— Вот ещё! — Разбойница фыркнула и вдруг улыбнулась. — А похоже, ты и в самом деле торговец. Думать о купле-продаже, когда речь идёт о жизни и смерти. Если так, то жаль. Лучше бы ты был воином.
— Это почему же?
— Я их уважаю больше. Кому нужны купцы?
— Таким, как ты. — Нойон усмехнулся.
— Ну да, наверное. — Дикая Оэлун обвела его задумчивым взглядам и махнула рукой воинам. — Привяжите его и оставьте нас.
Разбойники ловко исполнили приказание своей атаманши, матушки, как они её называли. В один миг Баурджин-нойон был повален на пол, прямо на ковёр. Растянув руки и ноги пленника в стороны, воины быстро привязали их к торчащим из ковра железным кольцам, после чего, поклонившись, ушли. Последний, уходя, обернулся, бросив на распятого узника полный неожиданного сочувствия взгляд.
— Ну, вот. — Дикая Оэлун уселась на ковёр рядом. — Теперь ты мне расскажешь все. И советую говорить правду, иначе… — разбойница вытащила из-за пояса нож и холодно улыбнулась, — я буду медленно резать тебя по частям.
— Не жаль ковра? — через силу улыбнулся пленник.
— Не жаль. Добудем новый. Так кто ты?
— Я — торговец из города Баласагуна!
— Странно… А говорил, что тангут. Где тангуты — и где Баласагун?
Баурджин был, конечно, поражён неожиданными географическими познаниями атаманши, однако виду не подал:
— Это мои люди — тангуты, а я — из Баласагуна.
— Угу… И какого же чёрта ты здесь делаешь?
— Торгую!
— Вот той дрянью, что мои люди нашли в твоих возах?!
— Любая дрянь может стать товаром. — Баурджин улыбнулся, вспомнив поучения Хартамуза-черби. — В дальних кочевьях можно продать и чёрта. Важно только уметь назначить правильную цену.
— Правильную цену? — Разбойница явно заинтересовалась. — Ну-ка расскажи, как это?
И Баурджин, с иезуитской улыбкой профессора экономики, в течение как минимум часа обучал наивную женщину хитростям сравнительно честной торговли, причём не только услышанному от Хартамуза-черби, но и по собственной инициативе почерпнутому в тонких брошюрках общества «Знание» в бытность командиром дальнего гарнизона. Разбойница слушала серьёзно, время от времени кивая, вот только никак не могла понять, что такое прибавочная стоимость и чему равен совокупный общественный продукт.
— Ну, это ж так просто! Сколько тебе повторять, уважаемая Оэлун, — прибавочная стоимость — это стоимость, произведённая неоплаченным трудом рабочего и полностью присваиваемая капиталистом.
— Кем присваиваемая?
— Ну, не могу я объяснять в такой позе, уж извини!
— Ладно, не объясняй, — поднявшись с ковра, Дикая Оэлун подошла к ближайшему сундуку и, нагнувшись, распахнула крышку. — Сможешь продать это гнилье? — Она вывалила из сундука расползшиеся от ветхости ткани.
— Да легко. — Баурджин расчихался от пыли. Чихнула и Оэлун. Чихнула и засмеялась.
— Так продашь?
— Ну, я ж тебе сказал! Только что подобные вещи продал, и довольно удачно.
— У меня такого добра много… Считай, все сундуки, — ещё раз чихнув, вздохнула разбойница. — Так ты точно можешь всё это обратить в звонкий металл?
— Я не волшебник, я только учусь…
— Чего?
— Запросто! Но, разумеется, не очень быстро. Нужны возы, мои помощники, проводники к отдалённым кочевьям. Я слыхал, у Аргуни кочует много родов — вот там-то…
— Не забывай, кроме будущих покупателей, там есть ещё и хан Джамуха… и Чёрный Охотник.
— Кара-Мерген? — удивлённо переспросил пленник. — Что ты о нём знаешь?
— Мало чего… — Разбойница снова вздохнула. — О нём вообще мало кто чего знает. Но все боятся!
— И ты?
— Я никого и ничего боюсь! Ну… — Оэлун подкинула на руках расползшуюся ткань. — И как ты это продашь?
— Очень просто — на подношения духам. Ну, видела, думаю, цветные ленточки на кустах и деревьях? Вот эта ветошь…
— Это тэрлэк!
— Этот тэрлэк, если его разрезать на ленточки и продать каждую хотя бы за одну медную уйгурскую монету, принесёт выгоду…
— Господи Иисусе Христе! — вдруг громко взмолилась разбойница. — О, великий Тэнгри и Христородица! Да ты — и такие, как ты, — ещё большие разбойники, чем все мои люди! Недаром вас все презирают…
— Но все пользуются. Ну-ка, Оэлун, замри…
— Зачем это?
— Ну, прошу… Вот так…
— И что? — Дикая Оэлун повернулась боком.
— Какая ты красивая. Оэлун! — восхищённо причмокнул губами пленник. — Ты хоть сама-то об этом знаешь?
— Почему же не знаю? — Атаманша подбоченилась. — Мне об этом все говорят.
— В таком случае присоединяюсь к общему хору. Но пойми — я торговец и повидал много стран… и многих женщин. Твои волосы — словно закатное солнце, глаза — как синь осеннего неба, губы — сладкие, словно клевер, а грудь… К сожалению, я её не вижу…
— Смотри! — усевшись рядом, разбойница распахнула тэрлэк, обнажив восхитительно упругую грудь с томными коричневыми сосками. — Ну?
