ни сказали, что я должен сжать свой вихрь, как Каллироя и Свезьест, что это «первостепенно важно» ’ но я никогда особо не вникал в аэрологию и клубки вихрей · моя область была музыка и дерево , — так что за все мое шлифовальное существование я из ветра так ничего и не извлек, кроме мелодических линий. , Я, конечно, хотел бы повидать Верхний Предел хотя бы ради них, музыкантов Орхаостра, как звал их Караколь, · просто посмотреть на что они похожи и как играют поговорить немного о музыке о технике. Как мы придумали столь изящную систему транскрипции ветра ‘ ‘ и при этом не смогли правильно расшифровать партитуры по которым играли на Верховье, · ˙ и даже толком не старались их передать в камерной музыке хотя бы ради удовольствия? ‘ ~
Сжать вихрь, если б знал где ‘ находится и как его связать, хоть может инстинктивно, я бы не отказался, чтобы без и быть уверенным что что-то из меня останется навечно, ну а если нет — если мой слух кроме ( ) меломания никогда не была сильной стороной нашей Орды, а ведь сколько раз трасса была очевидна по одному только звуку, но им нужно было вынюхива˙ь, высма˙ рива˙ь, с ума сой˙и сколько раз Голого˙ решал по нюху всю свою жизнь ˙ак и умре˙ рылом вперед, у него рыло вмес˙о вихря
¬ Голгот весь подобрался, вытянулся во весь рост и двумя руками одновременно ударил по стене белого металла. Завидев перевал, он приподнял заледеневший визор,
вдохнул так сильно, как только мог в снежный туннель своего носа, и плюнул в ветер. Тут он заметил, что я был рядом, справа от него, и в нем стал подниматься этот крик, несдерживаемый, сначала глухой, как лавина, но на последних словах ясный, как звон камня:
— Нооооррр…. Нннннооорррр… Ннннноооооррррр… НОРС-КА!
Нооооррр… Ннннооорррр… Ннннноооооррррр… НОРС-КА!
) Глоток обезумевшей свободы, голос Голгота прорвался, словно вытолкнул из живота тяжелый фрагмент его вихря, прогремел на все бескрайние гигантские просторы цирка Шнефеллеркрафта и гулким эхом прокатился по всему Гардаберскому кулуару вплоть до нас. Рев древнего, возникшего из прошлого мамонта. Он потряс нас до самых позвонков. Я на секунду испугался, что Голгот сейчас пустит на нас лавину своими криками, но радость приближения к вершине была настолько велика… «Вихрь Фироста перешел в Эрга, — радовалась Ороси. — Дошел до нас по встречному ветру, представляешь? Я поверить не могу, но он с нами. С ним мы сильнее». Я не успел ей ответить, что он как-никак умер, и ничто не могло его заменить, как Пьетро, вторя Голготу с разрывом в сто метров, тоже заорал:
— Ннннннннннооооооооооооорррррррррррррр… НОРС-КА!
π Четверть часа спустя мы перешли Гардаберский уступ.
— Видишь там, внизу? Это Бракауэрский цирк, ледяная долина, настоящий тупик. За ним стена две тысячи метров!
— Я в курсе! И есть только один способ выйти к верховью.
— И какой? — повеселел Караколь.
— Рядом со стеной стоит столб, отец говорит, что поверхность у него вполне пригодная для восхождения. Он по высоте такой же, как и сама стена, и между ними проходит естественный соединяющий их мост. Это единственный путь, это трасса.
— Если мы пройдем этот столб, то будем Ордой, прошедшей дальше всех за всю историю Орд!
— Знаешь, что мне отец сказал про Бракауэрский столб?
— Нет.
— Что это самое высокое надгробье, которое он когда-либо видел…
— Если я все правильно понял, то мост наверху еще хуже. Они потеряли шестерых…
— Но им все-таки удалось пройти. Отец сказал тебе что будет дальше?
— Да, Сов, но…
— Но что? Скажи что они видели! Мой отец не захотел мне ничего говорить!
— Я поклялся хранить это в тайне. Извини.
— Все настолько ужасно?
— Забудь…
— Скажи хотя бы, хорошо или плохо.
— Это просто-напросто невообразимо. По правде говоря, я ему не поверил. Они собой не вполне владели к этому времени…
<> История сохранит в памяти, что я добралась до лагеря за двенадцать дней и что я упала, не дойдя сто метров до поселения, держа в руках ветку березы, в которой Фуския сразу разгадала своего брата. Будут рассказывать о моей любви к Степпу, как мы посадили березу и с какой заботой ухаживали за ней, чтобы дерево принялось. Я выбрала место в нескольких метрах от хижины, где мы провели последнюю ночь вместе, в его саду; будут говорить и о том, как наш сын, Йоль, в едва ли годовалом возрасте сам по траве добрался до дерева и устроился в его корнях. А еще будут говорить о моем мужестве и о том, что я отказалась от Верхнего Предела ради любви, и постараются бальзамом добрых слов залечить в моей памяти воспоминание о лице Силамфра, смотрящего нам вслед, будут снова и снова убеждать меня, что я ни за что не смогла бы отыскать Альму в лавине, которая ее унесла, когда она прокладывала для меня трассу в дефиле Клавела. Но я знаю, что они все врут, что Ороси наверняка разыскала бы ее по вибрациям вихря, что я должна была продолжать копать снег.
Я не знаю, что приключилось с остальными, с теми, кто остался там, наверху. Быть может, я когда-нибудь узнаю, мне бы так этого хотелось… Я очень люблю Фускию и маму Степпа, обожаю говорить с Мацукадзе, но мне очень не хватает нашей Орды. Я дико по ним скучаю.
Мацукадзе говорит, что лет через пять в заболони дерева возможно образуется новая смола, более жидкая, похожая на кровь. Она считает, что в дереве сохранилась человеческая частичка Степпа, и если правильно и терпеливо выхаживать вихрь, то, возможно, получится вернуть его в прежнюю форму или даже вернуть совсем. Я не знаю, что об этом думать, знаю только одно: месяц назад Тэ Джеркка сказал мне, что он знает случай подобной ретромор-
фозы, произошедшей с одним сервалом, из животного в человека.
Йолю скоро будет три. Он часто спрашивает меня, где папа, и я отвожу его к дереву и говорю: «Он здесь». «Где здесь?» — спрашивает он, проказник, он эту игру знает наизусть. «Вот здесь, он спит, он отдыхает в стволе дерева!» — отвечаю я ему. И он смеется и крепко-крепко обнимает дерево изо всех сил, и ласково целует. Но он не глупенький, прекрасно знает, что случилось с его отцом, я все ему рассказала.
— Мозет быть, если мы все влемя будем здесь, то папа велнется как ланьше, мам? Мозет ему плосто стлашно? Звели иногда боятся, мозет и ему стлашно, а, мам? Нутлии вот инода боятся, когда к ним…
— Да, но мы его приручим, Йоль, ты прав…
— Как котов? Мы его плилучим как котов, котолые тебя спасли в снегу?
— Да, Йоль, мы его вернем. Мы вместе обязательно вернем папу.
) Мы застряли, мы просто безнадежно застряли у этих чертовых Бракауэрских ворот. Мы поднялись по столбу, и, надо сказать, провели восхождение мастерски, хоть на него и потребовалось два дня чистого скалолазания. Мы были уверены, что, поднявшись наверх, сразу выйдем из цирка… Теперь мне даже вспоминать об этом смешно.
На противоположной стороне моста, прямо напротив нас, возвышались обозначавшие вход два отрога, выраставшие прямо изо льда. Между нашим бивуаком, разбитым на каменистой платформе столба и Бракауэрскими воротами, что служили выходом из цирка, было всего каких-то сто пятьдесят метров! Если не считать того, что эти сто пятьдесят метров были самыми головокружитель-
ными на всем белом свете, и того, что вместо «скалистого перехода», как говорили наши родители, перед нами оказался мост из отшлифованного льда, шириной в два тела, гладкий, как стеклянный стол, и к тому же выгнутый в центре. Этот так называемый «мост» проходил над пропастью в тысячу девятьсот метров, заверенных Тальвегом, вдоль ледника, на который мы уже третий день пялились с нашей платформы. На ледник то наползали тучи, и валил снег с утра до ночи, то он сверкал на солнце всеми оттенками льда. Ни Голгот, ни Арваль, ни Эрг не смогли сделать по мосту больше двадцати шагов. Каждая попытка кончалась тем, что они оказывались подвешенными над пропастью, качаясь на страховочной веревке, и это пока еще повезло, что никто из них эффектом маятника в столб не влетел. Лед на мосту (хотя Тальвег не перестает нас поправлять, де-это не просто лед, а что-то другое, чистое стекло, ну или я не знаю, что там еще) был настолько тверд и гладок, что наши шипы, стершиеся за месяц скитаний, не вонзались в него достаточно, чтобы мы могли удержаться под порывами ветра. Голгот попробовал ползти на животе, передвигая под собой служивший ему мобильной страховкой ремень, который он закрепил вокруг моста, но ширина последнего была неравномерной, а регулировать ремень на ходу было крайне опасно. Голгот дважды опрокинулся под мост, и чтобы вернуться назад ему потребовалось приложить немыслимые усилия.
При восхождении по столбу Эргу несколько раз удалось развернуть свой параплан и подстраховать нас сверху, и я попытался настоять, чтобы он рискнул сделать небольшой перелет и здесь. Он выслушал мое предложение и сразу же поставил меня на место:
— Так-так, скриб, тихо… Ты крылом хоть раз управлять пробовал? Ну-ка, попробуй приземлиться на стенке напро-
тив! Или на столбе! Ты порывы между ними видел? Ты головой подумал вообще?! Взлететь я, конечно, могу… А вот приземлиться целиком у меня примерно столько же шансов, сколько и расшибиться о стену, врезаться в мост или в облака улететь. Ты соколов видел? Здесь огромные провалы в воздухе. К тому же этот чертов кривец весь в роторах!
— Да, здесь сплошной аэрологический хаос, — подтвердила Ороси упавшим тоном.