Вокруг было тепло, даже по-летнему душно, пахло плесенью и какой-то горькой травою, наверное полынью. Солнечный свет проникал сверху, золотя туманную мглу, но всё же не мог проникнуть на самое дно оврага и ничего толком не освещал. Гамильдэ-Ичен поёжился, хоть и бывал когда-то в этом месте, и тем не менее парню явно было не по себе. Баурджин внимательно вглядывался вперёд, искал дацан, правда, зачем он ему был нужен — не знал. Наверное, просто предполагал там отсидеться. Хотя, похоже, никто за ними не шёл — ага, побоялись-таки сунуться! Ну, ясно…
Увидев впереди чёрную тень дацана, Баурджин замедлил шаг и обернулся:
— Будем заходить, Гамильдэ?
— Ну его к чёрту! — нервно отмахнулся парень. — Нехорошее это место, нойон. Уж лучше миновать его побыстрее. Куда ведёт овраг?
— В сопки, но…
— Нас там могут ждать.
— …никто не знает — куда именно.
— Это хорошо, — юноша немного помолчал, — значит, мы можем здесь не задерживаться.
Князь согласно кивнул:
— Я тоже думаю — не стоит.
Они ещё не дошли до дацана, как вдруг окружающую тишину разорвал резкий грохот! Словно в сонный, затянутый густой зелёной тиной пруд кто-то швырнул гранату! Громыхнуло так, что у беглецов заложило уши.
И потом — снова!
И ещё раз! И ещё, ещё, ещё…
А потом, разрывая в клочья туман, потоком ливанул дождь.
— Гроза, князь! — подняв голову, удивлённо закричал Гамильдэ-Ичен. — Вот уж чего не ждали. Это осенью-то!
Баурджин усмехнулся:
— То-то вчера парило.
Сделал несколько шагов… и замер! Дацан исчез! Исчез прямо на глазах — вот только что маячили рядом стены и вдруг скривились, расплавились, стекли, как и не было!
— Чудны дела твои, Господи! — словно истинный православный монах потерянно произнёс Гамильдэ-Ичен.
Князь молча перекрестился, смахнул со лба намокшую чёлку и, обернувшись, бросил:
— Идём!
Ведя лошадей, они пошли по дну оврага, заросшему высокой зелёной травою, будто бы стояла уже не осень, а вечное лето. Путались под ногами папортники, иван-чай и багульник, жёлтые, умытые дождём лютики горели россыпью солнца, сладко пахло клевером и мятой. И ещё чем-то таким, знакомым… Баурджин не стал вспоминать — чем, не до того было.
Гроза кончилась так же внезапно, как и началась, сильный запах озона и мокрой травы защекотал ноздри, налетевший ветер, ласковый и тёплый, как взгляд любимой женщины, быстро разгонял тучи, освобождая от косматой тьмы прозрачную лазурь неба. Яркое солнце сверкающими брильянтами вспыхнуло в дождевых каплях, крупными серёжками повисших в траве и кустарниках. Все вокруг зазеленело, зацвело, и громко запели птицы.
— Ну и погода, а, князь? — прыгнув в седло, радостно потёр руки Гамильдэ-Ичен. — Словно вернулось лето! Ой… — Он вдруг скривился, схватился за правое предплечье — всё ж таки рана ещё не совсем затянулась, болела.
Нойон повернул голову:
— Что, больно?
— Терпимо… Как ты любишь говорить — до свадьбы заживёт! До свадьбы… — Юноша вдруг погрустнел. — Интересно, где-то сейчас Боргэ?
— Не печалься, Гамильдэ, — утешил Баурджин. — Вряд ли люди Гурхана будут сражаться с женщинами.
— Это так, но ты же знаешь Боргэ? Разве она усидит в гэре, когда будут громить её род? И вот, её схватили…
— Не переживай, мы обязательно разыщем твою возлюбленную — я ж как-никак сват! Или забыл?
— Не забыл, нойон! И рад, что ты это помнишь. Чу! — приподнявшись в стременах, Гамильдэ-Ичен прислушался. — Что за странный звук? Будто воет кто-то!
Баурджин приложил руку к уху — да, что-то такое выло, точней, завывало, и очень знакомо завывало… впереди, в тополиной рощице… Господи! А тополя-то — зелёные!
Князь придержал коня:
— Поехали взглянем, кто там так воет?
— Конечно, взглянем, — улыбнулся юноша. — Я думаю, это волк или шакал попался в капкан. А раз есть капкан — где-то рядом и охотники. Наши охотники, князь! Ведь это уже наши земли, теперь нам никакая погоня не страшна — пусть Игдорж Собака пугается, уж теперь-то ему придётся несладко. Утку нашу сожрал — вот злодей-то! И главное, не признается. Утки-то, конечно, не жаль, но…
Баурджин свернул за тополь и замер, с нешуточным удивлением осмысливая увиденное. Впрочем, что там было осмысливать? За подлеском, мимо тополей, проходила наезженная глубокой колеёю дорога, посередине которой дёргался застрявший автомобиль марки ГАЗ-АА и утробно выл двигателем (или старым редуктором).
— Сонин юу байнау? — пряча удивление, вежливо поздоровался Гамильдэ-Ичен. — Какие новости?
— Здравствуйте. — Баурджин перевёл его слова на русский.
Было с кем здороваться — в кабине вполголоса матерился усатый шофёр в летней красноармейской форме, а сзади толкали застрявший ГАЗ двое совсем ещё молодых, стриженных под ноль солдатушек.
— Здравствуйте, товарищи монголы, — оглянувшись, отозвался один из парней. — Не поможете нам? А то упрели все, — шмыгнув носом, он вытер со лба крупные капли пота.
