ля! Вот и Гамильдэ-Ичен, кажется, то же самое думал.
— Чего ворчишь, Гамильдэ?
— Да говорю — все бежим, бежим… Кому рассказать — стыдно.
— Нет, парень, — сурово предупредил нойон. — Боже тебя упаси хоть кому-нибудь рассказывать о наших странствия… кроме непосредственного начальства, сиречь — хана Темучина и немногих его приближенных. Что же касается бегства… Так это не мы с тобой бежим, а вот… — он похлопал себя по поясу, — чрезвычайно важные и секретные сведения. И чем скорее теперь они будут у Темучина, тем лучше. А потому — бежать, бежать и бежать! Это как раз тот случай, когда в бегстве — доблесть!
— А Гурхан? — оторвался от костра юноша. — Он ведь может изменить свои планы, когда Кара-Мерген доложит ему о нас. Обязательно доложит, нойон. Если уже не доложил.
Баурджин улыбнулся:
— Извини, друг мой, но ты плохо знаешь людей. Кара-Мерген, конечно, доложил бы… если б ему, в свою очередь, доложил Игдорж. А тот вряд ли поспешит с докладом о собственной оплошности. Не забывай, он ведь надеется ещё поймать нас!
— А если не поймает? Всё равно ж придётся доложить?
— И что в силах изменить Гурхан? Помирить все враждующие племена? Сделать язычниками найманов? Он даже время выступления изменить не в силах — машина уже запущена.
— Зато он в силах изменить место!
Князь хохотнул — уж больно смешно выглядел раззадоренный спором юноша, совсем как нахохлившийся воробей.
— Нет, Гамильдэ, ты не прав, — мягко произнёс Баурджин. — Игдорж Собака вовсе не глупей нас с тобой, и в случае если мы ускользнём, поймает каких-нибудь бродяг, предоставит трупы. Или, ещё меньше хлопот, целая куча воинов вместе с предателем Сухэ, не моргнув, подтвердят, что опасные беглецы с самой высокой скалы сверзились в самую глубокую пропасть. Ну, или что-нибудь в этом роде — Игдорж придумает. Это — во-первых.
— Во-первых? — вскинул глаза Гамильдэ-Ичен.
— Есть ещё и во-вторых, — нойон подмигнул парню, — Темучин вовсе не собирается ждать наступления врагов. Ударит первым!
Потрескивая, горел костерок, на аккуратно сгребленных чуть в сторону углях, шипя, жарилась утка. Эх, ещё б арьки… Почти классическая картина — «Охотники на привале».
— Не понимаю, — отломив аппетитно пахнувшее дымком крылышко, Баурджин откусил кусочек, прожевал и, блаженно прищурившись, продолжил: — Не понимаю, почему в бортохо никто не возит арьки? Сколько мы уж ездим на чужих конях, а в баклагах все одна вода.
Юноша разразился смехом:
— Ну, ты и сказанул, нойон! Чтоб тебе ещё и арьку возили… Арька, она такая вещь, что только нальёшь — и сразу не будет. Какой смысл наливать её в бортохо? Лучше уж набрать воду. Что же касается арьки, так ею в любом кочевье можно побаловаться, и не в седле, а на мягкой кошме, в компании достойных мужчин и пылких чернооких красавиц!
— Вай, молодец, хорошо сказал! — захохотал Баурджин. — Особенно — про мягкую кошму и пылких чернооких красавиц. Кстати, почему чернооких? Тебе зеленоглазые что, не нравятся?
— Нравятся… — застенчиво улыбнулся парень. — Только ведь их мало, зеленоглазых, чернооких — куда как больше.
Так вот, на сон грядущий, беседовали о приятном. Потом улеглись — по очереди, у чуть притушенного костра, так чтобы угли не горели красным зловещим светом, а лишь бягряно мерцали, распространяя тепло — шаяли. Бросили жребий, дежурить первому выпало князю.
