— Что-то я такой не слыхал? — вскинул глаза Гамильдэ-Ичен.
— Молодой ишшо! — расхохотался нойон. — Ну всё, двигаем! Да поможет нам Христородица.
— Да поможет нам Христородица! — хором повторили парни.
В первом кочевье, куда они вскоре пришли, гостей встретили настороженно. Ладно явились бы, как все люди — верхом, тогда, конечно — гость в дом — радость в дом. Но вот пешеходы… Пешеходы казались крайне подозрительными!
Даже первый встречный — косоглазый, сопленосый и грязный пастушонок — и тот посматривал с недоверием, а в ответ на приветствие невежливо спросил:
— Кто такие?
— Артисты мы, — вышел вперёд Баурджин. — Беги скорей, скажи всем, кто к вам пожаловал! Дуучи, хогжимчи, улигерчи и вот… — он кивнул на пристроенный на плече хур, — хурчи!
— Вай, хогжимчи!!! — С пастушонка в момент слетела вся спесь. — Чего ж вы пешком-то?
— Какие-то подлые собаки ночью похитили наших коней.
— Вай, нехорошо… Я поскачу, скажу всем! — подозвав пасшегося рядом конька, мальчишка ловко прыгнул в седло и, поднимая пыль, понёсся к белевшим за нагромождениями камней гэрам.
— Хогжинчи-и-и! — на всём скаку орал он. — Хогжимчи к нам приехали! Музыканты! Хэй-гей, люди-и-и-и!
Первое выступление чем-то напомнило Дубову детский утренник или концерт художественной самодеятельности в каком-нибудь подшефном колхозе. Накормив и напоив гостей, радостные, словно дети, кочевники собрались на вытоптанной площадке у главного гэра. Вечерело, за сопками опускалось оранжевое солнце, быстро темнело. Чтобы было лучше видно заезжих артистов, кочевники зажгли факелы, укрепив их по краям площадки на длинных шестах. Выйдя на середину площадки, Баурджин поклонился на четыре стороны и, откашлявшись, произнёс:
— Здравствуйте, товарищи араты! Разрешите мне от имени моих соратников, известных даже в самых дальних степях музыкантов, открыть этот небольшой, но, смею надеяться, прекрасный концерт, который, несомненно, не оставит вас равнодушными слушателями.
Закончив реплику, Баурджин ещё раз поклонился.
— Вай, вай! — подбодрили зрители. — Давай начинай, хогжимчи-гуай!
— Сказание… — заложив за спину руки, нойон выставил левую ногу вперёд. — Сказание о зимней степи.
Стоявшие чуть позади Сухэ тронул струны хура, а Гамильдэ-Ичен грохотнул бубном. Араты одобрительно заулыбались, видать, вступление им понравилось.
— Однажды… — чтец-декламатор ещё раз откашлялся и продолжил под усиливающуюся музыку. — Однажды, в студёную зимнюю пору, на сопку я вышел… Нет — выехал. Верхом на коне. Был сильный мороз! Гляжу, поднимается медленно в гору лошадка…
С выражением прочитав отрывок из поэмы Некрасова «Мороз, Красный нос», Баурджин с облегчением уступил место Гамильдэ-Ичену с его слезливой поэмой о несчастной любви, после чего вся честная компания приступила к песням, невпопад дёргая струны и громко завывая:
— Еду-еду-еду йа-а-а-а!
Собственно, эта строчка и была главным рефреном уртын-дуу — «длинной песни» о степях и сопках, о полных сочной травы пастбищах и скоте, о вечно голубом небе и хороших людях — кочевниках.
— Еду-еду-еду — я-а-а-а!
Пели долго — с небольшими перерывами на арьку, почти до полуночи — и всё время одну и ту же песню — уж больно она пришлась по душе слушателям, с азартом подхватывавшим припев:
— Еду-еду-еду я-а-а!
Так и допели почти до самой ночи.
