Баурджин пристально взглянул на замешкавшихся преследователей. Судя по всему, не охотники — пастухи ишь как сторонятся леса. Видать, не меркиты. Ага… Боитесь-таки леса, парни!
Молодой нойон живо осмотрелся по сторонам. Он делал это уже не раз, но всё же хотелось ещё раз обвести взглядом окружающую местность. Угу… Обведи тут, попробуй — кругом лиственницы, кедры, чуть дальше, над обрывом, желтели листвою берёзки. Меж лиственницами густо росли можжевельник, шиповник, облепиха. Пожалуй, в таких зарослях и есть шанс. Только быстрее! Пока не подтянулся основной отряд, посланный Джамухою в погоню. Джамухой… Или всё-таки — Кара-Мергеном?!
Кара-Мерген… Или Игдорж Собака ему всё же не сообщил?
Впрочем, о нём — после. Сейчас нужно было действовать, и немедленно. Что бы такое придумать? Обрыв! Там, за берёзками…
— Гамильдэ, идём.
Мягко ступая по седовато-зелёному мху, беглецы прошли меж крепкими высоченными стволами, продираясь сквозь колючие заросли, и, выйдя к обрыву, стреножили лошадей в рощице.
— Круто-о-ой! — подойдя к краю обрыва, Гамильдэ-Ичен заглянул вниз.
Там, метрах в десяти под ногами, среди чёрно-серых камней журчал узкий ручей, кое-где поросший по берегам какими-то чахлыми кусточками. От ручья каменистое плато тянулось дальше, упираясь в чёрные горные кряжи с корявыми соснами на вершинах. От всей этой картины, в чём-то даже красивой, веяло какой-то непонятной угрозой.
— Урочище Мунх-Чуулу, — отвязывая от седла аркан, негромко произнёс Баурджин. — «Вечный Камень». Вот уж и вправду…
Выбрав росшую над самым обрывом берёзу, молодой человек ловко набросил аркан на толстый сук и, обернувшись, подмигнул Гамильдэ-Ичену:
— Спускайся. Твоя задача — всего лишь не стать мишенью для вражьих стрел. Думаю, не станешь — ты вёрткий.
Молча кивнув, юноша поплевал на ладони:
— Ох, помоги нам, Христородица, и вы, духи Вечно-Синего Неба!
Несмотря на ранение, он спустился вниз сноровисто и быстро — миг, и уже махал рукой у ручья.
Отлично!
Проворно взобравшись на берёзу, Баурджин завязал аркан особым узлом, таким образом, чтобы ремённая петля развязалась лишь с определённого положения — со стороны обрыва, после чего, спустившись, отвязал от второй лошади ещё один аркан, а сделав это, крепко зажал ей ноздри. Лошадь, обычная монгольская лошадка — невысокая, неказистая, однако крепкая, неприхотливая и выносливая — захрипела, взмахнув хвостом, а потом, когда молодой человек отпустил ноздри, и заржала, привлекая внимание уже взобравшихся на сопку преследователей.
Баурджин едва успел нырнуть в заросли можжевельника, как из рощицы к обрыву вышли все шестеро: поджарые молодые люди, весьма плохо одетые, чуть ли не в рубище. Ну, конечно, с трудом собранные ханом Джамухой роды на общие дела отдавали отнюдь не лучших, ведь Джамуха — не их роду-племени, чего же его не обмануть, хотя бы в такой вот мелочи? Хорошо… Но это все касалось лишь пятерых, а вот шестой… Шестой был матёрый воин. Коричневое, обветренное лицо, морщинистое, с узенькими щёлками глаз. Шрам через левую щёку — след сабельного удара, тонкие, надменно искривлённые губы. Тщательно отполированный кожаный нагрудник, такие же оплечья, отороченная собольим мехом шапка, на поясе тяжёлая уйгурская сабля в ножнах, обтянутых зелёной узорчатой замшей.
Баурджин в кустах завистливо прикусил губу — эх, такую бы сабельку да самому сейчас! А что у остальных? Только ножи и луки? Похоже, так… Нет, ещё — короткие копья.
Ага… вот один подводит главному лошадь. Хороший конь — гнедой, с широкой грудью. Седло, перемётные сумы, кожаная баклага — бортохо. Интересно, что в ней? Хмельной кумыс? Или местная ягодная бражка? Подумав о бражке, Баурджин тут же почувствовал жажду.
— Вон они, Керимган-гуай! — обратился к главному один из парней, добавляя уважительную приставку. — Во-он, пробираются ручьём.
Керимган лично подошёл к краю обрыва:
— Я пока вижу только одного. Где второй?
— Там, там, — уверили его сразу двое. — Один — с замотанной головой, видать — раненый, второй — тощий, полуголый… Бродяги!
— Все, как и было сказано, уважаемый Керимган, — подтвердил третий. — Двое беглецов, один из них ранен. Позволь взять их на стрелы, гуай?
— Только если будут уходить, — повернувшись к воинам, Керимган махнул рукой. — Спускайтесь. Приведите обоих. Впрочем… — Он немного подумал. — Можете привести одного — светловолосого. Второго убейте, возиться с ним незачем.
— Сделаем, уважаемый Керимган! — обрадованно загалдев, воины бросились в рощицу, к лошадям, стали отвязывать притороченные к сёдлам арканы.
«Неужели — все умные? Неужели — ленивых нет?» — подумал в своём укрытии Баурджин.
— Керимган-гуай, может быть, послать вестника к остальным? — закрепив аркан на берёзе, поинтересовался один из парней.
Ой, не надо ему было этого говорить, ой, не надо!
Без слов выхватив из-за пояса плеть, начальник отряда коротко, почти без замаха, перетянул незадачливого подсказчика по лицу, вернее — по рукам, коими тот поспешно прикрыл исказившуюся от боли и унижения физиономию.