— Вот, всегда так, — заворчал Гамильдэ-Ичен. — Впрочем, я не в обиде.
— Ложись, ложись, — нойон усмехнулся, — и спи себе спокойно и крепко.
Юноша не стал спорить, улёгся у костра, подложил под голову седло, укрылся попоной и сразу уснул, едва только закрыл глаза.
Немного посидев у костра, Баурджин поднялся, походил рядом, прогоняя холодом сон, потрепал пасущихся лошадей, полюбовался на звёздное небо… и вздрогнул: показалось, будто где-то в кустах хрустнула веточка. Нойон тут же затаился, прислушался… Нет, больше никаких звуков не было, лишь где-то далеко, за сопкой, раздался вдруг одинокий вой. Волк? Или, скорей, шакал? А чёрт с ним, кто бы ни был.
Чу! Снова треск!
И кряканье утки… тьфу ты, чёрт, напугала. Ну-ну, хлопай крыльями, лети в свои камыши, не то живо подстрелим тебя, запечём на угольях… Вот, полетела…
Потом вдруг встревожились лошади. Фыркали, поводили мордами, в общем, вели себя беспокойно. Медведь, что ли, бродил где-то рядом? Нет, медведь вряд ли, скорее волки. Так волки бы выли. А, с другой стороны, на человека кони бы так не реагировали. Да кто же там бродит?
Раздув головню, Баурджин прошёлся вокруг лошадей, отгоняя возможных затаившихся за кустами зверюг:
— Прочь, прочь пошли, прочь!
Подойдя к берегу, с размаху швырнул головню в камыши. Булькнуло. Баурджин покачал головой — а сегодня тёплая ночь. Даже льда у берега не было, не намёрз. Да, тепло… Наверное, завтра погода изменится, пойдёт дождь или мокрый снег. Неплохая погодка для беглецов. Хотя — от кого теперь бежать-то? Все, отбегались. Завтра начинаются зимние кочевья подвластных Темучину родов, там как родных примут. И своё кочевье рядом — Джэгэль-Эхэ, Алтан Болд и Жаргал, дочка. Как они там? Наверное, хорошо, сытно, ведь всё-таки — осень. Да и не жаловались никогда в кочевье Баурджина-нойона на голод, хозяйствовали интенсивно — держали и лошадей, и коров, и овец, даже кое-где сеяли просо. И лес в сопках не так далеко имелся — а там и дичь, и ягоды, и орехи. Что и говорить, удобные места пожаловал Темучин под кочевье, очень-очень хорошие земли. И вот их-то, вместе со всеми прочими, ярится отобрать Гурхан-Джамуха, чтоб ему ни дна, ни покрышки!
Баурджин снова прислушался, обошёл лошадей и спящего товарища. Вроде бы успокоилось все. Ничто больше по кустам не трещало, да и волк (или шакал) перестал выть за сопками. Может, сюда пошёл? Ага, на костёр и запах людей? Вряд ли.
Посмотрев на луну, нойон разбудил Гамильдэ-Ичена и, завалившись под нагретую попону, сразу же погрузился в сон… Быстро закончившийся от толчка.
— А? Что? — вскочив на ноги, Баурджин первым делом выхватил из ножен саблю.
— Ничего, — напряжённым шёпотом отозвался юноша. — Кто-то ходит рядом. Вон там, за кустами. Видишь, нойон, где сороки?
— Вижу. — Баурджин всмотрелся в предутреннюю туманную морось.
Ну да, ну да, и в самом деле, потеплело ночью — погода сменилась на пасмурную, заморосил мелкий противный дождичек. Да, и сороки над дальними кустами кружили — их уже не только слышно было, но и — светало! — видно.
— Вряд ли это погоня, — усмехнулся нойон. — Впрочем, давай-ка пойдём проверим. Ты с той стороны, а с этой.
Гамильдэ-Ичен, кивнув, перекинул через плечо лук, запоздало пожалев об оставшемся у предателя Сухэ ноже.
