— Ну, вот! — сделав шаг назад, Баурджин посмотрел на девчонку и схватился за сердце. — Ну, настоящая ханша, клянусь Тэнгри — покупай скорей, придёшь в свой гэр — муж и не узнает такую красавицу!
— Да нет у меня ещё мужа, — покраснела девушка. Изумрудного цвета дээли, отделанное алой шёлковой тесьмою, ей явно нравилось. Ещё бы… Так шло к её глазам! Нет, честно слово — шло, клянусь Христородицей!
— Нет, так теперь скоро будет! — подмигнув потенциальным покупателям, заверил Баурджин. — Ну, скажите вы ей!
Столпившиеся вокруг купеческих возов люди — пастухи из расположенного прямо на берегу реки кочевья вместе со своими чадами и домочадцами — восхищённо зацокали языками. Особенно молодые парни: девчонка-то явно многим из них нравилась.
— Бери, бери, Сарантуяа, очень тебе к лицу!
— Сарантуяа! — восхитился Баурджин. — Какое красиво имя — Лунный Луч! Ну, что же ты стоишь, Лунный Лучик, доставай-ка быстрей свои денежки, медяшки, серебряшки, золотишки… Ну? Смотри, не то другие купят! Один такой дэли у меня и остался…
Вот в этом Баурджин был полностью прав — качественных товаров, типа вот этого дэли, в повозках было — раз-два и обчёлся. А всё Хартамуз-черби — завхоз чёртов! Ну и скупердяй, каждую монетку пересчитал, каждый поясок — и все норовил всучить какую-нибудь никому не нужную гадость, типа рукоятки от сабли или рваный пояс. Словно своё отдавал, отрывал от сердца. Да-а-а… Наверное, такой черби как раз и нужен. А как же! Все они, хозяйственники, скупердяи и жмоты — а иначе, наверное, и нельзя.
— Ну, скажи пожалуйста, Хартамуз-гуам, — потихоньку скандалил Баурджин. — Ну, зачем купцам рукоятка от сабли? Кто её купит-то? Тем более — такую старую.
— В дальних кочевьях злого духа по частям продать можно! — посмеивался черби, Баурджин его уже про себя окрестил — «завсклад-прапорщик». — Главное, назначить правильную цену.
— Ну, ты ещё нас торговать поучи, — обиделся нойон. — Чай, не велика хитрость.
Черби словно взорвался, толстое, добродушно-хитрое лицо его с маленькими узкими глазками исказила гримаса неудовольствия.
— Вот уж здесь ты не прав, уважаемый Баурджин-нойон! Торговля — дело очень и очень непростое, я бы даже сказал — сродни военному походу. Ну, конечно, если торговать с прибылью, а не просто швырять товар налево-направо.
— Да не нужна нам прибыль! — выскочил вперёд Гамильдэ-Ичен. — Не за тем едем.
— А ты вообще молчи, козявка! — рыкнул на него Хартамуз-черби. — Ишь, раскрыл рот да сказал глупость. Забыл пословицу — помолчит дурак, так, может, сойдёт за умного.
— Ну, ты это… не обзывайся, уважаемый Хартамуз-черби…
— Ох, ты, ох ты, — черби замахал руками, — да я вас и не хочу никого обидеть, вовсе наоборот, желаю, что б все у вас прошло без сучка и задоринки. А вы не слушаете! Ну, позвольте хоть поучить вас кое-чему, сколько успею! — Хартамуз-черби уморительно сложил на груди руки. — Ежели вы торговать себе в убыток будете — умные люди это сразу поймут и сделают выводы — странные вы торговцы!
— Он прав, Гамильдэ, — согласно кивнул Баурджин. — Давай-ка, чем торопиться, лучше посидим послушаем.
— Это правильно, — заулыбался черби. — Не надо спешить, поспешишь — замёрзнешь!
Нойон усмехнулся: эту пословицу он совсем недавно слышал от собственной жены.
