— Товарищ капитан, нет ничего! Только у этого, — он кивнул на Гамильдэ-Ичена, — нож.
— Случилось что, товарищ капитан? — высунулся из кабины грузовика шофёр «дядя Леша». — Может, помочь? Эти монголы и мне подозрительными показались. Вон тот, высокий, по-русски хорошо говорит. У нас учился.
— Выясним. Ефремов — наручники на обоих.
И щёлкнуло на запястьях беглецов холодное злое железо…
Баурджин только головой покачал да сплюнул — влипли! Хотя… Чего такого случилось-то? Ну, задержали для проверки. В прифронтовой полосе — дело житейское. Ничего компрометирующего у них с Гамильдэ с собой нет, так что… Правда, могут прикопаться к тому, что документов нет. Но, с другой стороны, какие документы у кочевников из дальнего аймака?
— Прошу в машину, граждане, — капитан вежливо козырнул задержанным, — проедем, здесь недалеко.
— А лошади? — напомнил Баурджин.
Капитан кивнул:
— Ефремов! Займись лошадьми.
— Слушаюсь, товарищ капитан.
Беглецы уселись в машину, на заднее сиденье. Влезали через правую дверь, левая, похоже, не закрывалась. Рядом, кое-как умостив винтовку, уселся вооружённый боец. Поехали…
Ловко выбравшись задним ходом на более-менее сухое место, шофёр лихо развернул машину на траве и погнал по узкой дороге, ведущей куда-то в сопки. Судя по солнцу — на запад.
— Сержант сказал, вы говорите по-русски? — обернулся капитан.
— Да, говорю, — не стал скрывать Баурджин. — Учился на курсах в Москве.
— Проверим. Может, скажете сразу — где вы спрятали взрывчатку?
— Да нет у нас никакой взрывчатки!
— Ага, нет! Нам отлично известно, что у вас целый рюкзак тринитротолуола.
Повернув за сопку, машина некоторое время ехала в гору, а затем, выбравшись на большак, быстро понеслась по выжженной солнцем степи в направлении каких-то строений. Ну, да — небольшой такой посёлок: несколько кирпичных зданий — вероятно, административных, — магазин, с десяток гэров. У одного из зданий машин остановилась, подняв тучу пыли.
— Выходите! — прозвучал приказ.
Капитан поднялся по широким ступенькам. Стоявший у крыльца часовой с винтовкой — судя по синими петлицам, тоже кавалерист — козырнув, с любопытством посмотрел на задержанных.
— Осипов! — войдя в обширное помещение, заорал главный. — Осипов! Да где тебя черти носят? Поди опять спишь?
— Никак нет, товарищ капитан, — выскочил откуда-то из-за угла красноармеец с заспанными глазами. — Не спал, по вашему приказанию составлял сводки.
— Составил?
— Почти…
— Ну, так заканчивай, чёрт тебя дери! Да… Этих двух — пока в кабинет Розенко. То есть одного, — особист (а кто ж ещё-то?) ткнул пальцев в грудь Гамильдэ-Ичена, — запереть. Не спускать глаз. Головой отвечаешь!
— Есть, товарищ ка…
Капитан уже его не слушал, поднимаясь на второй этаж по широким исхоженным ступенькам. Наклонившись, отпер ключом замок и распахнул дверь:
— Задержанный, заходите. Сергеев, никого в кабинет не пускать. Как позову, заберёшь этого…
Козырнув, сопровождавший задержанных боец замер у двери.
Войдя, Баурджин зажмурился от бьющего сквозь оконное стекло солнца.
— Входи, входи, садись вон, — кивнув на колченогий стул, стоявший прямо посреди кабинета, капитан поспешно задёрнул штору.
Баурджин уселся, с любопытством осматриваясь вокруг. Кабинет как кабинет: большой конторский стол, обтянутый зелёным сукном, на столе — коричневый полевой телефон с вытянутыми через открытую форточку проводами, в левом углу — сейф или, верней, несгораемый шкаф, над ним на стене — потрёт товарища Сталина. В правом углу — тумбочка с графином.
— Ну? — усевшись за стол, хозяин кабинета недобро воззрился на князя. — Будем разговаривать, гражданин, не знаю как там вас… Пока не знаю. Смею заверить. Или — вас лучше называть — господин? Господин из Харбина! Что побледнели? Не ожидали такой встречи. Признаться, и я не ожидал. Вы слишком уж глупо попались!
Баурджин слушал вполуха — и так уже было понятно, за кого его принимают — за диверсанта или шпиона, за кого же ещё-то? Взгляд его был прикован к несгораемому шкафу, из-под дверцы которого торчала… шёлковая голубая ленточка! Что это — совпадение или…
Что ж… Придётся здесь немного пошуметь. И проверить…
— Так будем говорить?
Князь улыбнулся и закинул ногу на ногу:
— Прежде мне бы хотелось знать, кто вы?
— Ах, да, забыл представиться. Капитан Коробкин, Эдуард Викторович, отдел контрразведки восьмой кавалерийской дивизии. Ещё пояснения требуются?
— За что вы нас задержали?
— За что?! — Коробкин хрипло рассмеялся и, отворив дверцу шкафа, извлёк оттуда мятый листок. — Вот шифрограмма. Ориентировка на диверсионную группу, заброшенную в наш ближний тыл японским командованием… вашим, значит, командованием…
— С чего вы взяли?
