибо, хорошо, — напряжённо отозвался тот, что сидел на коне. По всей видимости, он и был здесь старшим поста, а в том, что это пост, Баурджин-Дубов ничуточки не сомневался.
— Как поживает твой род? — не спуская с юноши подозрительного взгляда, вежливо, как и положено в степи, осведомился всадник. — Много ли добычи? Все ли поголовье на месте?
«А он явно озадачен! — быстро отметил для себя Баурджин. — Не знает, как поступить, и прячет растерянность под бесстрастной маской — ишь, даже поздоровался непонятно как. „Много ли добычи?“ — так обычно приветствуют охотников, а фразой: „Все ли поголовье на месте?“ — пастухов. К тому ж я пришёл с севера… если б с юга, из степи…»
— Где же твой конь, путник? И скажи наконец твоё имя.
— Мой конь привязан в надёжном месте, а зовут меня… Впрочем, что толку тебе в моём имени? Лучше вот, взгляни…
Поистине царственным жестом, вовсе не вязавшимся с его куцей одёжкой — что поделать, другой у пастушков не нашлось, — Баурджин снял с шеи золотую пайцзу с изображением кречета и протянул всаднику.
Наклонившись в седле, тот с благоговением рассмотрел блеснувшую на солнце пластинку и с почтением вернул её юноше:
— Что я могу сделать для тебя, уважаемый?
— Я ехал к хану с важным известием. — Баурджин повесил пайцзу на шею. — Но разбойники-татары напали на меня по пути. Еле ушёл, убив нескольких.
— Пусть их тела сожрут собаки, а души никогда не попадут к Тэнгри! — важно произнёс всадник.
— Как твоё имя, уважаемый? — в свою очередь поинтересовался путник.
— Меня зовут Алтан-Зэв. Алтан-Зэв из царственного рода Борджигин!
— Алтан-Зэв? — чувствуя, что ледок недоверия ещё не совсем растаял, Баурджин улыбнулся как можно радостней, словно бы случайно встретил лучшего друга, которого не видал по крайней мере лет десять, а то и больше того. — Не тот ли ты Алтан-Зэв из Борджигинов, о котором мне… о котором мне столько рассказывал мой старый друг Боорчу?
— Ты знаешь Боорчу?! — Алтан-Зэв чуть ли не подпрыгнул в седле. — Славный Боорчу, побратим нашего хана, твой друг?!
— Чуть ли не побратим… Пили мы тут с ним одно время, — ничуть не соврал Баурджин.
Алтан-Зэв поспешно соскочил на землю и поклонился:
— Не откажи попробовать наше угощение, славный… э…
— Баурджин моё имя, — не стал больше запираться юноша, в конце-то концов, не такая уж это и была тайна. — Баурджин из рода Серебряной Стрелы.
— Я что-то слышал о Серебряных Стрелах…
— Да, это древний ханский род! — Баурджин приосанился и все дальнейшее оказываемое ему почтение уже воспринимал как должное, жалея лишь о том, что оставил за камнями Джэгэль-Эхэ. Впрочем, какая-то подстраховка всё же должна быть? Кто знал, что все пройдёт так гладко и имя Боорчу произведёт такое впечатление на начальника сторожевого поста!
— Казын, Керемба, живо разводите костёр, да не жалейте хвороста, не каждый раз к нам в гости забредают такие люди! — повернувшись, распорядился Алтан-Зэв.
А ведь он молод, очень молод. Вряд ли старше самого Баурджина, а скорее ещё и младше. А эти, его подчинённые, смуглые, с морщинистыми обветренными лицами, явно старше, и намного. Что же он ими командует? Ах, да, Борджигин — царственный род. Молодой — командир, а у него в подчинении — старички. А они ведь должны ему завидовать! Нет, даже не завидовать, а как бы это сказать, испытывать некую затаённую обиду, что ли. И при каждом удобном случае всячески выпячивать свой опыт, который у обоих, несомненно, имелся. Что в таком случае должен делать молодой командир? Правильно. Самоутверждаться! С одной стороны, это сейчас хорошо — парень не вполне доверяет подчинённым, с другой же — плохо. Плохо, потому что не знаешь, чего от него ждать.
— Баурджин-гуай…
Ага, вот как он его назвал — «гуай» — «уважаемый», это хороший знак, не каждого встречного так называют, далеко не каждого. Теперь бы постараться оправдать его надежды, втереться в доверие, а уж там — смотря по обстоятельствам.