— Ты полагаешь, мы вшестером не сможем схватить двоих бродяг? — опустив плеть, язвительно произнёс Керимган. — Даже одного — раненого можно пристрелить. Ты, Нарамцэцэн, сын ослицы, думаешь, нам стоит позвать на помощь остальных? Чтобы стать посмешищем и поделиться наградой? Ты и в самом деле сын ослицы, Нарамцэцэн! Вот тебе, вот!
Начальник ещё несколько раз стегнул парня, после чего показал рукой на обрыв:
— Спускайся и нагони остальных!
Испуганный Нарамцэцэн не заставил себя долго упрашивать и ухватился за первый попавшийся аркан. Снизу вдруг послышался сдавленный крик… И звук падения тела!
Баурджин мысленно усмехнулся — нашёлся-таки лентяй, попался на такую простую уловку! Впрочем, простые — они иногда самые действенные. Ну, в самом деле, зачем привязывать свой аркан, когда вот он — уже привязанный. Только хватайся…
— Ослы! Ослы! — раздражённо заругался Керимган. — Пучеглазые сойки!
— Гуурчи, кажется, разбился, — нерешительно оглянулся Нарамцэцэн.
— Ты ещё здесь?!
Подскочив к краю обрыва, начальник отряда дал своему подчинённому такого пинка, от которого тот тут же улетел вниз, хорошо хоть успел ухватиться за привязанный рядом аркан.
— Ну, наконец-то.
Потерев руки, Керимган внимательно всмотрелся вниз, и губы его недовольно скривились.
— Слева заходите, слева! Отрезайте их от предгорий, не дайте уйти! Ух, тарбаганы, суслики! Слева, говорю, слева!
Змеёй пробравшись между кустами, Баурджин подкрался к лошади главного и ухватил притороченную к седлу секиру. Вытащить — секундное дело…
Однако противник среагировал мгновенно даже на еле заметный шорох, словно на затылке у него имелись глаза. Быстро повернулся, одновременно вытягивая из ножен саблю, и, увидев беглеца, презрительно сузил глаза:
— Положи секиру, сын суслика! И я обещаю тебе жизнь.
— А вот я тебе жизни не обещаю, уж извини, глупый тарбаган! — с этими словами молодой нойон резко отскочил назад, за деревья — вовсе не нужно, чтобы все происходящее было видно снизу.
— Ты кого назвал тарбаганом, урод?
Разъярённый воин бросился следом за Баурджином.
Оп! Дерево… Ещё дерево… И ещё… А вот и небольшая полянка…
Беглец резко обернулся, встретив бежавшего врага сверкающим лезвием. Ух, как просвистела секира! Тяжёлая, с удобной отполированной рукояткой…
Если б воин был хоть чуть-чуть менее опытным… На неё бы и налетел, на секиру. А этот резко остановился, замер, по-волчьи сверкая глазами. И саблю держал на высоте груди. Опасно держал — неизвестно, куда ударит. Вообще, сабля — коварное оружие…
Злобный оскал!
Блеск глаз, слившийся со сверканием стали, — резкий выпад-удар… Баурджин еле успел отбить. И тоже удерживал двумя руками секиру на уровне груди — уж не замахнёшься, враг просто не даст этого сделать! Однако секира — не сабля и не копье, без замаха вряд ли что сделаешь.
От вражины густо пахло кумысом, в глазах-щёлочках таилась злоба, но злоба не бесшабашная, как иногда бывает в бою, а расчётливая, опасная.
Удар!
Баурджин подставил рукоять…
Удар! Удар! Удар!
Ах, вот оно что! Вот чего ты хочешь — отрубить пальцы. Неплохое решение для захвата живьём…
Беглец резко отпрянул назад.
Не подставляться!
Действовать только лезвием, беречь руки, а вот грудь и шею — не обязательно, ведь враг старается не убить, а ранить…
Звон! Ага! Удалось… Ещё раз… Внимательней, смотреть не в глаза, а как бы сквозь врага — тогда будешь быстро реагировать на каждое его движение, даже самое неуловимое…
Сверкающий кончик сабли дёрнулся влево… туда же пошла и секира… Бамм!!! Два железных клинка встретились.
Бамм! Бамм! Бамм!
А вы, оказываете, нервничаете, уважаемый! С наскока хотите взять? А не выйдет с наскока…
Бамм!
Ох, как сверкает клинок! С чего бы так?
Бамм!
Ах, ну да, солнце-то позади… А вот тень — дерево. Ещё одно — рядом…
Вражина застыл, поводя кончиком сабли, словно змея ядовитым жалом. Деревья… Кругом деревья… Белоствольные красавицы берёзки, такие родные…
Надо, чтобы он замахнулся! Чтобы ударил с размаха, с силой!
И перехватить рукоять секиры!
Вот так — словно перекладину турника.
Ух, как сверкнули узкие вражьи глазки! В них, несомненно, уже сияла победа. А рано!
Замах! Наконец-то!
Вот он, момент, второго может не быть…
В последний момент, когда сабля уже неудержимо несётся — резко броситься в сторону. Пусть клинок ударит в дерево, пусть застрянет в коре.
Ударил!
Правда, совсем не в то дерево, что торчало за спиной Баурджина, — опытный рубака успел изменить траекторию движения клинка. Но — замешкался!
А Баурджин только и ждал этого! Перехватил рукоять у самого обуха. И без замаха, выпадом… Прямо в висок!
Коротко, быстро, действенно.
Даже не вскрикнув, враг повалился навзничь. Баурджин быстро вытащил воткнувшуюся в дерево саблю, огляделся — что ещё?