— Другой, другой, Ичене-Куам! — Нойон нетерпеливо махнул рукой.
Старушка проворно подала ему пару хадаков:
— Выбирай сам, гуай!
— «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!
Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.
— Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?
— Слава Христородице и великому Тэнгри!
Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю — Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками — жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», — гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:
— Приношу эти первые капли вечно синему небу, родной земле и немеркнущем очагу вашей семьи!
Отпив, передал чашу воинам, те, каждый по очереди, проделали те же процедуры, после чего, приняв приглашение хозяев, уселись на мягких расстеленных кошмах в западной — почётной части гэра.
Служанки подали аппетитное разваренное баранье мясо — успели уже приготовить, да, собственно, варить-то недолго, без соли и на большом огне. Лучше куски — лопатки и крестец — Баурджин лично протянул главному гостю. Тот поблагодарил (принял мясо двумя руками) и, отрезая ножом, поделился частью почётных кусков с остальными. Минут пять все сосредоточенно жевали, время от времени обмениваясь краткими репликами. Наконец, прожевав, молодой хозяин кивнул служанкам, и те принесли пузатую баклажку арьки. Сноровисто разлив напиток по пиалам, Баурджин с удовольствием отметил, как сразу повеселели гости. Кочевники любили выпить… Нет, не так! Кочевники очень любили выпить — так будет вернее! Даже хвастались друг перед другом — кто больше, да кто пьянее, соревновались — кто кого перепьёт. Ну, прямо совсем, как русские люди! Может, у русских-то от монголов такая привычка пошла?
Под арьку беседа потекла куда веселее: гости улыбались, шутили, Эрдэнэт даже пересел поближе к Баурджину и то и дело похлопывал того по плечу:
— Хороший ты человек. Баурджин-нойон, недаром великий Боорчу о тебе так хорошо отзывается!
Баурджин ухмыльнулся — ещё бы Боорчу как-то по-другому отзывался! Сколько с ним выпито — цистерна! И даже, пожалуй, не одна. А, между прочим, Боорчу был доверенным лицом и побратимом-андой самого Темучина, одним из лучших его полководцев. Пить — пил, но дело своё знал туго!
— Как поживает Боорчу-гуай?
— Замечательно живёт, — широко улыбнулся посланник. — Только жалуется — мол, Баурджин-нойон что-то давненько не приезжал, совсем дорогу забыл!
Ага, давненько, как же! И двух недель не прошло… Столько тогда выпили — Баурджин (уж на что закалённый в Советской Армии) неведомо как и домой-то потом приехал. Хорошо — лошади дорогу знали.
— Зайду, — молодой нойон кивнул, — обязательно зайду к уважаемому Боорчу. Вот сразу, как только приеду… Мне ведь к великому хану ехать надобно, да?
— Ах, да, — Эрдэнэт наконец вспомнил, зачем, собственно говоря, явился. Пожевал губами и, откашлявшись, объявил со всей возможной важностью. — Великий хан Темучин, прозванный Чингисханом, желает немедленно видеть тебя, Баурджин-нойон, по очень важному делу! — Хочет видеть, вот как? — делано удивился хозяин гэра. А то не догадывался, зачем явился посланец. Усмехнулся:
— Хочет видеть — приеду. Сейчас и отправимся, вот только арьку допьём. Эй, Ичене-Куам, тащи ещё баклажку!
— А может, лучше с собой взять? — несмело предложил Эрдэнэт, вызвав явное неудовольствие сопровождавших его воинов.
— И с собой возьмём тоже! — Баурджин успокоил не столько посланца, сколько его свиту. — Веселей ехать будет — путь-то не очень близкий.
Воины обрадованно переглянулись.
— Могу я взять с собой кого-нибудь из своих верных людей? — тут же осведомился молодой нойон.
Посланник задумчиво зашмыгал носом:
— Думаю, можешь. Но — только одного. Самого верного.
— Вы пейте, — улыбнулся Баурджин. — А я пойду пошлю слуг — позвать.
Выйдя из гэра, нойон задумался, глядя, как играют в пыли полуголые дети. Кого позвать-то? Кооршака? Юмала? Те, конечно, парняги здоровущие, опытные бойцы — тут уж ничего не скажешь. Но всё ж таки — простоватые, в чём-то даже наивные, а задание — Баурджин подозревал — будет далеко не простым. Нет, Кооршак с Юмалом не подойдут, тут не саблей махать, тут мозги требуются. Эх, был бы поблизости побратим — Кэзгерул Красный Пояс, с помощью Темучина вернувший себе ханский престол в одном из татарских племён. Далеко теперь Кэзгерул, даже в гости ездит редко, всё больше передаёт поклоны через знакомых торговцев. Жаль… Нойон улыбнулся, вспомнив друга. Смелый, чётный и умный — редкостное сочетание качеств. И вовсе не похож на татарина, скорее — найман или уйгур: длинные пепельные волосы, тёмно-голубые глаза. Старшая жена его, Курукче, — из одного рода с Джэгэль-Эхэ. Подружки-соперницы… Эх, Кэзгерул, Кэзгерул… Когда ж они виделись-то в последний раз? Год прошёл? Два? Когда родилась Жаргал? Год назад… Да, ровно год. Вот тогда и приезжал побратим.