— А грудь — как два песчаных бархана!
Баурджин облизал вмиг пересохшие губы.
— Складно поешь, травоволосый, — тихо произнесла атаманша и, сев рядом с пленником, провела рукой по его плечу. — А ты сильный…
Выхватив кинжал, она резким движением разрезала пояс и, распахнув дээл Баурджина, приникла к его груди…
— И в самом деле — сильный.
— Посмотри мне в глаза, — шёпотом попросил Баурджин. — И я узнаю — чего ты сейчас хочешь?
— И чего же?
— Того же — что и я… Скорей развяжи мне руки, красавица…
Исполнив просьбу, Дикая Оэлун сбросила на ковёр одежду.
— Цара Леандер! — любуясь точёной фигурой, восхищённо прошептал нойон. — Поистине — Цара Леандер…
Глава 5Рыбацкие страстиИюнь—июль 1201 г. Северо-Восточная Монголия
Непокорного врага
Немногочисленным сделавший,
Рубившегося врага
Наполовину уменьшивший…
Их отпустили! Невероятно, но факт! Видать, Дикой Оэлун сильно пришлась по душе идея Баурджина по распродаже ветоши и прочей скопившейся в разбойничьих сундуках дряни. Ну, ещё бы — какой толк грабить всех подряд, когда можно просто выгодно реализовать уже награбленное? Именно так и рассудила Оэлун, уж в чём в чём, а в уме ей нельзя было отказать, а дура бы и не сумела управиться с бандой. И не просто управиться, а удержать в тугой узде!
Им вернули лошадей, повозки и, конечно же, дали новых погонщиков — для пригляда. Трёх неприметных парнишек, каждый из которых в бою стоил хорошего воина. Жарлдыргвырлынгийна же разбойники оставили в качестве заложника. Ну а кого им ещё было оставлять — тощие подростки, Гамильдэ-Ичен и Сухэ, на важных заложников уж никак не тянули. Впрочем, кажется, Жорж и сам рад был остаться, уж больно восхищённо посматривал он на разбойницу.
По левую руку от маленького каравана дыбились поросшие лесом сопки, по правую — блестела река. Утреннее небо было пронзительно синим, над вершинами сопок вставало жёлтое солнце.
— Смотрите-ка, гэр! — обернулся в седле едущий впереди Гамильдэ-Ичен.
Сухэ в миг нагнал его, всмотрелся:
— И не один даже!
— Кочевье Чэрэна Синие Усы, — усмехнувшись, пояснил один из разбойников. — Последнее место, до которого могут проехать возы.
— Значит, нужно их там продать. — Баурджин почесал затылок и махнул рукой. — Сворачиваем!
Люди Чэрэна Синие Усы — в основном женщины и дети, — завидев приближающихся купцов, с радостным гомоном бросились навстречу.
— Сонин юу байнау?! Какие новости?!
— Хороши ли ваши стада? Много ли дичи в лесах?
После обмена любезностями гости быстро развернули возы шагах в полусотне от кочевья и, развесив на выносных шестах товары, принялись — как и полагается купцам — потирать руки в ожидании прибыли. Местные молодайки уже пускали слюни над медными монистами и отрезами разноцветной парчи и шелка, а старики приценивались к ленточкам — для подношения духам. Однако смотреть — смотрели, но не покупали. Странно…
Загадка, впрочем, разрешилась просто — в настоящий момент в кочевье просто-напросто не было мужчин. Интересно — а где же они тогда? Что, на охоту уехали?
Пара разбитных молодаек, с большим интересом постреливающих узкими глазками на гостей, перебивая друг друга, пояснили, что не на охоту, а… Баурджин-Дубов назвал бы это — «военными сборами» или «строевым смотром» — собственно, со слов девчонок так оно и выходило.
— А когда вернутся? — быстро спросил Гамильдэ-Ичен. — Без них, что, купить не можете?
Тут же выяснилось, что срока возвращения мужчин в кочевье не знали. Может быть — сегодня к вечеру, а может, и дня через три, раньше тоже так бывало — и всегда по-разному. А без мужиков делать какие-либо серьёзные покупки женщины опасались. Нет, конечно, все они были достаточно самостоятельны и могли распоряжаться всем богатством своего гэра… Только мужчины могли потом запросто побить их палками — чтоб не дурили, отдавая по две собольих шкурки за красивое медное блюдо.
— Ладно. — Гамильдэ-Ичен давно уже освоился в образе торговца. — Не хотите по две, давайте по одной! Смотрите, на всех не хватит.
Баурджин хмыкнул: местные молодайки глазели на дешёвенькие тарелки, словно африканские негры на бусы. А Гамильдэ-Ичен, словно заправский купец, продолжал расхваливать выставленные на продажу товары:
— Вот, обратите внимание, пояса! Хорошие, шёлковые… Отличный подарок мужу. Ну, что ты смотришь, глазастенькая? Мужа нет? Так подари дружку!
— Ой… — девчонка с сомнением подёргала пояс. — Что-то он трещит — как бы не расползся.
— Не расползётся! — Гамильдэ-Ичен поспешно отобрал пояс, и в самом деле траченный молью. — А трещит… так он и должен трещать — это фасон такой, чжурчжэньский. А ты что смотришь? Хорошее блюдо, бери, не сомневайся! Только для вас, красавицы, всего по одной собольей шкурке за блюдо. Что? Нет собольих? Не беда, несите горностаевые. Беличьи? Ладно, сойдут и беличьи… только побольше.