— Ты давай не о девушке! О деле.
— Да-да, конечно… Сейчас… — какая-то загадочная улыбка так и не сходила с губ юноши.
— Кстати, не вздумай встречаться с этой своей Бортэ…
— С Боргэ, Баурджин-гуай.
— Ну, с Боргэ… Это пока нам не надо. Вспомнил воинов?
Гамильдэ-Ичен прошептал цифры, добросовестно записанные нойоном.
— Теперь вспоминай весь наш путь. Помнишь, мы как-то раскладывали ветки и камешки?
— Помню… Но как бы… Если вдруг…
— Понял тебя, Гамильдэ. Мы зашифруем все особыми значками-буквами.
— Осмелюсь спросить, что сделаем?
— Заши… Изобразим.
— А, понятно. Послушай-ка, Баурджин-гуай, мне кажется, что наш Сухэ…
— Что — Сухэ?
— Да нет… ничего. Просто он какой-то стал не такой. Дёрганый какой-то.
— Все мы тут дёрганые, Гамильдэ!
Совместными трудами где-то ближе к утру информационно-картографическое полотнище было готово. Баурджин сперва хотел было спрятать его в гуталах либо под одеждой, но, подумав, просто повязал поверх пояса, так чтобы хорошо были видны уйгурские буквы. А что такого? Всего лишь пожелания удачи. Такое многие носили — ничего подозрительного.
Ну, естественно, сей пояс и не вызвал никаких подозрений, когда, проснувшись рано утром от рёва длинных труб, все обитатели гэров валом повалили на плоский берег реки. Резвая Аргунь несла свои бурные воды на север, где-то в южносибирских лесах сливаясь с Амуром. Широкая долина, где траву уже частично съели табуны коней, простилалась от самой реки до высоких сопок, наверное, километров на семь, по прикидкам Баурджина.
Ржали кони, пели трубы, торжественный рокот барабанов, казалось, достигал сопок. Выкатившееся на небо солнце светило так ярко и празднично, что у Баурджина на миг померкло в глазах. И послышалось вдруг, и привиделось в бушующем рёве толпы:
— Здравствуйте товарищи бойцы!
— Гав-гав-гав-гав-ал! — Здравия желаем, товарищ маршал!
И по брусчатке мостовой, чеканя шаг, один за другим проходят полки. За ним — танки, в основном Т-26, но и были и БТ. Вот тягачи с пушками. Вот, грохоча гусеницами, проползла многобашенная громада Т-35, танка, скорей устрашающего, нежели эффективного. А вот в небе раздался быстро приближающийся гул — то тяжело плыли новейшие бомбардировщики ТБ, а после них вихрем пронеслись истребители, краснозвёздные «ястребки» — И-15, И 16, «чайки»…
— Гав-гав-гав-гав-ду! — Служим трудовому народу!
И песня:
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор!
— Гав-ав-ав-ав…
— Слава великому хану!!!
Девять раз протрубили трубы. Девять раз собравшиеся прокричали здравицу хану.
Присмотревшись, Баурджин увидал наконец Джамуху. Далеко впереди, на белом коне, в ослепительно-белом тэрлэке из сверкающего на солнце шелка. Красный княжеский пояс, красные гуталы, красная попона под седлом. И синие, как небо, перья на шлеме.
— Слава великому Гурхану — Джамухе!
Интересно, где же Кара-Мерген? Что-то его не видно поблизости. Вероятно, не хочет омрачать своим нарядом праздничное торжество. Так переоделся бы, не всё же время ходить в чёрном…
Баурджин обернулся и удивлённо моргнул — интересно, кому это так улыбается Гамильдэ-Ичен? Ах, ну, конечно же… Вон она, Боргэ, пресловутая внучка Чэрэна Синие Усы. Слава Богу, хоть самого Чэрэна не видно поблизости. А Боргэ, верхом на белой кобылице, уже подъезжает ближе, безо всякого смущения протискиваясь сквозь конный строй воинов. Красивая, в общем, девчонка. Зеленоглазая, с ямочками на щёчках и смешным вздёрнутым носиком. Ей бы ещё бантики и передник — ну, вылитая школьница-восьмиклассница! Впрочем, по возрасту она, наверное, даже где-то подходит.
Между тем, к неописуемой радости Гамильдэ-Ичена, девушка наконец подъехала вплотную. Заулыбалась:
— Сонин юу байна у? Какие новости?
— Слава Богам, все хорошо, — сладко улыбнулся в ответ нойон. — А как у вас? Тучны ли стада, хватает ли на пастбищах трав?
— Спасибо, хватает… ой, смотрите-ка! — Боргэ приподнялась в стременах, вытянув шею.
Джамуха, оказывается, уже спешился, и сейчас девять самых сильных воинов-багатуров поднимали его на белом войлоке к высокому вечно синему небу.
— Слава Джамухе!
— Слава великому хану!
— Гурхану слава!
— Достойно побьём всех врагов!
— Вперёд, вперёд! Смерть кровавому Темучину!
Ну, как же без этого! Верховным ханом Джамуху только что провозгласили, теперь начался политпросвет. Ну а после, так сказать, торжественно-официальной части будет устроено народное гулянье с состязаниями конников, лучников, силачей. Ну и, конечно, с песнями хогжимчи — уж как же без них-то!
— Что за девушка? — показав глазами на только что отъехавшую Боргэ, негромко спросил Кэргэрэн Коготь.
— Так, одна знакомая. Мы были гостями в её роду.
— Красивая.
Боргэ обернулась в седле, словно почувствовала, что речь зашла о ней, помахала рукой, крикнула:
— Эй, Гамильдэ! Приходи в гости в наш гэр. Ну, и вы тоже, господа торговцы.
