У склона сопки беглецы остановились передохнуть. Вдали, в самом начале долины, уже показались тёмные фигурки врагов.
— Эх, нам сейчас бы лошадок, — тяжело вздохнул Гамильдэ-Ичен. — Тогда уж эти пешеходы нас ни за что бы не догнали.
Баурджин только сплюнул — лошадок ему… Вообще, развитие ситуации нойону не очень нравилось — враги отрезали их от реки и загоняли в сопки, в лес. А уж в лесу у охотников перед степняками все преимущества.
Гамильдэ-Ичен внезапно посмотрел под ноги, нагнулся… и, радостно улыбаясь, поднял из травы засохшую коровью лепёшку:
— Навоз! Навоз, Баурджин-нойон. Так и знал, что здесь — чьё-то пастбище!
— Навоз?! — Баурджин с видом знатока понюхал лепёшку. — Добрый скот здесь пасся… Сытый. И — не так давно. Да, эта долина — явно чьё-то пастбище, а все здешние скотоводы поддерживают Джамуху. Остальные просто ушли, откочевали.
Гамильдэ-Ичен повеселел:
— Думаю, где-то не так далеко их гэры. Подать бы знак…
— Охолони, Гамильдэ. — Баурджин поднял вверх указательный палец. — Враги наших врагов вовсе не обязательно — наши друзья. Здесь как раз такой случай. Люди Джамухи, попадись мы к ним в руки, предадут нас смерти с тем же удовольствием, что и охотники-людоеды.
— Нет уж, — упрямо возразил юноша. — Уж не знаю, кому как, а мне пусть лучше переломают спину, нежели сожрут, сварив в глиняных горшках.
— Кстати, про Джамуху рассказывали, что он съел-таки захваченных в плен воинов Темучина. Сварил и съел. — Нойон рассмеялся.
— То же самое говорят и про Темучина, — покачал головой Гамильдэ-Ичен. — Всё это слухи, и вряд ли правдивые. По крайней мере, немало достойных людей поддерживают Джамуху.
— Угу… — Баурджин улыбнулся. — Род Чэрэна Синие Усы, например. И его внучка — красавица Боргэ.
Юноша мечтательно улыбнулся:
— Ну и что?! Я бы не отказался сейчас увидеть здесь воинов Чэрэна! Ух, и пустили бы они огня под хвост людоедам! А? Скажешь, не так?
— Не скажу… — подняв голову, князь задумчиво обозревал росший на склоне сопки кедр. Толстый, кряжистый, он казался настоящим лесным великаном по сравнению с растущими рядом берёзами, осинами, елями.
Перехватив взгляд нойона, Гамильдэ-Ичен понятливо улыбнулся:
— Предлагаешь спрятаться на его кроне? Хорошее место…
Баурджин покачал головой:
— Нет, Гамильдэ, наши преследователи будут рассуждать так же. Мы не станем прятаться на кедре. А вот затаиться на той корявой сосне — вполне можем. Не так уж там и приметно.
— Тогда что ж мы стоим? — хмыкнул юноша.
Вскарабкавшись на сосну, беглецы затаились среди густых ветвей, с удобством расположившись на толстых сучьях. Хорошая оказалась сосна, надёжная… хотя, конечно, по сравнению с кедром — фитюлька.
Осторожно раздвинув колючие ветки, Баурджин всмотрелся и увидел быстро приближавшихся врагов. Те растянулись цепью, шагов через пять друг от друга — зачем, непонятно. Наверное, предполагали, что беглецы могут затаиться в траве? Или, скорее всего, просто искали следы.
— Один, два… четыре… — шёпотом считал Гамильдэ-Ичен. — Восемь… девять… одиннадцать. Одиннадцать. Число какое-то несуразное. Ну, я понимаю, семь или девять, ну — десяток… А здесь одиннадцать. Ни туда, ни сюда.
Одиннадцать… Не так уж и много. Но и не так уж и мало — для двоих-то! Причём нужно учитывать, что каждый из преследователей — прирождённый охотник, прекрасно ориентирующийся в любой, даже самой непролазной чаще. И тем не менее одиннадцать — это не двадцать.
— Смотри-ка! — не выдержав, ухмыльнулся юноша. — И наш приятель, кажется, с ними.
Баурджин тоже заметил среди врагов тонкую фигурку черноволосого парня, но вот были ли то Каир-Ча или какой иной подросток — бог весть…
— Лучше б его тогда сожрал медведь, — не унимался Гамильдэ-Ичен. — А то ведь так получается, что потом этот парень со своими сородичами чуть было не сожрал нас.
— Ам-ам, — вспомнил вдруг князь.
Юноша повернул к нему голову:
— Не понял?
— Присказка такая. Похоже, они и своих мертвяков жрут, не брезгуют!
— Чёртовы дикари!
Между тем враги как раз остановились у кедра, видимо — посовещаться. Молодой воин — Каир-Ча? — живо взобрался на вершину дерева, и сидевшие на сосне беглецы облегчённо переглянулись — вот так-то!
Вражеский дозорный так и сидел на кедре, по всей видимости координируя действия остальных. Время от времени кто-нибудь из охотников-каннибалов прибегал из лесу к кедру, что-то спрашивал и вновь исчезал в чаще. Что ж, надо признать, действовали преследователи умело и, не заберись беглецы на сосну, вполне возможно, их изловили бы уже к вечеру. Или подстрелили бы.
Пока нойон пристально следил за врагами, Гамильдэ-Ичен забрался повыше, рискуя обломить какой-нибудь тонкий сучок. И всё же, несмотря на такой риск, необходимо было осмотреться получше.
— Ну? — подняв голову, шёпотом спросил Баурджин. — Что видишь?
