твии, в натуральную величину. Затем убирает всех свидетелей и напарников, кроме стукачей Ордана, само собой. В итоге получается военная машина, которая принадлежит одному-единственному человеку на этой земле. Который и есть сама машина, система-Эрг!
— Ну раз ты из тех немногих, кто видел, как он сражается, что в его системе такого особенного, как считаешь?
Что он изобрел необычного? Если, конечно, ты можешь об этом говорить…
— Он использует третье измерение. Лучше, чем кто бы то ни было.
— Воздушный бой?
— Он умножает возможные углы обстрела благодаря системе передвижения на тяговом воздушном змее, он может вести обстрел из любой точки в пространстве. У него сферический охват. Это просто огненный шар. Он настоящий монстр, когда ведет бой в воздухе…
— Еще какой, это уж мы заметили! А что еще?
— Он очень сдержанный и не из тех, кто станет хвастать и рассказывать о своих боях, — прервал я их слегка встревоженно.
Но Фироста понесло. Он сделал вид, что не услышал меня.
— Был однажды бой, когда я подумал, что ему конец. И всем нам вместе с ним. Банда грабителей, контровых пиратов, человек пятьдесят, хорошо организованных, с пусковыми установками во втором заслоне, под прикрытием глиссеров. Эрг оторвался от земли (за леер его я держал) и начал обстрел из арбамата. Это был настоящий ливень из отравленных стрел, в рядах врага пробивало целые дыры. Они дали отпор винтами: четырехлопастные модели, хорошо заточенные, размером с тарелку, не больше. Эрг уклонился, но залпом ему разорвало змея, и он рухнул на землю, так и остался лежать, как мертвый. Нас тогда сильно трухануло. На нас шло три десятка исполосованных Эргом мародеров. Клинок не распался, Леарх и Гот не отступали, но без Эрга… короче, у нас по штанам только так текло! Он просто-напросто применил технику хорька. Это он нам потом объяснил, после боя. Распластавшись, вне линии обстрела, он только выгнул немного
спину и, перекатываясь, открыл непрерывную стрельбу, левой рукой на вытяжке из арбамата, а правой запускал винты, пропитанные стрихнином, по косой. Пять минут, серьезно! Кто успел, удрал на глиссерах. Остальные теперь в воздушного змея играют, там, наверху.
Этот человек знал куда больше, чем казалось, но не выдавал себя. А Фирост слишком разговорился. Описывать бой Эрга, какой бы он ни был, уже само по себе значило сдать его тактику. Фирост выпил за ужином. У него хмельная болтливость, чуток фанфаронская. Я его потом отведу в сторонку на пару слов. А вот что касается его собеседника, то здесь лучше предупредить Ороси, пускай проследит за ним, выяснит, кто он такой. У него вид как у Преследователя.
VЛЕГКАЯ ЭСКАДРА
¿' Фейерверки! Фривольная фреольская феерия! Фанфары тут в фаворе, пронзительные духовые! Похоже, что мой маленький спектакль с раздачей почестей для Орды был всего-навсего преамбулой, чудаческим сигналом к началу кутежа. Пусть бьет ключом пирушка! Ах, вы все те же, планеристы! Не изменились ни чуть-чуть! Все та же жажда в вас бурлит, та же неистовая тяга взвиться вверх, умчаться вдаль на крыльях ваших змеев, раздуть знамена и где-то там, за облаками, швырять куда попало бум. И ни один из вас не может смирно усидеть на палубе и насладиться гуляющей по ней изящной синевой. А ваши женщины тем временем тешатся тем, что наконец нашли в нашем лице (а нам какая манна с неба!) тех, кто почтет за счастье завести с ними разговор и на их смех ответит смехом. Над крюйселем кружит настоящий кавардак из крыльев, бутылки и фляги из рук в руки, как мяч в игре. Хоп! И давай все цепляться за реи, карабкаться на фок-мачту, как в омут с головой! Веселье, извергающееся в небеса. Кто заберется выше, кто кому перережет канат, кто кого спровадит по ветру. Давай! Вперед! И я тащу краснеющей девице пучок асфоделей, сорванных в степи! Лью воду и вино по головам и припеваю во всю глотку. Нет, ничего не изменилось! Соблазн и флирт здесь правят бал, и с палубы
разгул сей перейдет к костру, что скоро запылает в прерии. Но на вечернюю игру отправятся одни скромняги — те молодые дебоширы, у которых, несмотря на их стояк во весь опор, средь бела дня не хватит духу сойти на палубу и поучаствовать в галантном состязании по поиску любви. А потому они пока взлетают вверх и фанфаронят меж собой, таращатся и всячески сбивают с толку тех бывалых донжуанов, что стратегически торчат на палубе в ожидании награды за труды… Ах, сколько чувств! Фреольские забавы всегда славились тем, что были вертикальны и небесны, в отличие от плоскости гуляний городских подветренников, что вертятся в спирали вожделений.
Но что вдруг за серьезность, Каракольчик? Неужто у тебя в горле пересохло? Решил теорию теоретизировать? Будешь тут целый вечер все а-нализировать и ба-нализировать? Из своего угла о праздничке дискутировать? Давай-ка мигом колесить и куролесить!
