— То-то они себя там так спокойно чувствовали, — усмехнулся нойон, не отрывая взгляда от чёрного всадника. — Интересно, зачем столь открыто маячит?
— Может быть, подаёт кому-то знак?
— Может быть… Смотри-ка, скрылся…
— Да, спустился на тропинку… во-он… Послушай-ка, нойон, — Гамильдэ-Ичен встревоженно повысил голос, — мне кажется, я знаю, по какой тропе он поехал. По той самой, на которую чуть было не свернули мы! И свернули бы, если бы не чёрные ленточки.
— Думаю, Кара-Мерген — если это всё-таки он — охотно пользуется всякими проклятыми местами. Ему там спокойнее — меньше чужого народу.
Юноша зябко поёжился:
— Мне кажется, он и сам — порожденье зла! Что ты делаешь, нойон?
Баурджин раскладывал меж корнями сосны мелкие камни:
— Смотри, Гамильдэ. Вот это — кочевье Хоттончога, это — Чэрэна Синие Усы, а вот это — Хартойлонга. Вот ещё кочевья… Заметь, Гамильдэ, разными по цвету камешками я отмечаю кочевья враждебных родов.
— Так у тебя почти все получаются разные!
— Именно так оно и есть! Все враждебные. И вместе их соединяет страх — в первую очередь страх перед Темучином!
— Чего ж они его так боятся? — удивлённо присвистнул юноша. — Ведь наш хан никому не сделал зла. Ну, по крайней мере — ни за что ни про что. И все племена, что с миром переходят под его руку, сохраняют свою веру и свои пастбища. Даже и ещё получают!
Баурджин неожиданно вздохнул:
— Ты все верно говоришь, парень. И должен понимать — Джамуха для многих племён такой же хан, как для нас — Темучин, ничуть не менее важный. На него надеются, его поддерживают — и он, думаю, тоже не прочь раздать земли своим верным воинам. Только вот все хорошие земли — южнее, и они — наши. Поэтому рано или поздно Джамуха явится к нам с огнём и мечом. В степи должен быть один хан!
— Но, нойон…
— Знаю, о чём ты хочешь спросить, Гамильдэ. О Ван-хане, чьим верным вассалом является Темучин. Я повторюсь — в степи останется только один повелитель. И, думаю, это будет не старый Ван-хан.
— Однако пока Ван-хан и Темучин вместе!
— Да. Но не забывай, Джамуха тоже когда-то был верным другом Темучина. А что теперь?
Баурджин замолчал и, взяв сухую веточку, провёл линю меж камнями-кочевьями:
— Вот это — река, это дороги, это — лесные тропы. Хорошенько запоминай, Гамильдэ! Ты должен будешь суметь выложить такой же рисунок по первому же приказу Темучина. Не только выложить, но и объяснить.
— Я понимаю… — с минуту юноша пристально вглядывался в схему. Потом вдруг улыбнулся: — Знаешь, что, Баурджин-нойон?
— Что?
— Я бы здесь кое-что дополнил, — хитровато прищурился Гамильдэ-Ичен. — Вот, смотри — роды старого Хоттончога и Чэрэна Синие Усы обозначены у тебя камешками приблизительно одного и того же цвета, так?
— Ну, так, — нойон кивнул. — Они же — родственные роды.
— Да, родственные. Но по численности воинов — разные. Значит, род Хоттончога ты должен обозначить более крупным камнем. Или даже двумя.
— Молодец, Гамильдэ! — Баурджин со всей искренностью похвалил парня. Не забыл и себя — всё ж таки хорошо, что решил взять с собой умного и надёжного помощника.
— А ещё ты забыл отметить урочище, где обитает шайка Дикой Оэлун. Вот примерно здесь… И то место, где мы встретили Чёрного Охотника и Барсэлука… И во-он ту скалу… И тропинки…
Юноша деловито расчертил рисунок веткой и, шмыгнув носом, кивнул:
— Ну, вот — теперь всё это куда ближе к истине. Будем запоминать?
— Конечно… — Баурджин убрал упавшую на лоб чёлку. — Не знаю, звать ли Сухэ?
Гамильдэ-Ичен улыбнулся:
— Наш Алтансух, конечно, неплохой парень. Только вряд ли от него будет толк в таком сложном деле. Нет, это не для Сухэ!
— Я тоже так думаю, — согласился нойон.
После короткого отдыха путники перекусили вяленым мясом и, запив трапезу холодной водицей из бежавшего неподалёку ручья, спустились с сопки к реке, вдоль которой тянулась дорога. Вполне проезжая для лошадей, она была недоступна повозкам — то и дело приходилось взбираться на кручи, пересекать овраги и бурные, впадающие в реку ручьи.
— Смотрите-ка, а здесь ведь был мост! — поднимаясь по склону оврага, вдруг закричал Гамильдэ-Ичен. — Вон для него опоры — камни. А настил, верно, давно сгорел в очагах ближайших гэров.
— Сгорел, говоришь? — Баурджин внимательно осмотрел окрестности. Даже не поленился, проехался до ближних кустов и лесочка. В лесочке и обнаружил аккуратно сложенные стволы, можно даже сказать — балки. Ошкуренные, тёсанные квадратными сечением… Настил! Его просто сняли и до поры до времени спрятали, не очень и таясь. А ведь кто-то должен бы присматривать за этими балками — уж слишком открыто лежат…
Не успел нойон так подумать, как уже услышал:
— Стоять! Кто такие?
— Мы — странствующие сказители и музыканты! — оглядываясь по сторонам, с гордостью произнёс Баурджин. — Улигерчи, хогжимчи, хурчи. Народные и заслуженные артисты, широко известные от Гоби до Селенги! А вот ты кто такой? Покажись, не прячься!
