Больно хлестнули по лицу ветки. Пригнуться. Придержать на склоне коня. Снова пустить вскачь. Ага, вот она — узкая тропка, к ней-то сейчас и улепётывает господин шэньши. И разбойники за ним что-то не гонятся. Почему?
Увидев затаившихся на тропинке людей, Баурджин осадил коня, выхватывая из ножен саблю. Не хотел ведь её брать! А вот, пригодилась. Теперь понятно, почему беглецов никто не преследовал, — их ждали впереди!
Заслышав стук копыт, сидевшая в засаде троица мигом обернулась. Плоские скуластые лица с узенькими щёлочками-глазами, в руках — короткие копья-клевцы, нечто вроде алебарды с крюком, любимое вооружение китайских воинов, ну и местного разбойного люда тоже. Удобная вещь вообще-то... Только не против сабли!
Взвив на дыбы коня, Баурджин ударил с оттяжкой, поразил того разбойника, что попытался ткнуть его в грудь остриём алебарды, и, тут же пригнувшись, уклонился от ударов остальных. А они неплохо действуют, совсем неплохо!
Только подумав это, нойон вдруг ощутил, как конь под ним с жалобным ржанием заваливается на бок — вражины подрезали сухожилия. Выпрыгнув из седла, Баурджин отмахнулся саблей от клевцов, выбрал позицию — у поворота, недалеко от густых зарослей можжевельника, откуда, по всем расчётам, вот-вот должен был появиться беглец...
Ввухх!!!
Один из бандитов с силой метнул клевец, и, будь на месте Баурджина кто-то другой... Однако молодой человек лишь весело повёл плечами, легко уклонясь от пущенного оружия, и, не мешкая, перешёл в нападение, не давая противникам наброситься на него с двух сторон.
Оп! Лихой выпад! Лихой...
Князь уклонился и с силой ударил по древку клевца саблей, отбивая оружие врага в сторону. Сам чуть сместился влево. В руке второго врага что-то блеснуло... Нож! Стальное лезвие со свистом пронзило воздух.
Взмах клинка. Звон. Нож отлетел в заросли.
Снова выпад!
Ах ты, вражина! Эх, не дотянуться... Отскочил... А в это время... Опять летящий в воздухе нож! Да сколько у него этих ножей? Прямо цирк какой-то. Цирк, который может плохо кончиться. Пора, пора вас прижимать, братцы! К тому же и время уже, кажется, на исходе...
Баурджин быстро разгадал нехитрую — но от этого не менее действенную — тактику врагов. Один — с копьём-клевцом — наносил удары, приковывая к себе внимание и не давая уйти, а второй, метальщик, посылал в цель ножи.
Нойон прищурил глаза. Тот, что с копьём, ощерился, ухмыльнулся, покусывая вислый ус, — готовится к выпаду... ну-ну... А как там второй поживает? Угу, с ножичком... Сейчас этот ударит, а второй, значит, метнёт нож в то самое место, где должен будет оказаться, уклоняясь от удара, Баурджин... Ладно! Пробуйте!
Он!
Выпад!
Баурджин резко присел.
Ухватил левой рукой древко копья... и резко дёрнул на себя, подставляя под летящее лезвие спину незадачливого врага!
Ах, как смачно впился клинок! Прямо между лопаток.
Враг застыл, словно бы вдруг наткнулся на какое-то препятствие, глаза его выкатились, округлились, изо рта показалась кровь.
Готов!
Оттолкнув копейщика, Баурджин в два прыжка бросился к метателю, на ходу отбив очередной нож. Похоже, последний.
Ну да, так и есть — последний. Разбойник выхватил из-за пояса кистень, раскрутил... Вернее сказать — не успел, только попытался — остриё тяжёлого клинка пронзило ему грудь.
— Ну что же, — осмотрев место битвы, усмехнулся князь. — Пожалуй, неплохо. Жаль вот только коня, ну уж тут не до жиру...
Его дальнейшие действия могли бы показаться весьма странными постороннему наблюдателю, если бы таковой при сем присутствовал. Во-первых, Баурджин живенько уволок трупы разбойников в заросли, во-вторых, выкинул туда же и саблю, в-третьих — вытащил из саадака лук и несколько стрел, прислушался. Ага, вот совсем рядом, за поворотом, послышались чьи-то быстрые шаги. Баурджин стиснул зубы — он, не он?
И, увидев показавшегося из-за можжевеловых кустов тяжело дышащего толстяка-шэньши, облегчённо выдохнул — он!
— Господин! — состроив жалобную гримасу, закричал Баурджин. — Помогите мне, господин, прошу вас.
Нарочно хромая, он поковылял к чиновнику, испуганно дёрнувшемуся было при первом же вопле, но... Вряд ли то, что увидел шэньши, могло бы хоть кого-нибудь испугать — перед ним, ничуть не проявляя агрессии, а, наоборот, моля о помощи, стоял молодой человек лет тридцати, с приятным, даже можно сказать, красивым лицом, зеленовато-карими, вытянутыми к вискам глазами, светловолосый. Непривычно, конечно, но в здешних пограничных местах кого только не встретишь. К тому же незнакомец был скромно, но вполне прилично одет: в синий, средней длины халат с тоненьким пояском, узкие чёрные штаны и тупоносые верёвочные туфли с обмотками. Такие были распространены среди ханьцев — жителей нескольких граничащих империй: южной — Сун, северной — Цзинь и западной — Ся. Собственно ханьской[2] считалась одна Сун, Цзинь же основали чжурчжэни, а Ся, точнее, Си-Ся, ещё точнее, Си-Ся го — Западное государство Ся — тангуты. Вот к ним-то и относил себя сейчас Баурджин, вернее, хотел таковым выглядеть в глазах шэньши.