— Ну, рассказывай, уважаемый Хартамуз, — усевшись на траву, Баурджин махнул рукой. — Учи нас культурной торговле.
Черби приосанился — и впрямь, учитель. Даже не учитель — профессор института советской торговли!
— Вот, — сказал, — рукоятка от сабли. На что она нужна?
— Такая — ни на что, — хмыкнул Гамильдэ-Ичен. — Даже на замену не годится — слишком уж старая.
Хартамуз-черби хитро прищурился:
— На замену и впрямь не годится. А для подношения богам и всяким там духам? Почему бы и нет?
— И правда, — парни переглянулись, и Гамильдэ-Ичен смущённо почесал затылок. — Об этом-то я не подумал.
— А вот плохо, что не подумал, — завхоз засмеялся. — Сначала подумай, а уж потом — делай или говори. Глупая голова — не только ногам враг. Дальше… вот — ткань. Ну, конечно, вы сейчас скажете, что её поели мыши, что лучше уж выбросить и не позориться…
— Да. — Баурджин брезгливо потрогал пальцами ветхое рубище. — Лучше выбросить.
— Нет! Не выбросить, а продать за небольшую сумму. Не носить, так на ветошь — вполне пойдёт.
— Да что уж, — не выдержал Гамильдэ-Ичен. — На дальних кочевьях ветоши, что ли, нет?!
— А может статься — и нет, — вполне серьёзно заверил Хартамуз-черби.
Во время всей беседы Баурджин так и не определил, какого он роду-племени. Толстый, смуглый, круглолицый, глазки маленькие, не поймёшь, какого цвета, губы толстые. Китаец? Чжурчжэнь? Нет, не похож. Монгол, найман, тайджиут? Или — из уйгуров. Да, наверное. А может — метис, смесь… И имя очень странное — Хартамуз. Не монгольское, скорее — тюркское. Но — явно на своём месте выжига! Уж кто-то, а Темучин — Тэмуджэн, на северном диалекте, — в людях разбирался. Правда, никому до конца не доверял, особенно — всяким там торговцам и прочим.
— А ещё эту ветошь… тьфу ты, этот прекрасный… гм-гм… тэрлэк… — продолжал черби, — можно разорвать на узкие ленточки и привязывать их на кусты и деревья, в подношенья богам и духам. Шёлковая ленточка сколько стоит? Три уйгурские монеты, пусть и медные. А из этого… гм… тэрлэка… сколько таких ленточек выйдет? А продать его можно за две монеты. Смекаете? То-то же! А ты чего рот открыл, милый?
Баурджин и Гамильдэ-Ичен разом обернулись и увидели только что подошедшего, судя по всему, воина — молодого светлоглазого парня в кожаных латах.
— Алтансух Цаарбан. Прибыл по приказу сотника Эрдэнэта к тебе, Баурджин-нойон! — вытянувшись, доложил воин. — Для помощи и так… на все руки. Сам великий хан приказал направить к вам одного из лучших воинов.
— Ага. — Баурджин закрыл открывшийся от удивления рот. — Ты, значит, и есть — самый лучший?
— Эрдэнэт послал. Ему виднее.
— Что ж, — махнул рукой нойон. — Плюс — это не минус. Человек лишним не будет. Пригодишься, Алтнасух Цаарбан… Тебя как покороче звать можно?
— Сухэ, господин нойон.
— Ого! Почти, как Сухэ-Батор! Ну и славно. Вот что, Сухэ, ты тут не стой, как жених на свадьбе, помоги, вон, Гамильдэ товары в повозки грузить, а я пройдусь до Боорчу. Чувствует моё сердце, нам и погонщиков таких же всучат, как… Ладно, не слушайте — занимайтесь. Хартамуз-черби, ты, пока грузят, поучи мальчиков торговым делам, вернусь — зачёт устроим… по политэку, х-ха!
Погонщиков, благодаря вмешательству Баурджина, подобрали достойных: угрюмых, неразговорчивых, сильных — таким не попадись в тёмному углу. Сразу чувствовалось — серьёзные люди.