) Три прелестных исполнительницы бамбэолы подарили нам незабываемый спектакль. Бамбэола, насколько этот танец был известен мне прежде, исполнялась при помощи двухметрового бамбукового стебля, с проделанными в нем отверстиями, который располагался по ветру в серии разнообразных танцевальных фигур так, чтобы струйка ветра, попавшая в бамбуковую трость, издавала приятный звук. В лучшем случае это, как правило, представляло собой своего рода концерт игры на флейте, со звуком слегка изломанным, отрывистым, под ряд жестикуляций, более или менее хорошо вписывающихся в общую картину произведения. Но то, что я увидел в этот раз, меня просто поразило. Это было самодвижущееся выражение искусства, в котором музыка, рождающаяся из движения трости, а следовательно из жеста, а значит
из самого танца, который создает жест, порождала танец, который за ней последует, и, естественно, вновь заводила запев ветра, порождая тем самое себя в бесконечности переплетений звуков и жестов, не имеющих начала и конца и не ложащихся витками по спирали. Но меня поразила не только скорость самого балета. Танцовщицы, с обезоруживающей чувственностью, непрерывно исполняли меланхолическую мелодию, приостанавливаясь лишь в паузах сообразно с темпом произведения. Бамбук, который был бы помехой для любой обычной хореографии, здесь обретал иную зрительную силу образа, становясь то шестом знамени, то острием клинка, то древом или фаллосом и зависимости от переливов звуков. После представления я не сдержался, чтобы не пойти и лично не поблагодарить танцовщицу, чье исполнение меня особенно впечатлило.
Она обратила на меня густую синеву своих глаз, она очень рада, даже немного польщена, она конечно же узнает во мне скриба, от моих комплиментов щеки ее пылают, губы блестят, такие красные на белоснежной коже. У нее черты, как у Кориолис, только очень живые! Она сама из Равена, деревеньки, через которую мы прошли лет пять назад. Она ушла оттуда с Легкой эскадрой, потому что хотела жить настоящей жизнью. Теперь она танцовщица и исполнительница бамбэолы. У нее такой милый акцент, она произносит «Софф», как будто шепчет мое имя мне на ухо. Она мне ужасно нравится. Мне так и хочется ее поцеловать в дышащую свежестью головку. Пряди ее скользят по щеке с невинною изящностью, игриво разлетаются на порывах ветра, отливают цветом древесной коры, каштаном, прикрывают, словно вуалью, ее губы… Она говорит со мною голосом глубоким, нежным, выбивая из седла мою застенчивость, и подзадоривает ответить на лету, без раздумий, невпопад. Облокотившись о перила, мы смотрим,
как, рыжея, восходит первая луна. Бриз разметал вдали сгустившиеся облака, и в лунном свете разбросанные по равнине кусты самшита словно занимаются огнем. Внизу члены Орды вперемешку с экипажем укладывают для костра дрова в преддверии долгой ночи. Беседа наша разливается и катит свои воды над коммодором, над Голготом, Караколем и его проделками. Я чувствую, как ласковая, нарастающая эйфория накатывает на меня. Конечно, я стараюсь небрежно глядеть вдаль, ровно держать голову, силюсь унять свою цветущую всеми соцветиями душу и не отводить глаз от травинок, легко подрагивающих на горизонте. Но я ничего не могу с собой поделать. До дерзости нежнейше кровь разливается в венах, пьяня меня от радости. И охмелевший ею, ее кожей, манящей, как свежая постель, не в силах устоять, я вновь и вновь смотрю в ее лицо и каждый раз тону и таю, рассеиваюсь туманом. Я испит до дна. Она не говорит и не делает ничего особенного — как это глупо, как все просто — она всего лишь поправляет прядь волос, слегка наклоняется вперед, передразнивает ворчливого кабанчика, но для меня все это выглядит так, словно весь мир озаряется под чарами ее жестов, а громкие аккорды духовых, разлаженные волею порывов ветра, доносятся до нас как под сурдинку и только вторят ее дыханию.
— Дамы и господа, любезнейше прошу вас ныне же сойти с корабля и собраться в поле, у костра. Сегодняшний праздник пройдет под знаком состязания! Воздушно-змеиные бои, метанье бумерангов вслепую и эфемерное письмо горящим змеем по ночному небу! За поединками вас ждет еще один балет под бамбэолу.
∫ Большинство девчонок отправились писать горящими змеями на ночном небе эти нескончаемые, одна другой длиннее, труверские тирады. Ну и я, значит, пошел (такой
весь уверенный в себе…). Занятие для малышни, говорят. Не раз такое слышал. Ничего себе, для малышни, как по мне, так очень даже непростая задача (можете мне поверить) — управиться с траекторией змея в полете, не загасив пламя. Я написал только первую фразу, «Орда, добро пожаловать!», да еще и «Д» не получилось, жалкое зрелище, одним словом. Эти Фреольцы необычайно ловкие (или натренированные?). Некоторые из них так быстро ведут змея, что кажется, будто слово написано одним взмахом (огонь вместо чернил!). Мне бы очень хотелось тоже так научиться. Ну хотя бы, чтоб перед Кориолис покрасоваться, писать ей потом своей клеткой в небе (а идея-то неплохая…) так, чтоб никто другой не мог понять, что я делаю. Это был бы наш с ней секрет!