— Я вижу, вы тоже пострадали от этих проклятых разбойников, господин. — Нацепив на лицо ту самую не то улыбку, не то гримасу, коей обычно замордованные подчинённые приветствуют немаленькое начальство, Баурджин вежливо поклонился и, явно торопясь, добавил: — Видите ли, я немного знаю эти места... Знаю, где можно укрыться, господин.
— Знаешь, где укрыться? — Чиновник опасливо огляделся. — Так что же тогда мы здесь стоим? Веди!
Нойон развёл руками:
— Увы! Я могу лишь ковылять... Проклятые лиходеи повредили мне ногу. Вот если бы вы... если бы вы соблаговолили помочь мне... хотя бы чуть-чуть...
Где-то за поворотом послышался стук копыт и крики, и возникшая было на лице чиновника презрительная усмешка сменилась выражением некой решимости, свойственной не слишком решительным людям, припёртым судьбою к непреодолимой стене.
— Так и быть, — оглянувшись, фыркнул шэньши. — Обопрись на мою руку... Смелей же, сейчас не до церемоний!
— О, господин, поистине, не знаю, как вас и бла...
— Меньше слов! Куда идти?
— Туда, господин, туда!
Опершись на руку чиновника, Баурджин кивнул на желтоватые заросли облепихи и дрока, которыми были густо покрыты теснившие тропку скалы.
— Туда? — удивился шэньши. — Но там же кусты, а за ними — пропасть!
— Шагайте, господин, я знаю проход.
Пожав плечами, чиновник подчинился. Вдвоём со скромным ковыляющим спутником они свернули с тропинки и исчезли в густых зарослях, средь которых и вправду имелся проход, уходящий в узенькую расщелину между скал.
Судя по раздавшемуся за их спинами лошадиному ржанию, беглецы убрались вовремя — разбойники с криками прочёсывали ущелье.
А здесь, между скалами, было не сказать чтоб особенно уютно, но, похоже, вполне безопасно и тихо. Каменистая тропа под ногами оказалась достаточно широка для двоих, густой кустарник надёжно скрывал от посторонних глаз, и где-то совсем рядом было слышно журчание ручья.
— Вода этого ручья считается целебной и хорошо заживляет раны, — шёпотом поведал Баурджин своему спутнику. — Давайте спустимся вниз... вот сюда... к камню... Присядем...
Усевшись на большой серый валун, с обеих сторон омываемый прозрачными водами ручья, Баурджин, не разуваясь, опустил в воду ноги и блаженно зажмурился.
— И долго мы будем тут сидеть? — недовольно осведомился шэньши.
— Думаю, что до утра, господин.
— До утра?! — В глазах чиновника промелькнул ужас. — Да в своём ли ты уме, парень? Тут, верно, полно змей или каких-нибудь хищников!
— Самый страшный хищник — человек, господин. — Баурджин соскочил с камня и, пройдя по дну ручья, выбрался на тропу. — Здесь неподалёку, в горах, есть охотничья хижина — в ней мы и переждём ночь. Если, конечно, такой важный господин, как вы, не побрезгует ночевать вместе со мной, недостойным торговцем...
— А, так ты торговец! — ухмыльнулся шэньши. — То-то я смотрю — неплохо говоришь по-ханьски. Наверное, бывал с караванами в имперских городах?
— Бывал, — тяжело вздохнул Баурджин. — К сожалению, теперь это всё в прошлом. Я разорён! Проклятые разбойники ограбили меня до нитки... О, горе мне, горе...
— Хватит причитать! — вполне резонно заметил чиновник. — Смотри-ка, уже смеркается. Так где там твоя хижина?
— О, сейчас, сейчас, господин, — спохватился молодой человек. — Вон туда надо идти, туда. Видите, я уже почти совсем не хромаю. О, поистине, это чудесная вода, чудесная.
Он и в самом деле больше не обременял собою руку шэньши, а довольно бодро — правда, не забывая иногда прихрамывать, — шагал впереди, указывая путь:
— Это не очень далеко, нет...
Шагали часа два. Тропинка то сужалась, прижимаясь узким карнизом к скале, то вновь расширялась до такой степени, что при желании можно было бы проехать и на повозке, запряжённой парой волов. Иногда приходилось продираться через заросли колючего кустарника, отчего богатый халат чиновника местами порвался, а широкий шёлковый пояс прямо-таки повис клочьями.
— Ну? Скоро? — недовольно поинтересовался шэньши.
Баурджин в задумчивости остановился и почесал затылок:
— Кажись, во-он за теми кустами... Нет, вот за этими... Идёмте же, господин!
— За теми, за этими, — шагая следом за проводником, ворчал чиновник. — Ох, и навязался же ты на мою голову!
— Вот она! — радостно вскричал Баурджин. — Вон, за орешником!
И напрямик через шиповник бросился к хижине, островерхая крыша которой торчала шагах в двадцати. Чиновнику не оставалось ничего другого, как, вполголоса ругаясь, последовать за торговцем, обдирая в кровь руки и щёки — кусты шиповника оказались не только густыми, но и высокими.
— Прошу вас, господин! — Дожидаясь чиновника, Баурджин застыл на пороге хижины — небольшой, с крытой еловыми лапами крышей, с пристроенными с торцов сараями и бумажными окнами по фасаду. Типичная китайская фанза... то есть ханьская — так надобно говорить.