Вызвездило, и полная луна повисла над притихшими гэрами медной, ярко начищенной сковородкой-блинницей. Пахло людским потом, навозом и пряными травами… а ещё — варёным мясом, которое с большой охотою уплетали за обе щеки малость притомившиеся музыканты, сидя на почётных местах в гэре старейшины рода. Баурджину не так хотелось есть, как пить, и кумыс — поистине волшебный напиток — был сейчас в самый раз.
— Ай, спасибо, глазастенькая! — нахваливал нойон подносившую напитки и пищу девчонку. — Уж угодила, так угодила — давненько не пивал такого кумыса!
Красивая была девчонка, смуглявая, стройная. А как посматривала на Баурджина! Тому аж неловко стало на миг, подумают ещё — закадрил девку!
Старейшина и позванные в его гэр лучшие воины рода довольно щурились — слова гостя пришлись им по душе. За угощением неспешно текла беседа. Говорили за жизнь — о кочевьях, о лесной дичи, о соседних родах.
— Наши старые пастбища — южнее, — отвечая на вопрос Баурджина, важно кивал седобородый старейшина — Хоттончог. Его род — род Чёрного Буйвола, древний тайджиутский род — не так давно кочевал к востоку от озера Буир-Нур, но вот несколько месяцев назад ситуация изменилась.
— Лично приезжал верховный хан Джамуха, — важно надув щеки, пояснил Хоттончог. — Сказал, что сердце его обливается кровью за весь наш род, сказал, что чёрный степной дэв по имени Темучин, хан монголов и многих племён, поклялся извести наш род и забрать себе все наши пастбища. Он уже напал на наших соседей и — о, ужас! — велел сварить живьём всех угодивших в плен. А потом мясо несчастных ели его воины, воины Темучина!
— Вай, вай! — гневно закричали находившиеся в гэре воины.
Нойон скорбно покачал головой: подобную байку он слышал и в стане Темучина, только в ней все говорилось наоборот, не монголы варили и ели людей Джамухи, а люди Джамухи — монголов.
— С тех пор как позвал Джамуха, мы здесь, в этих сопках, — старейшина скорбно поджал губы. — Места, как видите, не особо привольные для скота — слишком лесистые. Однако осенью мы отвоюем назад все свои прежние пастбища — так обещал хан Джамуха!
— Слава великому Джамухе! Слава! — закричали воины.
А Баурджин сделал в памяти важную для порученного ему дела отметку — осень! Вот — начало похода. Ну, да, Джамухе следует торопиться — слишком уж сложно удерживать вместе такую массу враждебных племён. На чём основывается этот союз? На страхе перед Темучином, которому последовательно придаётся образ людоеда? Или наряду с этим на чём-то ещё? Страх… Если вспомнить слова Кара-Мергена о Дикой Оэлун, то получится, что Джамуха использует в своих интересах разбойников. Сначала они нападают на какое-нибудь кочевье, потом великий хан водворяет порядок. И все довольны. И подвергшиеся нападению роды, и Джамуха, и разбойники. Правда, разбойники в этой ситуации скоро будут крайними — чем ближе военный поход, тем меньше в них нужды Джамухе.
— Ваши лошади упитанны и выносливы, а люди — радостны, — подольстился к старейшине Баурджин. — Вы, наверное, знаете все здешние новости?
— Знаем. — Хоттончог усмехнулся. — Совсем скоро будет великий сход — курултай — вот пока главная новость!
Действительно — новость. Вон оно как, оказывается… Курултай… Интересно, какие вопросы на нём будут решать? Наверняка — о начале военного выступления. Хорошо бы попасть на сей съезд… Нет, не «хорошо бы», а обязательно надобно попасть, обязательно!
— Мы, музыканты-хогжимчи, были бы тебе весьма признательны, почтеннейший Хоттончог, если б ты посоветовал нам, в чьих родах лучше выступить? Расскажи, посоветуй, что б нам не ходить зря, ибо правду говорят, что глупая голова — враг ногам.
