значит, сегодня утром, — ну да, я на карауле был, и что с того? Смотрю с низовья несется стадо ветровых жеребцов! Я таких только в загоне видел, да и то сто лет назад! Это вам не лошаденки, что у подветренников орало тягают. Во-первых, ветровые жеребцы стройнее, и грива у них на ветру развевается, они друг другу все соринки из нее выщипывают. А главное морды у них более вытянутые, тонкие, как лезвие, это им придает вид поблагороднее, да еще и с их мастью блестяще-серебристой, красота! Ну я братишек растолкал тогда, знаю, что они к этим скакунам не ровно дышат, так они раз-два и вперед, так босиком и погнали все стадо галопом. Потом прыти приспустили чуток, тихонько подойти хотели, но жеребцы в отказ, слегка подступить дали и снова деру, ищи за горизонтом! Я к полудню уже хороший отрезок успел пройти, и тут слышу у меня за спиной целая кавалькада, два моих резвуна несутся каждый на своем коне, да еще и мне третьего в придачу тянут. Я его быстренько приручил и погнали, ровнехонько на юг, скачи моя лошадка, в три раза быстрее, чем пешком, вот это я понимаю!
Ладно. Хорошего понемногу. Стали мы на привал, а они мне: «Мы за другими сгоняем, еще парочку жеребцов приведем, а ты поспи пока, ты всю ночь на карауле простоял! А мы тебе еще и дичи заодно раздобудем». Только они так и не вернулись. Без шуток. Я целый день прождал. Думал, может заблудились. Ночью тоже никого. Я и утро
все прождал. У меня внутри такая размазня началась, хоть воем вой через намордник, едкий туман по крови пошел. Оставил им сигнальный флажок, что я обратно в лагерь пошел, мы уже девять дней как в пути были. Не знаю я куда они подевались. Хрон их что ли проглотил. Непруха, мало сказать.
— Давай вот этого, Горст! Видел, грива какая?
— Как пламя костра!
— В жизни такого стада не видал!
— А там вон еще горсов куча!
— Где?
— Да вон, на берегу реки! И олень ветророгий!
— Может тут и заночуем?
— А и с радостью. Я бы и вообще на пару дней остался! А ты что скажешь?
— Скажу, что я только за. Да и вообще у нас времени с головой. Какие у нас еще дела, а?
— Не знаю, Карст, я думал мы что-то сделать вроде были должны, но вспомнить не могу.
— И я по ночам все забываю, я вот светлячков собираю и все мои заботы куда-то сразу оп!
— И я их тоже собираю, мы сегодня ночью вместе целую кучу насобирали, помнишь?
— Да ты, наверно, лучше помнишь. Но я себя так хорошо чувствую, как никогда прямо, а ты?
— И я как ты… только лучше!
— Ты когда хочешь, так аж смешнее трубадура!
— Правда, еще и трубадур был, такой парень умора… Помнишь?
— Может быть! Иди смотри, тут голубики сколько!
) Четырнадцать дней истекло, а ни одна из групп так на горизонте и не появилась. За это время живот у Оро-
си округлился в ускоренном темпе — феномен, который она отчасти объясняла присутствием хронов, а отчасти тем, что с каждым днем все больше принимала сам факт родов, мысль о которых всячески от себя отгоняла до этого. Она обучала меня самым сокровенным тайнам мастерства и это заметно облегчало ее ношу, Ороси понимала, что сможет передать свою миссию дальше, или во всяком случае встретиться с ожидавшим ее испытанием, не опасаясь того, что оно поглотит духовные завоевания целой жизни, и что она так и не успеет их передать. Хотя двух недель, разумеется, было недостаточно, чтобы покрыть огромный отрыв в моих познаниях, ритм и компактность, с которой учила меня Ороси, уже стала проявляться видимой концептуальной конструкцией, состоящей из того, что я усваивал быстрее и проще всего.
Она решила не углубляться в сферу механики потоков и сосредоточиться на функционировании хронов, свойствах вихря и на том, что называла Тканью. Под словом «ткань» она подразумевала аэропластичную сетку, из нее были сотканы все живые существа, она вплетала их в материю ветра, это была ткань, которую все живые существа вышивают, рвут, прошивают стежками и неустанно ткут дальше. К каждому переданному мне знанию Ороси давала либо урок по распознаванию вихрей, хотя бы несколько упражнений, либо по определению разрывов в сети, по аэрологическим изгибам, по предугадыванию метаморфоз… Упражнения были крайне увлекательны, хоть мне и не хватало тонкости восприятия, и еще как! кроме разве что слуховой сферы, а главное, мне не хватало способности активизировать органы чувств: я не был силен в вопросах термических потоков, не многим лучше разбирался в шлейфах волн, моя мышечная проприоцепция по-прежнему оставалась слишком грубой, чтобы начать
чувствовать вибрационное поле с расстояния двадцати метров… В общем, мне «было к чему стремиться», согласно эвфемизму, подобранному Ороси, но я чувствовал в себе новое стремление и потенциал.