— Баурджин-гуай, ты сказал, что меня вспоминал сам славный Боорчу? — словно бы исподволь, негромко, но так, чтоб хорошо слышали орудующие у костра подчинённые, поинтересовался Алтан-Зэв.
— А как же?! Вспоминал, и не раз! — охотно пошёл навстречу простоватому степному пареньку хитрый, аки змий, Дубов. — Хвалил — и умён-де Алтан-Зэв, и храбр, и отважен. Вот, мол, пример — такими хочу видеть детей своих!
Алтан-Зэв аж порозовел от удовольствия и, скосив глаза, наблюдал за реакцией подчинённых — а в том, что те хорошо расслышали слова гостя, не было никаких сомнений.
В ожидании угощения Баурджин уселся на траву и вытянул ноги, с удовлетворением отмечая, что и Алтан-Зэв присел рядом на корточки. О том, чтобы уехать как можно быстрей, не могло быть и речи — по степным обычаям, отказаться от предложенного угощения значило нанести смертельную обиду и, очень может быть, получить стрелу в спину. Здесь нужно быть вежливым, да и, честно говоря, подкрепиться бы давно не мешало. Хоть они с Джэгэль-Эхэ и если недавно, но что это была за еда? Сухой пресный сыр да размягчённый под седлом во время скачки тонкий кусок вяленого мяса. Сытно, конечно… Но всё же это совсем не то, что кушанье, кипящее сейчас в котелке под чутким присмотром воинов.
— Боорчу как-то подарил мне пару девчонок, — разоткровенничался Баурджин — и, кстати, ведь ни слова не врал! — Хорошие такие девки, весёлые. У тебя, Алтан-Зэв, нет жены?
— Ещё нет.
— Я поговорю с Боорчу. Ты заходи как-нибудь в его гэр, выпьем арьки, песен попоём, подберём тебе хорошую деву!
— Даже не знаю, как и благодарить, — неумело пряча довольную улыбку, сконфузился Алтан-Зэв.
— А, пустое! — Гость махнул рукой. — Возьми да приедь, у нас ведь с Боорчу по-простому. Хотим выпить — пьём. И всякому гостю рады, особенно тебе, Алтан-Зэв! Тем более ехать тут вроде бы недалеко.
— Два дня… — Парень мечтательно прикрыл глаза. — А я б и приехал! Да только сейчас нельзя — служба. Вот сменюсь, тогда другое дело!
— Договорились! — Баурджин покровительственно потрепал паренька по плечу. — Как сменишься, так сразу и приезжай. Гэр Боорчу всякий знает! И я у него как раз буду в гостях.
— Вот славно будет!
«Приятный парнишка! — откушав варенного с пахучими травами мяса, расслабленно подумал Баурджин. — И главное — доверчивый».
— Есть к тебе одна просьбишка, Алтан-Зэв-гуай!
Услыхав «гуай», парнишка смущённо потупил очи:
— Всё, что угодно, уважаемый Баурджин! Хоть луну с неба.
— Луну с неба не надо. А вот нет ли у тебя случайно какого-нибудь не слишком засаленного дээли? Даже желательно двух? А то эти гнусные татары… Ведь обобрали до нитки, мерзавцы, — налетели десятеро на одного.
— Дээли?! — радостно переспросил Алтан-Зэв. — В перемётных сумах у нас много всякого добра, слава великому Темучину! Тебе повезло, Баурджин-гуай, что мы ещё не возвращались в кочевье, так вот, с похода, тут и стоим, караулим. Эй, Казым, принеси мои сумы! Рад буду оказать тебе услугу, почтеннейший Баурджин-гуай, заодно и похвалюсь добычей. Смотри!
Он вывалил содержимое перемётных сум прямо на пожухлую траву недалеко от уже погасшего костра. Чего тут только не было! У Баурджина даже глаза разбежались, не от жадности, само собой, от любопытства. Сверкающие — золотые и серебряные — мониста, дорогущие коралловые бусы, какие не стыдно подарить даже старшей жене хана, божественной Бортэ, разноцветные шёлковые пояса, чжурчжэньские монеты с дырочками, какие-то колокольчики, то ли коровьи, то ли для конской сбруи, серьги с тускло мерцающими рубинами, несколько зимних ватных халатов — «ховантэй дээл», ну и пара, нет, даже тройка, летних дээли тоже нашлась. Один — голубой, с серебристым орнаментом, другой — ярко-красный, с золотым шитьём. Нашлись в куче награбленного добра и несколько пар сапог-гуталов, и ещё всякая всячина, в том числе и одна непонятная железяка… в которой опытный Дубов, присмотревшись, с удивлением опознал обломок пропеллера от самолёта!