— А я и не прячусь! Просто дожидаюсь своих. А, вот и они!
На излучине реки показались скачущие во весь опор всадники — человек десять. Положив руку на рукоять сабли, нойон успокаивающе улыбнулся:
— Так ты мне так и не сказал — кто вы? Из какого рода?
— Наш род — род Соболя! А вот какие вы музыканты, мы сейчас увидим!
— Сайн байна уу? Хорошо ли живете? — вытяну руки ладонями кверху, Баурджин-нойон вежливо приветствовал всадников. — Как провели весну? Все ли поголовье на месте?
— Сонин юу байнау? Какие новости? — подъехав ближе, вежливо поздоровался один из всадников, судя по затейливо вышитому тэрлэку — главный. Смуглолиций, с глазами-щёлочками, он невозмутимо рассматривал незнакомцев. Остальные настороженно держались позади, в любой момент готовые пустить в ход луки.
— Мы — странствующие музыканты, — снова пояснил нойон. — Поем, играем, читаем сказания — нас уже благодарили во многих кочевьях.
Всадник в расписном тэрлэке ещё больше прищурился, так что глаза его, и без того узкие, стали и вовсе почти не видны:
— Интересно, в чьих же кочевьях вы уже побывали?
Откуда-то из лесу — вероятно, спрыгнул с какого-нибудь дерева — выбежал босоногий мальчишка с перекинутым за плечи луком и, подскочив к десятнику, что-то ему зашептал, время от времени кивая на путников.
— Нас знают в кочевье старого Хоттончога, — тем временем пояснил Баурджин. — И в гэрах Чэрэна Синие Усы, и во многих других гэрах.
— Чэрэн Синие Усы? Хоттончог? — Десятник нахмурился. — Эти люди нам не друзья. И ещё… Зачем вы высматривали, где сложены доски для настила?
— Мы вовсе не доски высматривали, а малину или смородину — заварить чай, — обиженным голосом отозвался Гамильдэ-Ичен. — А настил ваш нам и вовсе ни к чему — повозок ведь у нас нет.
— Верно, нет, — ухмыльнулся воин. — Но я почём знаю, что у вас на уме? Может, вы — вражеские лазутчики? Уж извините, нам придётся связать вам руки — а в кочевье уж разберёмся, кто вы.
Десятник взмахнул рукою, и ряд воинов ощетинился стрелами. Двое из них, впрочем, тут же закинули луки за спины и, спешившись, сноровисто связали руки «сказителям». Сильно пахнуло не мытыми с рожденья телами — судя по всему, воины рода Соболя исповедовали чёрную шаманскую веру Бон.
— Хорошая сабля. — Десятник внимательно осмотрел снятый с Баурджина клинок. — Зачем она музыканту? Это же не хур и не бубен.
— Мы ходим везде, — спокойно возразил князь. — А в дороге случается всякое.
Обитатели кочевья — человек с полсотни, — молча столпившиеся на площадке перед главным гэром, настороженно наблюдали, как спешившиеся воины помогают спуститься с коней связанным пленникам.
— Кого поймал, Эттэнгэ? — выкрикнули из толпы.
Десятник, как выяснилось, был человеком вежливым и незаносчивым, поскольку выкрик не проигнорировал, а, повернувшись на голос, ответил вполне обстоятельно:
— Мы взяли их у настила. Говорят, что бродячие музыканты-сказители, но при них оружие, да и сами они весьма подозрительны. Я думаю, это разбойники с Чёрных гор, о которых нас предупреждали соседи.
— Разбойники? — вдруг возмутился Гамильдэ-Ичен. — Посмотрите-ка внимательней, добрые люди? Ну, разве мы похожи на разбойников? Они ж все — злобные упыри, а наши лица — посмотрите! — милы и приветливы!
В толпе засмеялись, и Баурджин по достоинству оценил придумку парня — где весёлый смех, там нет места ненависти, подозрительности и страху.
— Велите-ка развязать нам руки да дать хур! — засмеялся нойон. — И тогда вы увидите, какие мы разбойники. Споем вам длинную песню о весёлом арате. Небось слышали? Нет?! Ну, там ещё про то, как он ночью, хлебнув для храбрости арьки, пошёл к одной вдовушке, да, перепутав гэры, нарвался на старшую жену хана. Ну? Неужели не слышали?
— Нет, не слыхали!
В толпе явно оживились и повеселели, ну, прямо как в захудалом колхозе при виде рукописной афиши, извещающей о приезде артистов райфилармонии.
— Эй, Эттэнгэ! — послушались крики. — И правда, может, разрешишь им спеть? Посмотрим, какие они музыканты!
— Да ну вас, — десятник отмахнулся, — сначала доложу старейшине и шаману. Как решат — так и будет. Они не вернулись ещё?
— Нет. Вернулись бы — давно б здесь были.
— Жаль… — Десятник обернулся и, подозвав какого-то мальчишку, велел тому мчаться на пастбище.
Паренёк — чумазый босоногий оборвыш — ловко поймал бродившую у гэров лошадь и, вцепившись в гриву, быстро унёсся прочь.
Баурджин посмотрел на десятника:
— Ну а мы пока чего-нибудь вам расскажем, Эттэнгэй-гуай, если ты, правда, не возражаешь?
— Не возражает, не возражает, — закричали собравшиеся. — Эй, дуучи, спой нам, про что обещал. Или — про северных людоедов. Чтоб страшно было до жути!
— Спеть — это к ним, — нойон небрежно кивнул на своих связанных спутников, — а я вам не какой-нибудь там нищий певец, я — артист разговорного жанра, сказитель!