Несерьёзных было два — Гамильдэ-Ичен и Алтансух — Сухэ. Ехали — всю дорогу смеялись, сойки пучеглазые. То есть это бойкий Гамильдэ подсмеивался над новым товарищем. Баурджин хотел было им сделать замечание, чтоб не мешали спать, да, подумав, махнул рукой — ну их к ляду, пущай веселятся, коль есть к тому такая возможность. Все лучше, чем смотреть на угрюмых погонщиков. Тех было трое — по числу повозок. Первого звали традиционно — Чуулу — «Камень», второго — более… гм… изысканно — Наранцэцэг — «Солнечный Цветок» — ух, и здоровенный же был детина. Ну а третьего… третьего тоже звали вполне обычно — Жарлдыргвырлынгийн Дормврндорж. По крайней мере — так он представился. Не мучая себя трудностями запоминания и произношения, Баурджин звал его кратко — Жорж. Жарлдыргвырлынгийн не обижался.
Вдоль Керулена ехали ходко — узкой зелёной полоской тянулись степи, однако впереди — впереди синели сопки, и довольно высокие, лесистые. Были ли там проезжие дороги? Вряд ли… Значит, в полном соответствии с учением Хартамуза-черби — повозки нужно было продать, а оставшиеся товары навьючить на заводных лошадей. Всего-то делов. Другое дело, что товаров оказалось вдруг как-то уж очень много — потому их и нужно было поскорее продать, хотя бы половину всего, что было. Вот этим-то разведчики сейчас и занимались — и весьма успешно.
Уговорённая Баурджином девчонка, сбегав в родной гэр, притащила огромное монисто, при одном виде которого все трое погонщиков разом сглотнули слюну, а Жарл… дыр… мыр… Короче — Жорж — так и вообще закряхтел и в нарушение всякой субординации зашептал нойону на ухо:
— Дура девка! Хватаем монисто, князь, и сматываемся в сопки, пока не опомнились!
— Нет, Жарлдыргвырлынгийн, — гордо — и чтоб было всем слышно — заявил Баурджин. — Мы не мошенники, мы торговцы!
— А какая разница?! — совершенно искренне удивился Жорж.
— Разница? Увидишь. Торговать — просто, культурно торговать — вот наука! — Баурджин-Дубов и сам не заметил, как заговорил социалистическими лозунгами.
В общем, монисто девчонке вернули, взяв с него лишь десяток монет — тысяча триста процентов прибыли! После чего — в полном соответствии со словами Хартамуза-черби — продали на лоскутки старый тэрлэк и даже рукоятку от сабли, чему очень удивился Сухэ.
И поехали дальше…
Ещё по пути успели немного поторговать в маленьком уютном кочевье из трёх гэров, разбитых у склона лесистой сопки. Ещё издалека заметив торговцев, все население кочевья с радостными воплями выбежало навстречу.
— Сонин юу байнау? — приветствуя, кричали на скаку юноши-пастухи, а седые, умудрённые годами старики в тёплых дээлах из белой верблюжьей шерсти приветливо щурились.
Гость в дом — радость в дом!
Баурджин, конечно, предпочёл бы сначала сделать дело — расторговаться, — а уже потом пить кумыс и арьку, однако поступить так означало нанести большую обиду всем жителям кочевья, а ссориться с кем бы то ни было вовсе не входило в планы небольшого отряда. Пришлось, тщательно соблюдая все традиции, войти в главный гэр, принять на голубом хадаке кумыс, выпить и долго — почти до самого вечера — вести неспешную беседу о всех степных новостях.
Старый Хартойлонг, старейшина рода — седенький, но вполне ещё крепкий дед, — улыбаясь гостям, расспрашивал о больших тангутских городах, откуда якобы приехали купцы, о чжурчжэнях… и о Темучине-Чингисхане — уж мимо его кочевий торговцы никак не могли бы проехать.