Из новых кого взять? Молодые воины в кочевье Баурджина имелись — человек с полсотни, но вот беда, толком-то их нойон и не знал, не было случая сойтись с каждым поближе — даже на охоте. Простые пастухи-араты относились к Баурджину с почтением и страхом — ещё бы, человек самого Темучина!
Баурджин вздохнул. Юмал и Кооршак не подходят, Кэзгерул далеко… Кто остаётся? А остаётся Гамильдэ-Ичен! Что ж сразу-то он не вспомнился? А потому не вспомнился, что до сих пор Баурджин считал его как бы своим младшим братцем и соответственно относился. Пять лет назад, когда Дубов только объявился в здешних степях, Гамильдэ было тринадцать. Ребёнок. Пусть умный, пусть грамотный… А сейчас Гамильдэ-Ичен — уже не ребёнок, воин! Правда, воинское искусство не очень любит, все просится отпустить его к уйгурам — в монастыри за древними знаниями. А и отпустить — осенью, вот закончить с кочевьями… Да-да, осенью — когда можно чуть отдохнуть, расслабиться, подвести итоги многотрудного года. Недаром говорят — одна осень лучше трёх вёсен. Признаться, раньше, до того как попасть сюда, Дубов не считал скотоводов какими-то уж особенно умными людьми. Однако, возглавив род, быстро переменил своё мнение, столкнувшись со многими проблемами. Не такое это, оказывается, простое дело — пасти скот. Много чего надобно знать и уметь. Точно знать места кочевий — своих и соседей, — вести на дальние пастбища табуны, ориентируясь по солнцу и звёздам, вычислять даты и продолжительность природных явлений — первого снега, солнечных и лунных затмений, периода «девяти девяток» — самых холодных дней зимы, лечебные травы — не только себя лечить, но и скот.
Кочевники отличались повышенной любознательностью и почитали знания. Особенно этим выделялся как раз Гамильдэ-Ичен. Отпустить его, что ли, к уйгурам? Глядишь, астрономом станет или великим писателем — сказителем-улигерчи. Но это — потом, осенью, а до осени ещё много дел.
— Эй, Хартанчэг, — приняв решение, Баурджин подозвал чистящего лошадей мальчишку, — скачи на дальние пастбища, там, на самой высокой сопке найдёшь Гамильдэ-Ичена. Скажешь — пусть бросает все и срочно скачет сюда… Нет, уже не сюда — а к реке Керулен, в кочевье великого хана! Мы не быстро поедем — нагонит. Так… — Баурджин снова задумался — ему, как нойону, всё ж таки приходилось держать в голове массу хозяйственных дел. — Кроме Гамильдэ, на дальнем пастбище ещё трое пастухов. Мало! Ты, Хартанчэг, останешься с ними, четвёртым!
Ох, какой радостью вспыхнули при этих словах тёмные глаза мальчишки! Ему и было-то всего лет восемь… или десять…
— О нойон! — Паренёк поклонился. — Исполню все в точности! А могу я… — Он замялся.
— Можешь, — усмехнувшись, великодушно разрешил. — Можешь забежать в свой гэр и похвастать перед своими домашними. Только побыстрей, парень!
Юный Хартанчэг, поклонившись нойону до самой земли, бросился к гэру.
Слава Христородице, хоть не болит голова — кого за себя оставить. Джэгэль-Эхэ — человек опытный и надёжный. Нет, какое это всё-таки счастье — иметь надёжную и опытную во всех делах супругу. К тому же — такую красавицу!
Гамильдэ-Ичен нагнал всадников уже в конце пути. Тянулись кругом невысокие сопки, кое-где поросшие лиственницами, кедрами и берёзами, блестела под солнцем река, а далеко за ней синей стеною вставали Хантайские горы.
Воины подозрительно оглянулись на стук копыт, многие взялись за сабли.
— Спокойно, — передавая Эрдэнэту бортохо (флягу) с арькой, ухмыльнулся Баурджин-нойон. — Это мой человек — Гамильдэ. Я о нём говорил.
Гамильдэ-Ичен — тёмно-русый, большеглазый, тощий — экипировался для перехода со всей возможной тщательностью: поверх голубой шёлковой рубахи натянул серебристую, тщательно начищенную песком кольчугу, привесил к поясу саблю, а за спину — саадак с луком и стрелами. У седла нарочито небрежно болтался сверкающий металлический шлем, а налетавший ветер развевал за плечами юноши изумрудно-зелёный чжурчжэньский плащ, заколотый серебряной фибулой с изображением сокола. Это не говоря уже о том, что Гамильдэ, как опытный воин, явился, имея за спиной четырёх заводных лошадей.
— Сонин юу байнау, Баурджин-нойон? — подъехав ближе, приветствовал Гамильдэ-Ичен. — Какие новости?
— Здравствуй, Гамильдэ. — Баурджин улыбнулся. — Рад, что ты со мной. Ты что так вырядился? Думаешь, мы на войну собрались?
— На войну, не на войну, — приосанился юноша. — Какая разница? Выдел бы ты только, нойон, каким глазами смотрели на меня девчонки в кочевьях, мимо которых я проезжал!
— А, вон оно что, — расхохотался Баурджин. — Так ты, значит, заодно и невесту себе решил присмотреть?
— А чего бы и не присмотреть, коль есть к тому такая возможность?
— Верно, что и сказать — жених! Эрдэнэт-гуай, — молодой нойон обернулся к посланнику, — нет ли у тебя на примете какой-нибудь хорошей девушки?