— Вижу дымы! — через какое-то время с воодушевлением откликнулся юноша. — В начале долины. Отсюда — примерно двадцать полётов стрелы.
Нойон улыбнулся:
— Отлично! А не видно ли где-нибудь поблизости пасущегося стада?
— Стада? Нет, не видно. Хотя… Вижу! Вижу в распадке какое-то дрожание воздуха. И еле заметный дымок! Пастушеский костёр!
— В распадке? — Баурджин и сам попытался вглядеться, да мешали остальные деревья, так что приходилось доверяться напарнику.
— Справа от нас, в десяти выстрелах.
Стадо — это было неплохо. Пастухи очень не любят, когда тревожат их скот — и вот насчёт этого имелись у нойона кое-какие мысли.
— Дождёмся темноты и проберёмся ближе к пастушескому лагерю, напугаем коров, собаки пусть лают — сами скроемся и будем ждать облавы. Людоеды, естественно, ничего подобного дожидаться не будут — уйдут.
— А мы попадём в руки… гм… неизвестно кого.
Баурджин засмеялся:
— Может, попадём, а может, и нет. Скорее всего, увидев, что чужаки отходят — а люди Большого Двуногого, несомненно, отойдут, — скотоводы этим и удовлетворятся. И вряд ли будут ещё кого-то выискивать. А мы этим воспользуемся и проскользнём незамеченными!
— Славно! — восхитился Гамильдэ-Ичен. — Вот ещё бы добыть лошадей!
— Ну уж нет, — подумав, возразил князь. — Ещё не хватало нам славы конокрадов. Уж тогда точно переломают хребты… если, правда, поймают.
— Что ж, видно, придётся и дальше шагать пешком. — Юноша обречённо вздохнул и улыбнулся: — А вообще-то, неплохо придумано. Лишь бы теперь все сладилось.
Как решили, так и сделали. Дождались темноты, осторожно спустились с дерева, пошли… Дело облегчалось тем, что преследователи развели небольшой костерок у корней старого кедра, вот по этому огоньку и ориентировались беглецы, обходя дислокацию каннибалов десятой дорогой.
Ночь, как и почти всегда в это время, выдалась светлой, лунной и довольно холодной — Баурджин чувствовал, как замерзают босые ноги. Старательно прижимаясь к кустам между долиной и лесом, беглецы свернули к сопкам и, пройдя ещё пару сотен шагов, замерли, завидев впереди горящий меж деревьев костёр. Гамильдэ-Ичен послюнявил палец, поднял, определяя направление ветра. Улыбнулся:
— В нашу сторону! Не почуют.
И, словно бы издеваясь, в ответ истошно залаяли псы!
— С чего б это они? — вздрогнул юноша. — Мы вроде не близко ещё.
— Всякое может быть, — напряжённо прислушиваясь, негромко откликнулся князь. — Волк, лиса… Да людоеды, наконец!
— Ага, решили поживиться чужим скотом!
— Не думаю. Зачем охотникам скот? Скорее просто решили проверить, нет ли там нас.
— Так мы-то идём?
— Конечно!
Утвердительно кивнув, Баурджин скрылся в кустах, чувствуя за спиною дыхание Гамильдэ-Ичена. Лай собак становился всё ближе. Было слышно, как пастухи успокаивали их, как кто-то ругательски ругал волков, лис и медведей, вместе взятых, за то, что «не дают поспать честным людям». Речь пастухов оказалась знакомой, правда, с некоторыми особенностями, свойственными более северным кочевым племенам — они несколько глотали гласные, а согласные иногда, наоборот, растягивали, так что некоторые слова напоминали рычание. В общем, выходило довольно смешно. Ну, как некоторые украинские или белорусские фразы для коренного русака откуда-нибудь с Вологодчины.
— Тайджиуты, — с ходу определил Гамильдэ-Ичен. — Род навскидку не скажу. Вероятно — йисуты. Но, может быть, и какой-нибудь другой.
— Тайджиуты… — тихо повторил Баурджин. — Они все поддерживают Джамуху-Гурхана. Не оказаться бы нам меж молотом и наковальней! Тихо!
Он застыл, всматриваясь в пляшущие у костра тени. Снова истошно залаял пёс — где-то совсем рядом. Залаял и захрипел, заскулил, словно получил копьём в брюхо…
И позади послышались чьи-то крадущиеся шаги! Каннибалы! Они шли быстро, почти открыто, переговариваясь приглушённым шёпотом.
— Пересидим? — обернулся Гамильдэ-Ичен.
Нойон решительно мотнул головой:
— Нет! Они — лесные люди, охотники. Лес — их дом. Идём к костру, Гамильдэ, к лошадям, к пастбищам!
А пляски у костра все продолжались, становясь все изощрённее… Да не пляски это были, а самый настоящий бой!
В который, не раздумывая, вступили и беглецы. Уж ясно, не на стороне людоедов. А просто некуда было больше деваться! Ночь слишком светлая — не отсидишься, не спрячешься и даже, если на то пошло, лошадь не украдёшь незаметно — судя по только что убитой собаке, враги уже добрались и туда.
Двое парней-пастухов, прыгая вокруг костра, отбивались от пятерых врагов, мускулистых воинов с обнажённой грудью, чем-то напоминавших индейцев. Воины были вооружены короткими копьями и каменными топорами, что же касается обороняющих, то один из них отбивался здоровущей дубиной, а другой — саблей. Баурджин несколько раз видел, как сверкал оранжевым светом клинок. Сабля — это неплохо. Вот только сладит ли она с каменным топором?
Подойдя ближе, друзья переглянулись.
И с криком: «Хэй-гей, йисуты!!! Мы с вами!» — выхватив ножи, бросились в гущу боя…