— Что ж, — довольно качнул головой польщённый старейшина. — Раз ты просишь моего совета, улигерчи-гуай, ты его получишь. Итак, запоминай… В дне пути отсюда на север — кочевья тайджиутского рода старого Уддума Хадока, дальше, за ним — пастбища Кугурчи-нойона, а уж за ними…
Баурджин внимательно слушал, стараясь запомнить все. Время от времени нойон, пользуясь образовывавшимися в рассказе старейшины паузами, быстро уточнял маршруты следования и пути подхода к тем или иным родам, а также количество в них лошадей и людей. Информации было много, и Баурджин боялся упустить даже небольшую её часть.
Правда, и старый Хотточог оказался не лыком шит — всё, что касалось чужих родов, рассказывал подробно, а вот про своих ближайших соседей по большей части молчал, не раскрывая количество лошадей и воинов. Внимательно слушая, нойон про себя решил, что в вопросе о ближайших соседей старика вряд ли можно считать достоверным источником информации — слишком уж осторожен. Найти бы кого-нибудь другого? Кого? Расспросить воинов? Опасно… Одно дело, когда деликатные вопросы всплывают как бы сами собой в общей беседе, и совсем другое — когда их задают с глазу на глаз. Многим повредило излишнее любопытство. Неожиданно для себя Баурджин вдруг попытался припомнить монгольский аналог русской пословицы «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», но тщетно. Почему-то вспоминались другие: «Два ворона удивляются черноте друг друга» — это, наверное, о Темучине и Джамухе, бывших друзьях-неразлейвода, а ныне — самых страшных врагов, и «Далеко козлиным рогам до неба». Эта, скорее всего, про будущую попытку «народных артистов» проникнуть на курултай.
Проговорив далеко за полночь, гости разошлись. Первыми, испросив разрешения, покинули гэр воины, затем поднялся и сам Хоттончог:
— Твои друзья, улигерчи-гуай, пусть ночуют в моём гэре, тебя же я провожу в другой.
— Не подумай, что выгоняю, — обернулся старик, когда оба вышли из гэра. — Просто у меня есть для тебя небольшой подарок. И несколько слов.
— Не знаю, как и благодарить! — Баурджин прижал руки к сердцу.
Старейшина махнул рукой:
— Подожди благодарить — сначала выслушай.
— Поистине, большое удовольствие внимать твоим многомудрым речам, Хоттончог-гуай! — почтительно поклонился гость.
— Есть у меня к тебе одно хорошее предложение. — Хоттончог хитро прищурился, замолчал и, подняв голову, долго смотрел на звёздное небо.
Полная луна висела прямо над текущей невдалеке рекою, отражаясь в тёмной воде в окружении дрожащего желтоцветья звёзд. Народ угомонился, засыпая в своих гэрах, лишь пастухи-сторожа жгли костры на пастбищах и у реки. Тишина повисла над берегом, лишь какая-то ночная птица шумно била крылами, да где-то в сопках грустно выл одинокий волк. В ночном небе вдруг пролетела комета, яркая вестница иных, недоступных, миров…
— Блуждающая звезда, — тихо сказал старик и, оторвав взгляд от звёзд, оглянулся на Баурджина. — Точно так же блуждаешь и ты, улигерчи-гуай. Может быть, хватит бродяжничать? Я все понимаю — музыканты и сказители пользуются вполне заслуженным почётом и славой. Но ты же не старик! И не молокосос, как — извини — твои спутники. Ты — сильный молодой воин. Брось свои странствия, оставайся у нас в кочевье — здесь ты найдёшь верных друзей и молодую любящую жену. Вот моё предложение, улигерчи-гуай! — Старик торжествующе посмотрел на гостя. — Нет-нет, не отвечай сразу, помни пословицу: «Поспешишь — замёрзнешь». Подумай хорошенько, отдохни… вот тот гэр мы разбили как раз для тебя.