) Так мы и прошли два часа в упряжке. Как только ветер стихал, разворачивались в нужном направлении и шли вперед, принимая удар на бедра, ребра и плечи; а как только он снова усиливался, снова входили во фронтальный контр, опустив голову и согнув колени, с опорой на поток, подвешенные над бездной, туловище перпендикулярно склону, доверяя свои судьбы определяемому на ощупь равновесию между гравитацией и подъемной волной. Если бы этот непрерывный поток остановился, или даже просто прервался на каких-то пять секунд, падение было бы неизбежно, всем Блоком. Но так же неизбежно было и то, что иди мы в одиночку, а не в связке, каждого из нас отправило бы волной вверх на небеса. Мы задраили
визоры на шлемах и шли по блиццарду вслепую, снег, разлетавшийся в воздухе от извержения, сплошной волной несло нам в лицо, и все же мы шли вперед, шли вдоль этого повисшего в воздухе парапета из зернистого ветра, по косой по краю кратера, шли под струями снежной крупы, с обмороженными голенями, словно распятые ледяными гвоздями, пропитанные холодом, но ничего не чувствовали, нам помогало наше горе, с нами оставалось слишком много теплых, улыбающихся лиц, слишком долгое блуждание по миру, требовавшее отмщения, так что в глубине себя мы знали, что это извержение, верное своим потокам и надежное по консистенции, будет последним, и нужно было что-то посильнее простого ярветренного кривца, чтобы разделать нас на части живьем.
Два, четыре, шесть, восемь раз, я сбился со счета, поток достигал такого кубического объема воздуха в секунду, что нас отрывало от стенки и относило плашмя на животе, с колотящими по льду касками на десятки метров наверх, к фатальному хребту; мы царапали ледорубами по льду, словно когтями, скрежетали по гладкой поверхности, с которой сдуло весь снег. Но даже в эти моменты, даже среди этой свирепствующей стихии, я своим нутром ни разу не усомнился в том, что передо мной Горст и Карст Дубка вгоняют свои колья в каждую трещину, что вслед за ними, рядом со мной, Пьетро делла Рокка и Ороси Меликерт расплющивают железо своих ледорубов, и что за нами Кориолис и ястребник тормозят изо всех оставшихся сил неподвластный им откат назад, и что в довершение всего, у нас есть некий Голгот, девятый в своем роду, один на острие, с двумя ледорубами, вонзенными в кольчугу ледяной стены, способный проломить ударом подбородка собственный визор, чтобы впиться зубами во льды Крафлы, если вдруг почувствует воздушную тягу хребта.
— Так как, Ороси, что скажешь? Твоя мама была права? Мы на носу корабля?
Ороси посмотрела на меня, устало улыбнувшись. Мы стояли лицом к верховью, вулкан был у нас за спиной. Она подошла и обняла меня. Обцеловала легкими мелкими поцелуями, неспешно, впервые за все время с момента той глубоко прекрасной ночи в Бобане, перед выходом на Норску…
— Моя мама всегда права, Сов. Мы действительно на носу корабля… Мы на нем еще с тех пор, как нам исполнилось десять. Все зависит от того, каких размеров для тебя корабль…
— Но ты думаешь, мы почти дошли, самое трудное позади?
— Я ничего не думаю. Я познаю.
XVIIIВИХРЬ
) По ту сторону вулкана нас не ждал никакой Первозданный сад, источник всех посевов на земле, как думал Степп, ни тигры, тянущие землю вперед, как представлял себе Арваль, ни бездонная пасть придуманного Ларко бога, что по его теории должен был то глубоко вздыхать, то всхрапывать, то петь или плеваться, выдыхая весь воздух нам в лицо. Мы также не услышали Голос ветра, нашептывающего нам что-то день и ночь на непонятном языке, что так часто встречался в лучших сказках Караколя и в который мы по итогу были почти готовы поверить. Не было также и бездны или открытого космоса, ни черного, ни синего, как считала Ороси, ни фиростского хрона, засасывающего в себя пространство впереди, ни бесконечной стены из сжатого воздуха, железа или огня, на который думали однажды наткнуться Каллироя с Аои. Мы не встретили ни мать Альмы, ни первого Голгота, ни веселый орхаостр Силамфра с его аккордеолами и невиданными духовыми. Мы не вышли к океану из фантазий Кориолис, где ветровые волны катятся по пляжу длиною с мир. За кратером Крафлы была земля. А за этой землей, за первой пройденной мореной, — снова земля, целое плато. А за этим плато, другое плато, шире и положе, покрытое полуталым снегом, а затем — снова земля, необозримая
даль, насколько хватало сил идти, до горизонта надежды, до предела смысла.
Итак перед нами продолжалась Норска, в своем пустынном изобилии вершин и пиков, перекрестных гребней и долин, с той разницей, что высота и вертикальность склонов весьма заметно пошла на спад, и от высотных рельефов, таких как Гардабер, вскоре осталось лишь геофизическое эхо фирновых полей и вполне податливых холмов, где снег порой терял свое до сих пор систематическое господство.