— А вы не перебивайте, послушайте. Может быть, поймёте, что не стоит дальше валять дурака. Итак, состав группы: кореец Хен Ким, сухощавый, поджарый, темноглазый — матёрый разведчик-диверсант, радистка Лю Синь, маньчжурка, смуглая, как мулатка. Особые приметы — зелёные глаза. Вообще-то такие не свойственyы маньчжурам. Может быть, полукровка, а? Только не говорите, что вы её не знаете, по глазам вижу — знаете! Или я не прав, господин из Харбина? Подождите, не возражайте, я вам ещё не все зачитал. Итак, кроме этих двоих — они, кстати, уже у нас и вовсю дают показания — в группе ещё трое, включая командира — капитана японской императорской армии Исидзиро Такаси. Ушлый такой японец со шрамом над правой бровью…
Услыхав про шрам, Баурджин вскинул глаза — и это не укрылось от капитана, вызвав на лице его быстро промелькнувшую довольную ухмылку. Мигом подавив её, он продолжал:
— Ещё там был один халкинец, молодой, но ушлый. При задержании ушёл, был ранен в правую руку, точнее, в предплечье. Ага! Узнали, о ком речь? О вашем спутнике, само собою. Теперь — о вас, — с торжествующей улыбкой капитан вытащил портсигар. — О вас, о вас, господин Васильчиков. Батюшка ваш, кажется, был поручиком у Колчака? До штабс-капитана не смог дослужиться? В двадцать первом подался в Забайкалье, к Семенову, затем — в Харбин. Вы ведь там и родились, в Харбине, а, Олег Витальевич? Матушка ваша, кажется, китаянка?
Баурджин опустил глаза — лихо! Ладно, мели, Емеля… Задерживаться здесь князь явно не собирался. Но пока нужно было ещё кое-что разузнать. И освободиться от наручников. Гамильдэ! Ключ от них, похоже, один. У Ефремова? Или у капитана?
— Так что, Олег Витальевич, будем сотрудничать?
Баурджин устало кивнул:
— Будем.
Коробкин заулыбался ему, словно лучшему другу:
— Признаться, я и не ожидал от вас иного ответа. Что вам эти чёртовы японцы? Вы же русский. Ну, по крайней мере, наполовину. Нам известно, что некоторые ваши друзья в Харбине испытывают искреннюю симпатию к Советскому Союзу. Что ж вы-то подались в диверсанты?
— Деньги.
— Поня-а-атно… В нищете, значит, жили, бедствовали.
— Да так, что вам и не снилось…
— Ну, не будем об этом, Олег Витальевич. — Следователь подошёл к окну, выпустив в распахнутую форточку синюю струйку дыма. — Сейчас нас интересует японец. Исидзиро Такаси. Признаться, он от нас ушёл, да так ловко! Надеюсь, вы нам назовёте явки в кочевьях и городах… агентов, они ведь есть, несомненно, есть…
— Покурить бы! — перебил излияния Коробкина Баурджин. — И водички…
— Ах да, — Коробкин бросился к двери. — Сергеев, ключи!
Прикрыв дверь, Коробкин снял с задержанного наручники… И нойон с силой обхватил крепкими пальцами его горло! Нет, убивать не хотел, лишь слегка придушил — слава Богу, за пять лет жизни в кочевьях приобрёл кое-какой специфический опыт.
Осторожно затащив незадачливого капитана за стол, Баурджин пошарил в несгораемом шкафу и, достав оттуда связку голубых ленточек, засунул их жертве в рот, вместо кляпа. Подойдя к телефону, снял трубку, осторожно положил рядом — чтоб не трезвонили почём зря. Затем быстро снял с бесчувственного тела китель, скинул рваный дээл, натянул добычу на себя, напялил на голову фуражку и, надев на руки капитана наручники, подошёл к двери и рявкнул:
— Сергеев! Ключи забери!
— Есть, товарищ ка… ап… ап…
Баурджин коротко, без замаха, врезал солдатику кулаком в живот, после чего сильно ударил по шее. Мог бы, конечно, прибегнуть и к более радикальным методам. А вообще, нет, не мог. Несмотря ни на что, это ж всё же были свои! Ну, не повезло немного, бывает…
Подумав, нойон выдвинул ящик стола, вытащил чернильную ручку и, быстро накарябав несколько фраз на первом попавшемся бланке, выскользнул в дверь, предварительно связав красноармейца Сергеева его же ремнём. На полпути вернулся, вытащил из кобуры капитана пистолет — на всякий случай. Подошёл к лестнице:
— Осипов! Живо сюда!
— Осипова нет, товарищ капитан. Он отчёты пишет.
— Ефремов, ты?!
— Так точно, това…
— Арестованного сюда, быстро!
— Есть, товарищ капитан!
Баурджин действовал отточенно и чётко. Понимал — в случае чего пощады ему не будет. И сам пропадёт, и товарища не выручит, а подставит. Услыхав шаги, затаился за изгибом лестницы, хорошо, коридор оказался тёмным, конечно, не глаз коли, но всё же…
Ага! Вот показалась голова Гамильдэ-Ичена. За ним красноармеец с винтовкой.
— Ефремов, — пропустив обоих вперёд, тихонько позвал Баурджин.
Солдат обернулся:
— А? Ой…
Хватая ртом воздух, осел на пол.
Отлично!
Теперь — разомкнуть наручники Гамильдэ. Вот так…
— Нойон?!
— Этого — связать, в рот — кляп. Потом жди.
— Я все понял, князь!
А Баурджин не слышал, бегом спускаясь по лестнице. Только бы не принесло шофёра или кого-нибудь ещё. Только б не принесло… А парни-то расслабились! Контрразведка, блин! Кавалеристы чёртовы, привыкли шашками махать. Расслабились, расслабились здесь, в тылу. Ну, конечно — население приветливое и мирное, кругом наши войска, японцев не сегодня-завтра выбьют. Красота — одно слова.