Они кружили по кустам примерно с полчаса и за это время обнаружили лишь слабые следы копыт. Хотя — свежие. Причём было не ясно — то ли этот неведомый следил за беглецами, то ли так, проезжал своею дорожкой.
— А и чёрт с ним, — махнул рукой Баурджин. — Уехал и уехал. Да и нам, кстати, пора.
Оба вернулись к костру и принялись собираться. Положив на коня попону и седло, Гамильдэ-Ичен нагнулся за остатками утки — так ведь вечером и не съели всю, уж больно оказалась сытной.
— Ну и дела! — удивлённо воскликнул юноша. — А утку-то нашу слопали!
— Конечно, слопали, — подойдя ближе, усмехнулся нойон. — Ты что, чужих следов не заметил?
— Ах да, — Гамильдэ-Ичен пристыжено замолк — ведь и впрямь, не заметил, что тут скажешь?
Интересно, кем был сей непрошеный гость? Кем бы ни был, ясно одно — точно не из погони. Наверное, какой-нибудь местный голодяй.
— Эй-эй! — негромко позвал Баурджин. — Понравилась хоть утка-то?
Ответом была тишина, и лишь всё так же уныло моросил дождь…
И пара тяжёлых стрел ударилась в землю, рядом с конями. И чей-то насмешливый голос велел бросить оружие в траву…
— Оружие? — усмехнулся нойон. — Так его у нас нет — одна сабля. Да и та — не наша.
Сабля и самодельный лук полетели в траву.
— Я знаю, — дождавшись, когда беглецы выполнят приказ, из-за кустов показался… Игдорж Собака!
Следом за ним с натянутыми луками в руках шло трое воинов, за ними — ещё четверо. Ну, и трое, вероятно, где-нибудь прятались. Десяток. Наверное, особо доверенные.
— Кони! Камень, — успел шепнуть Баурджин и, отвлекая врагов, с улыбкой спросил: — Ты зачем тайно съел нашу утку, Игдорж? Что, не мог попросить?
— Утку? Какую утку?
Игдорж Собака хлопнул глазами. И тот час же отдал приказ — стрелять! И просвистели стрелы — да поздно! Поздно спохватились, ребята, нужно было подойти ближе, не слушая разные там вопросы.
Беглецы просто-напросто разом взметнулись в седла — и одним прыжком скрылись за большим камнем. А враги-то были спешенные! Покуда позвали лошадей, покуда сообразили — друзья уже во всю прыть неслись по узкой долине к видневшемуся невдалеке оврагу.
Очень нехороший оказался овраг. Огромный, целое урочище. И очень, очень знакомое. Урочище Оргон-Чуулсу! Проклятое, страшное место из древних легенд.
Глава 16Господин из ХарбинаУрочище Оргон-Чуулсу, Восточная Монголия
Высоко над степью пылают знамёна,
Монгольские ветры шумят,
Идут эскадроны, идут батальоны,
Походные кухни дымят.
Над оврагом, над всем урочищем, расстилался туман, густой, как ячменный кисель. Беглецы нырнули туда, словно в патоку, лошади сразу пошли медленно, опасаясь переломать ноги. И тишина — мёртвая тишина — вдруг повисла вокруг, не было слышно ни стука копыт позади, ни разъярённых криков преследователей. Путники спешились, взяв коней под уздцы, и, осторожно ступая, двинулись вперёд. Там, где-то там, должен быть старый дацан, скрывающий в своих стенах древние сокровища и хрустальную чашу — чашу судьбы. Древние легенды гласили, что тот, кто осмелится проникнуть в дацан, погибнет, однако вот Баурджин уже когда-то там побывал — и ничего, до сих пор жив! А значит, и легенды все эти — «поповские антинаучные сказки», как, повторяя слова Владимира Ильича Ленина, выразился бы кто-нибудь из замполитов.