— Торговцы? — недоуменно произнёс стражник.
— Да, — Баурджин улыбнулся. — Мы продали им кое-что из нашего снаряжения.
— Хэй-гей, Боргэ! — словно бы опомнившись, замахал руками Гамильдэ-Ичен. — А где ваш гэр-то?
Девчонка показала рукой:
— Во-он у того тополя.
Гамильдэ-Ичен даже не скрывал радости. Чуть отъехав от него, нойон склонился к стражу:
— Уж придётся тебе отпустить парня, Кэргэрэн-гуай, иначе, что поделать, сбежит!
— Я б и сам сбежал, — признался вдруг Кэргэрэн Коготь. — К такой-то красивой девке! Да пусть его идёт. Вовсе не он в вашей компании главный, верно, Баурджин-улигерчи?
Баурджин засмеялся — а что ему ещё оставалось делать? Лишь повернулся к Сухэ, заметил, что, похоже, сегодняшнюю ночь им придётся коротать вдвоём, исключая, конечно, стражей.
А стража, в лице главного — Кэргэрэна, с сегодняшней ночи явно благоволила к опекаемым лицам, точнее — к Баурджину. Ещё бы, сделать такой царский подарок! Не у многих висели над входом в гэр подобные пожелания, совсем не у многих. Молодой нойон чувствовал — пора уходить. Все самое главное — ну в основном — уже вызнано: течение Аргуни, пастбища, горные тропы и перевалы, расположение кочевий, роды и количественный состав воинов, вооружение… Ну и сегодня наконец точно обозначились приоритеты только что избранного великого хана — война! Война с Темучином!
Поставленная задача выполнена. Осталось только доложить. И — как можно быстрее.
Гамильдэ-Ичен сегодня получит увольнительную для свидания с Боргэ… Несомненно, этим следует воспользоваться. Бежать! Бежать! Вряд ли Чёрный Охотник отпустит хогжимчи подобру-поздорову. Скорее всего — вообще не отпустит, велит ехать вместе с войском, когда начнётся поход. А когда начнётся поход? Когда начинаются все большие войны — зимой или в конце осени. Раньше просто никак не привести в движение столь большую массу людей, у каждого из которых должно быть достаточное количество лошадей, сильных и сытых, запас еды и всего прочего. Каждый кочевник — воин. Но одновременно с этим он ещё и скотовод. А осенью — время забивать скот, перегонять его на зимние пастбища, так что вряд ли военный поход случится раньше. Отправить людей сейчас значило бы столкнуться с явным недовольством и саботажем — не так уж и сильно сплочены племена, не так уж и сильно доверяют они Джамухе. Отправиться чёрт-те куда? А кто будет пасти скот? А перегонять? Забивать? Делать запасы? Где гарантия, что война закончится к осени? Никакой гарантии нет. Да и путь к берегам Керулена не столь уж и близкий, к тому же — весьма непростой.
Нет, Джамуха вовсе не дурак, чтоб идти на такой риск. И перед походом, как водится, он должен обязательно объявить всеобщую охоту. И не только для того, чтобы пополнить запасы. Именно там, на охоте, род притирается к роду, именно там люди учатся действовать сообща, именно там… Как бы узнать, когда Джамуха планирует это охоту?
А вот так — взять да спросить!
Баурджин прищурился и посмотрел на главного стражника:
— Знаешь что, Кэргэрэн-гуай? Я бы осмелился попроситься на августовскую охоту. Как ты думаешь, великий хан позволит в ней участвовать нам, хогжимчи? Ведь мы здесь чужие!
— Охота? — Стражник ухмыльнулся. — Вот уж, поистине, желание благородного мужа! Я сам попрошу за тебя Кара-Мергена. Он, конечно, человек страшный, но, думаю, против вашего участия возражать не будет. Только охота с чего ты взял, что охота начнётся в августе?
— А, не помню уже, — махнул рукою нойон. — Где-то от кого-то слышал. Болтали.
— Врут всё твои болтуны! Большая охота объявлена на начало осени. А уж после неё… сам понимаешь.
— Да уж. — Баурджин пожал плечами. — Чего тут непонятного? Признаться, и я бы с удовольствием помахал саблей в военном походе!
— И захватил бы в полон с десяток чернооких дев — пылких любовниц! — захохотал Кэргэрэн Коготь. — Что, скажешь, не так ты думаешь?
— Не так, — нойон усмехнулся, — не один десяток пылких в любви дев, Кэргэрэн-гуай. А — два! Или даже — три.
— Три?! Однако! Управишься ли со всеми, улигерчи?!
— Уж постараюсь.
Ближе к вечеру утомившиеся музыканты в сопровождении стражей — куда же без них? — неспешно направились к гостевому гэру. Повсюду в лагере горели костры, тянуло запахом варёной баранины и кумыса. Где-то пьяно орали песню, где-то плясали, с десяток упившихся арькой аратов храпели в самых неожиданных местах — даже близ ханского гэра. Никто их не трогал — праздник есть праздник.
Несколько охрипший от песнопений Гамильдэ-Ичен нетерпеливо оглядывался на старый тополь — именно там располагался гэр Чэрэна Синие Усы, жилище Боргэ…
Кэргэрэн Коготь, подмигнув Баурджину, похлопал юношу по плечу:
— Ну, скачи, парень. К утру чтобы явился — пойдём к Кара-Мергену. Думаю, он оставит вас в рядах наших воинов — и это мы обязательно отметим!
— А я б и сегодня не прочь отметить, — проводив взглядом галопом метнувшего коня Гамильдэ, хохотнул нойон. — Выпили б арьки, поговорили. Правда вот, извини, петь не могу — охрип уже.