Первая неделя прошла в ослеплении от гипотезы Мацукадзе. На пороге каждого перевала, на линии каждого хребта, достигнутого в срез по прямой, нас охватывало неистовое чувство, что Верхний Предел вот-вот окажется перед нами, и мы теряли всякую ясность мысли. Мы с детства были приучены к логике испытаний, и не найти за Крафлой, за ужаснейшим из них, никакого вознаграждения, достойного принесенной жертвы, сначала было невыносимо — невыносимо и бессмысленно —…
Затем чувство глубокого ужаса стало разъедать нас вплоть до самой арматуры, до прямоугольного основания всей нашей битвы.
∫Маревое облако предрассветный образ зверь спустившийся с небес с обновленной шерсткой может дымка мимолетная завьется и развеется над степью (пышной кучкой снега в небе) Маревое облако лучше ледяной медузы распластавшейся в русле ветра Маревое облако материнства лоно (подушка из надтреснувшего мха) поймать в мою клетку источник знаков на каждый улов в атмосфере личный диалог только для меня Порой скромнейшие идеи бывает вдруг вздуваются и сворачивают в вертопрашество, и заявляют себя отныне и с тех пор
Отмаревавшие побуркивают Смотрят как по небу плывут новые маревые Как толстощекие упитанные ангелочки-шутники (а иногда юркие как перышки как обтрепанное кружево) Что они несут Дождь без влаги Дождь метафор (подстрекатель) разносчик любви и жизни что ветвится наконец осязаемой надеждой Нужно дальше поразмыслить Маревое облако предрассветный образ зверь спустившийся с небес
) Откровенно говоря, признавались мы друг другу тайком с Ороси (и не в присутствии Голгота, конечно), не было ни малейших причин на то, чтобы Верхний Предел оказался сразу за вулканом, ни даже просто за границей Норски. А все, что было сказано или написано на эту тему, свидетельствовало лишь о той же доктрине, основанной на испытаниях и вознаграждениях, что видела неоспоримым условием мир морали, конец для каждого пути и землю преодолеваемых размеров, то есть нечто, не имеющее никаких подтверждений и оснований существовать. Редкая уверенность в наших убеждениях опиралась лишь на исторические факты, изученные и собранные аэрудитами, записанные в контржурналах не канувших бесследно Орд, да на некоторые достойные внимания рассказы Диагональщиков и кочевых бойцов, таких как Тэ Джеркка, способных зайти в одиночку за сам Бобан. Эта «история», по крупицам разлетавшаяся по фареолам, искаженная слухами и коллективными мечтами, распущенная на всех ветрах фреольским фанфаронством, раздутая вслед трубадурами, наконец подобранная Орданом, который обладал достаточной силой и связями, во всяком случае от Аберлааса до Альтиччио, чтобы добиться ее официальной, героической и вознаградительной записи, идеально подходящей на роль легенды истории Орд в назидание
подветренникам, эта «история» в своей наилучшим образом изложенной версии заканчивалась там, где начиналась наша, та, что была ее продолжением, та, что брала свое начало за кратером Крафлы, царством седьмой формы и конечным сегментом известного нам верховья, или, выражаясь с точностью Ороси, «предельного верховья, зафиксированного в достоверных источниках». Я еще никогда не относился к своему призванию скриба так серьезно, как после Крафлы, несмотря на проблематичность вопроса передачи журнала: кому и как? Ястребник напрасно пытался меня убедить, что Шист отнесет его в низовье, если я погибну, я с трудом мог в это поверить, — наш ястреб был искусным хищником, не раз спасавшим нас от голодной смерти, а не почтовым голубем.
ΔОн занял верхнюю позицию. Еще бы. Быстрее на подъемах. Лучше отработана практика на тепловых вертикальных потоках. Он был в пяти метрах надо мной, винты в положении щита, готовый к защите. Метательная техника отработана по паре предплечье-запястье, значит, может замаскировать удар вплоть до самого броска. Он занес свой бум, не маскируя движение. Уверенный в скорости своей руки. Ему даже не нужно балансировать с галса на галс. Это и есть уверенность в себе. Та, которой я так и не смог добиться. Уверенность, которая исходит от бойца, когда тот достигает непогрешимой полноты в своем деле. Та, что заставляет его противников отказываться от схватки. Мне нужно подняться на его высоту. Отдать честь бою. Я сделал ложный маневр. Он сделал вольт, чтобы избежать удара, я воспользовался этим промежутком времени, чтоб подняться на его высоту. Вышло неплохо: он был весьма удивлен. Он уже вернулся на позицию. Ложный удар был настолько быстрый,
что мне показалось, он в меня попал. Маневр был выполнен чисто, я даже перегнул с уходом от атаки. Превосходная техника полета. В скорости мне до него далеко. Я запустил винт ему по стропам. Рывок-натяжка. Затем бум двойной петлей в спину. Он повернул парус, ответил бумом, затем винтом, та же тактика, только плавнее, быстрее, чем я. Я с трудом увернулся, ухватил его винт, о