В моих глазах профана способности Ороси (которые она вынуждена была тщательно от нас скрывать все эти тридцать лет!) достигали порой чистой магии. Правда заключалась в том, что она не жила в том же мире, что мы с Голготом и Пьетро: мы путались и спотыкались в складках ветра, в то время как она жила в самой материи — она принимала в ней участие душой и телом. В упражнении под названием «чтение структуры» (существовал целый словарь зашифрованных терминов, нелегкий в изучении) она становилась посреди поля с завязанными глазами и должна была описать все видимое и невидимое, что происходило вокруг нее. Перебежки лисиц и зайцев, круги, описываемые в небе хищными птицами, испаряющуюся из лужи воду, хруст сломавшейся ветки, проходящий вдали хрон, ритм порывов ветра у скалы и форму закручивающихся вихрей, надвигающиеся угрозы и красоту протекающего момента, падающий лист или ложащийся в траву бумеранг, мои внутренние чувства, она описывала абсолютно все — «главное из того, что нужно почувствовать», — поправляла она меня, только вот ее «главное» покрывало весь спектр событий, от мельчайших до грандиозных, во всех трех царствах окружающего мира, и я терял дар речи от восхищения.
Ω Я навскидку пять сотен километров на север на своем вороном проделал, перед тем как слезть на свои ходули и галопом к Сову с Ороси, проверить не наплодили ли они там малышни за это время. Жеребец мне попался крепкий, не из пугливых, я его к дереву привязывал, когда у
меня задняя точка, как в печи, пылать начинала, или если хотел пару-тройку опорных проконтровать, когда зашквал поднимался. Чисто для формы, чтоб затрав не расплескать. В общем, я на своем коне весь север прочесал, и еще наугад обрыв пообследовал. Скала вам, конечно, не шуточки. Вертикаль скользющая, и это еще хорошо, когда не отвесная! А по ней ветер волнами бац-бац. Не облака, а пена изо рта, да завихрений по хребту завались, но это еще ладно, дак, вдоль стенки еще хуже было, там вообще одни сплошные вихри штопором шли. Я по страховке раз спуститься попробовал, так думал там и весь мой мешок с костями в придачу останется, а не только веревка, хронов там как грязи, хотя что удивительного вообще?! В общем, если коротко, то гусеницей мы вниз не поползем, забыли-проехали…
За два дня до того, как до лагеря снова дойти, я одним глазом вдруг на уступ наткнулся, который мы с близнецами из-за тумана не усекли в прошлый раз. Скала уходила вперед узким выступом, больше двоих за раз не пройдут, метров триста в длину, а на конце небольшое плато, островок из травы такой себе. Если уж мы и были на Верхнем Пределе, что, по правде сказать, в моем котелке уже вариться начинало, то островок этот был самой дальней точкой земли на верховье, крайний пик кормы. Я, естественно, пошел, не смотреть же теперь на него, да и зашквала в лицо давно не было. Постоял на краю, поглядел на горизонт. Хорошо… Только вижу вдруг в двадцати метрах ниже другой такой же выступ уходит, чуть подальше, форштевень короче… И на самом конце… На самом конце….
— Как это вышло, Пьетро?
— Это было почти на рассвете, Кориолис была на карауле. Я спал. Не знаю, что меня разбудило, крики Шиста
или приказы, которые она ему отдавала. Я выпрямился, сидя. Дело шло к утру, но еще было плохо видно. Кориолис стояла против света, у края скалы. Смотрела на что-то, перед ней что-то шевелилось, прямо у нее над головой, и Шист встревоженно вскрикивал. Я вылез из спальника и подошел к ним. Это была ивовая клетка, я ее по форме сразу узнал. Она держалась на тросе, конец которого болтался на уровне линии хребта. Я сразу закричал, что это галлюцинация, и что нельзя ее трогать! Но клетка была как настоящая, я был готов поклясться!
— Мы тебе на слово верим…
— На конце троса был привязан деревянный цилиндр, выкрашенный в белый цвет. Его-то Кориолис и просила Шиста принести. Птица, видимо, поняла и спикировала прямо к свертку. Схватить его было непросто, клетку сильно раскачивало на ветру, но ястреб ухватил его с первого раза и принес Кориолис. Она что-то вытащила из цилиндра и прочитала. Я с ней почти поравнялся к этому моменту. Она застыла на месте от прочитанного. Сказала мне отойти. Я не хотел. Не нужно было ее слушаться… Она вдруг взяла разбег и прыгнула в пропасть, прямо на клетку! В моем видении она ухватилась за прутья и обвила веревку вокруг ног… Но под ее весом клетка потеряла высоту и…
— Исчезла? Все исчезло?
— Да…
— Как это все нелепо… Какая глупая смерть…
— Не знаю, что она увидела на этом свертке. Его унесло ветром, а может свертка и вовсе никогда не было… Но клетка точно была от Ларко. Стребу тоже Дарбон привиделся.
— Стребу удалось переместить свой вихрь в Шиста. Это очень странно, что Кориолис…
— Да, продолжай…
— Я думаю, Шист способен принимать вихри. И если бы Кориолис умерла, он бы бросился подхватить ее клубок или вихрь Ларко, который она в себе сохранила…