— Какие дела? Поможем. — Баурджин спешился, передавая поводья своему спутнику. — Только вот приятель мой немножко болен. Такие дела, повредил руку. Сиди, сиди, Гамильдэ, я сам. Эх, взяли! Навались, р-раз, два…
Вытолкали! Не с первого раза, с третьего, но вытолкали, и довольный водитель, не глуша двигатель, выбрался из кабины и обрадованно схватил Баурджина за руку:
— Вот, спасибо, товарищи монголы! Выручили!
— Да не за что.
— Вы хорошо по-русски говорите, товарищ…
— Баурджин, — с улыбкой представился князь.
— Товарищ Баурджин.
— А это напарник мой, Гамильдэ, мы из дальнего аймака. Коневодческий совхоз имени Сухэ Батора, может, слыхали?
— Не, не слыхали. — Шофёр всё ж таки заглушил мотор и, усевшись на крыло, вытащил из кармана гимнастёрки кисет. — Угощайтесь, товарищ Баурджин.
— Знаете, не курю, — рассмеялся князь. — Бросил. В Москве ещё, на агрономических курсах.
— А, так вот откуда вы так хорошо русский знаете… Не курите, значит? Ну, как говорится, было бы предложено. Меня, кстати, Алексеем звать.
— Очень приятно.
— А это — Мишаня с Гришей. Молодёжь — я их так и зову — Миша-Гриша.
— Рады познакомиться, товарищи монголы! Да здравствует маршал Чойбалсан!
— Ишь… раскричались… Идите-ка лучше скат поменяйте, когда ещё говорил?
— Поменяем, дядя Леша. Это мы враз!
Водитель принялся скручивать самокрутку, Баурджин же, присев рядом на корточки, исподволь разглядывал солдат. Выгоревшие гимнастёрки, на воротниках чёрные петлицы с серебристой эмблемой инженерных войск — перекрещивающиеся молот и разводной ключ. В петлицах у шофёра — три треугольничка — старший сержант, у молодых — чисто, одна эмблема. Значит, рядовые, салаги.
— Как там японцы? — негромко спросил Баурджин.
— Да сейчас уж грех жаловаться. — Водитель улыбнулся в усы. — Как Жуков пришёл, вроде и полегчало… Ничего, скоро погоним самураев — к тому все идёт. Так что не переживайте, товарищ Баурджин. Что-то приятель ваш все молчит?
— А он по жизни такой, молчаливый, — усмехнулся нойон. — Да и не дело молодым встревать, когда старшие разговаривают — не по обычаю.
— Хорошие у вас, монголов, обычаи… Вот бы и нам такие — а то взглянешь на Мишу-Гришу… Ты им слово, они те — пять, если не десять. Язык без костей, одно слово!
— Что здесь происходит, нойон? — негромко спросил Гамильдэ-Ичен. — Что за странная кибитка без лошадей? Кто все эти люди? Они не монголы, точно. Не причинят ли вреда? Может, их лучше убить да поскорее уехать отсюда?
— О! — выпустив клубы дыма, старший сержант засмеялся. — Вот и у молодого голос прорезался. Чего спрашивает?
— Торопит. Дескать, и без того опаздываем. В Барун-Урт едем, — припомнив название одного из ближайших городков, на голубом глазу соврал Баурджин. — На семинар по искусственному осеменению крупного рогатого скота.
— Хорошее дело, — одобрительно кивнул шофёр.
— Обмен опытом. Со многих аймаков люди приедут. Война войной — а хозяйство тоже развивать нужно. Одна осень лучше трёх вёсен.
— Да уж, — водитель старательно затоптал скуренную самокрутку ногой, — и впрямь скоро осень… Полмесяца — и сентябрь. Ну, ж к этому времени мы самураев расколошматим! Хозяйствуйте себе спокойно, товарищи трудовые монголы. А ваши цирики, Лодонгийн Дангар, нам здорово помогают…
— Это уж скорее вы нам.
Шофёр снова засмеялся:
— Да уж. Не бросать же в беде братский народ!
Бойцы между тем заменили скат и, простившись с «монголами», попрыгали в кузов.
— Хороший вы человек, товарищ Баурджин, — водитель забрался в кабину и махнул рукой Гамильдэ-Ичену, — прощайте. Удачи вам в вашем деле.
— И вам удачи! — засмеялся нойон.
Заурчал двигатель, «дядя Леша», прибавив газку, скрежетнул коробкой передач… И тут же ударил по сцеплению и тормозам — из-за поворота на скорости вылетела чёрная «эмка» на высоко приподнятых колёсах — вездеход. Тормознув, резко остановилась, взметнув тучу грязи. И тут же из машины выпрыгнули двое бойцов и поджарый смуглолицый мужик с капитанскими шпалами в синих петлицах. Кавалерист. Только вот вместо коня — «эмка».
— Кто такие? — Капитан подскочил к всадникам. — Из какого аймака? Попрошу предъявить документы, товарищи скотоводы!
Он говорил по-монгольски, очень хорошо говорил, и это очень сильно насторожило Баурджина. И — документы…
А двое бойцов уже целились в конников из винтовок. И как быстро выскочили! Ловкие, черти.
— Что они наставили на нас свои кургузые копья? — презрительно прошептал Гамильдэ-Ичен. — Засадить им стрелу, князь?
— Ах, князь?! — сверкнув глазами, капитан выхватил из кобуры пистолет. — А ну, спешились! Я кому сказал? Спешились!
— Слезаем, Гамильдэ, — махнул рукой нойон.
— Так, может, ускачем?
— Не ускачем…
— Не советую никуда скакать! — скривился капитан. — А ну, руки в гору! Ефремов, обыскать!
Один из бойцов, передав винтовку водителю «эмки», умело пропохлопал беглецов и, обернувшись, доложил: