нишу для укрытия, и теперь были в восьмидесяти метрах от меня. Я тут же схватила станок, воздух был бледно голубой, у меня было секунд двадцать, и металл вгрызся в стенку льда. Нужно было расширить траншею как можно быстрее, чтобы мы могли поместиться втроем…
) Началась новая, ни в чем не походившая на предыдущую фаза извержения. На этот раз не было ни лавин, ни выбросов твердых пород, а только ветер, чистый ветер, так мне во всяком случае в начале показалось с места, где я находился, но до того, по слуховым и визуальным ощущениям жидкого потока, поднимающегося по стенкам кратера, я понял, что происходит на самом деле. Они были метрах в сорока от укрытия Ороси, не более. Тальвег, ослепленный метелью, бежал впереди. Тело его содрогалось от налетавших порывов, и он старался держаться внутренней части кратера, в страхе, что его унесет в бездну по ту сторону хребта. Караколь шел, запрокинув голову вверх, и, казалось, даже не торопился — и в этот миг ветер вошел в свою седьмую форму.
¿' Воздух, скажем прямо, чтобы сразу прояснить ситуацию, перейти через черту и не оставаться на поверхности вещей, становился действительно жидким — не как вода, прошу заметить, и даже не как дождь в тоскливый шунский день в тени на берегах Лапсана, он становился жидким, словно жидкий воздух, именно так, а значит, был скорее холодноват, так как в минус двести с чем-то градусов дышать становится тяжеловато полной грудью, так сказать, разве если кто решит внутри себя отлить нагрудник из чистого стекла, а, кстати говоря, чем плоха идея? Но в общем-то меня особенно все это не смущает, как автохрону мне скорей грозит замедление тайком, в груди —
давай, встряхнись, Тальвешка, подвигай хоть ушами, чтоб продолжить этот фарс, дыши еще, дыши… А хочешь дам прием от аэромастеров: «Дыши, как на одном дыхании…»
x Пошел отток, за ним второй. Я выглянула из укрытия и подняла визор на шлеме. Тальвег был от меня всего лишь в пятнадцати метрах, но мне потребовалось какое-то абсурдное количество секунд, чтобы понять, что он больше не двигался. Правая его нога была впереди, торс наклонен вперед, а лицо выражало непоколебимую решимость. Но он в буквальном смысле остекленел. Я вдруг услышала, поняла именно по звуку, что на нас со дна кратера движется залп высокой плотности. От исходивших от него волн, сотрясающих воздух, тело Тальвега взорвалось на мелкие осколки и разлетелось по ледяным просторам.
Караколь был по-прежнему жив, он шел, пританцовывая по линии хребта мне навстречу. Он ступил шаг, затем другой, легкий, невесомый, и его лодыжки вдруг растворились в воздухе, а вместе в ними куда-то исчезло и плечо, и фрагменты лица, словно стертые ветром, за ними бедра, почти целиком, и вот он вышел из своей одежды, что осталась болтаться у него за спиной на ветру, словно наконец решил пройти сквозь нее… Он быстрым и легким скачком приблизился ко мне, он был всего в пяти метрах, у него почти исчезло тело, но это все еще был он, я видела это по лукавому взгляду, по складке не сходящей с щеки улыбки, по живой копне светлых кудрей, что еще цеплялась за человеческий облик, который он принял и так долго берег. Но под ним теперь виднелись все тайны восхитительной архитектуры ветра, что была его остовом все эти десятки,
а может даже сотни лет. Теперь можно было рассмотреть все мощнейшие витки мускулов, струящиеся голубые тубусы костей, которые вдруг лишились внутренней подвижности, необходимой скорости, чтобы сомкнуть виток ускорения, что делал их компактными — это было уникальное и совершенно немыслимое зрелище, он умирал, и ему, очевидно, совершенно не было больно, он не страдал, казалось, он просто устал от загустения крови, словно больше был не в силах выносить то жуткое замедление, которое вдохнул в него жидкий воздух, и что, наверняка, затронуло всю живость разума, утяжеляя весь нечеловеческий блеск его ума, оставив после себя там, где только что находилось его лицо, лишь светящийся виток, что еще долго сиял ультрамарином, пока линейный ветер не разметал его с отвратительной жестокостью.
— Брось, Ларко, брось клетку!
— Там медуза внутри!
— Брось, тебе говорят, тебя вместе с ней сейчас унесет!
≈ Он не хотел возвращаться с пустыми руками, хотел выйти молодцом. Но клетка тянула его вверх, отрывала от земли, как бы он ни сопротивлялся.
— Сов, помоги мне!
Ларко ни в какую не хотел бросать клетку, я хваталась за него, как могла, но его то отрывало от земли на метр и швыряло вниз, то снова поднимало в воздух, то тащило по земле. Со щупальцев медузы, через прутья, стекала жидкость. Медуза была еще жива и то всасывала воздух, то выпускала его…
— Сов!
Ларко намотал веревку вокруг руки и тянул изо всех сил, не слушая меня.
— Я не могу бросить клетку! Помоги мне!
Я бросилась на него, схватила за пояс, нас безжалостно швыряло шквалами ветра.
— Брось!
Он не заметил края хребта, и чуть не сорвался вниз, но удержался, застыв спиной к обрыву. Слишком поздно сообразил, где оказался. Я стояла перед ним, боясь пошевелиться, схватить его, не в силах крикнуть «брось!», я так хотела крикнуть, но не могла издать ни единого звука… Его подхватило очередным шквалом, и он повис в воздухе со своей медузой в клетке, вот его подняло на метр, потом на три, потом на десять, теперь было слишком высоко, чтобы отпустить веревку. Его уносило вверх очень быстро, и он не испустил ни малейшего звука, ни малейшего крика.
Δ Не знаю, как я его вычислил. Привычка. Я шел прямиком на лагерь с облета вулкана. Довольный, что остался жив. Я от извержения вовремя на два километра на север ушел. А тут точка в поле зрения. Узнал его по красной куртке. Не зря он такую хотел. «Вы меня так быстрее в лавине отыщите», ну или что-то в этом роде, в духе Ларко, короче. Ну я по цвету и узнал. Он хватанул тепловой поток в конце извержения и его стрелой вверх понесло. Заледенеет. Внизу. Стрелка на девять. На краю хребта. Кориолис. Разумеется. Принцесса стоит, при формах, та еще штучка. Я согнул колени, поднял винты в позицию и вошел в термик…
— Держись, Ларкон!
Но только он меня не слышит, вертит головой во все стороны. Решил, что уже в раю, что ли? Над головой у него
медуза. Розовая, не очень крупная, но пожрать есть что. Кориолис снизу орет. Я б ее заставил покричать время от времени. Но вот Ларко у нас делиться не мастак. Она ему дорога. Да только меньше, чем его любимая клетка, судя по всему. Какого черта его наверх понесло? Он, если на глазок, за двести метров перемахнул. Замерзнет, тут без вариантов. А если замерзнет, то веревку бросит. Меня встряхнул адреналин. Я просчитал траекторию падения. Время переключать винты не было. Я их настроил под вулкан. Так чтоб меня тянуло вниз, если снизу будет сильно дуть. Принцип контраса, ничего особенного. Пахнет жареным, макака. Я встроился в поток в его надире, заблокировал винты, но вверх пошел слишком медленно. Ларко шел выше на тридцать метров, и медуза его вверх тащила, как на воздушном шаре. Его начало сносить в сторону. Главное, чтоб щупальца не трогал. Кориолис внизу орала. И ее понять можно. Схватился за щупальце. Рефлекторно бросил. Мертвым грузом пошел вниз. Я зарядил арбалет. Все на рефлексах. Гарпун наготове. Выстрелил, не раздумывая. Попал. Рискнул. На обвязку сейчас возьму семьдесят килограмм камнем с неба. Крыло амортизирует шок. Спикируем на шестьдесят метров. Есть запас, должно пронести.
≈ Эрг его спас! Он его спас! Поймал на лассо, прямо на лету! Поверить не могу! С ума сойти, что он умеет вытворять на своем параплане! Он опустил Ларко на землю и сам рядом приземлился. Я сразу к ним бросилась, я так испугалась, ужас просто как я —
— Ты его…
— Такое случается, Кориолис…
— Я думала, что ты его…
— Что я, по-твоему, должен был сделать? Дать ему рухнуть камнем вниз с двухсот метров?
— …
— Легко думаешь попасть из гарпуна в движущуюся цель в свободном падении? Сама попробуй! Я целился в ягодицы. Он тогда был бы ранен, но живой.
— Ты его насквозь продырявил…
— Мне очень жаль.
Δ Гарпун ему пробил грудную клетку. Он ко мне лицом был повернут. Я в лучшем случае мог ему в бедро попасть. Но я старею, это факт. В бою с Силеном я бы так не промахнулся. Но время идет. Теперь вместо спасенья — стыд. Но мне не перед Ларко стыдно, он бы здесь все равно долго не протянул, это и так чувствовалось. А вот перед ней стыдно. Да и еды он нам ловил как-никак. Кривой ветер… Да и любили у нас его вообще. Я, правда, так себе. Хотя иногда и меня повеселить мог.
) Когда солнце рухнуло за горизонт, далеко за горами, на запад к лагерю Бобан, Арваля с нами больше не было, чтоб поприветствовать закат круговым знамением по воздуху, как того требовал его привычный ритуал. Караколь был мертв. Тальвег был мертв. Ларко… «Видеть, как умирают» — говорил мне отец. Видеть, как умирают… Я тогда ничего не понял. Мой крепко сложенный мозг, вся моя черепная коробка, все начинка, все винтики, все это, конечно, приняло информацию, папа, я понял, это будет очень тяжело, но я сильный… Он только посмотрел на меня, но настаивать не стал, наверняка понимал, что передать это невозможно. Зияющая дыра внутри. Разверзнувшаяся бездна. Сокольник вернулся с охоты с пустыми руками. Голгот ему все объявил про Ларко и спросил, хочет ли он