все не уляжется. Неглупо…
Со дня, когда Фреольцы нас бросили, насыпь начала давать слабинку. В ней сразу поуменьшилось напыщенности, а местами от нее и вообще ничего не осталось. Мы наелись первого ила. По мере хода редкие следы, соотносимые с человеческими существами (свайные лачуги и гнилые понтоны, ухайдаканные парусные лодочки, полные водорослей, стены, подпирающие дамбы), начинали рассеиваться в наплывающем тумане. Вечер наступил очень быстро, и мы на ощупь доплыли в прохладной водице до небольшого илистого островка, еле державшегося за шелестящие вокруг камыши. Степп разглядел небольшую ивовую рощицу, и Каллироя развела огонь. Влажность вокруг гнезда пламени едва ли отступила. Почва под нами была пористая и непрочная. Рядом плескалась вода. Хлюп-хлюп в струящейся, тягучей тишине… (Без предупреждения) нас охватила невероятная тоска… Мы были одни, вдали от всего, от привычной рутины, от всего знакомого. Вокруг была одна неизвестность. Мы потеряли все ориентиры. Нам было страшно. Болото начиналось теперь. Оно почковалось вокруг нас, сквозь нас, проникало в почву нашей теплой плоти, как корневище тростника. Мы вторглись в его владения, уже завтра оно задаст нам по полной.
) Итак, настал пятый день… Я не стану говорить о пробуждении — опрокинуться камнем в воду посреди ночи со спальным мешком, пристегнутым к плечам, который тут же наполняется илом, хватать ртом воздух в панике, что тонешь, с руками, приклеившимися к стенкам мешка, получить термический шок от ледяной волны по телу — это не проснуться, это осознать. Не буду говорить о рассвете, который я так и не смог разгадать в небе. Пятый день не наступил и не закончился, он просто длился. Жемчужно-
серый. Он длится до сих пор. Сегодня наш четырнадцатый день бесконечного дождя.
Ω Страна улиток, дохлой рыбы и грязюки. Тут и мечтать нечего о сухой трассе, негде лапу поставить, ни пучка, ни островка, ни куска камня или кучи полужидкого навоза, который позволит встать, чтоб пойти прямым контром. Тут когда дождь идет, так льет не ведрами, а хлещет бочками пиваса столитровыми, промоет тебе весь жирок до костей, мыться больше не придется с таким душем, главное, рот захлопни, труселя потуже затяни, прыгай на свое корыто и кролем наворачивай вперед. Волной по морде, и давай, вверх, вниз, встал, поплыл, тащись в вонючей луже то по голень, то по яйца, вперед, ребята, все за Готом… Я их в Паке всех предупредил — не будет никакого контра каплей, дельтой, никто им зад прикрывать не станет, всем одинаково придется, морду в воду, бочку за спину. Не дерьмовей, чем все остальное. Хоть что-то новенькое. И ветер в общем-то ничего. Неплохо было б, конечно, чтоб этот краснощекий там наверху показывал свою круглую мину хоть иногда. Ни нитки сухой не осталось, мешки воняют плесенью, огонь у Каллирои дымит, как резина. Хлещет беспросветно, это да, на нервишки по вечерам действует, особенно ночью, когда меняешь нагретое местечко по три раза за ночь, потому что твой мешок с костями то приливом накроет, то оно в желоб угодит, которого тут пять минут назад еще и в помине не было, то в завтрашний ручей. Но хочешь не хочешь, а нужно взять в прицел, в кишки себе зашить, когда начинаешь ржаветь по позвонкам к концу дня, что в конце будет Шавондаси. И девять месяцев в наш счет перед моим родителем и его ордой сопляков. Девять месяцев — девять! — ДЕВЯТЬ ЧЕРТОВЫХ МЕСЯЦЕВ! Потому что они тут ёкнулись прям посреди болота!
Дали жару, тоже мне, вышибалы нашлись, обосрались с ног до головы, сколько их передохло от истощения, хоть лопатой загребай, наутро плавали вокруг. Не смогли переплыть центральную зону, недостаточно сильными оказались, духу не хватило! На лодочке пришлось вытягивать их из флотильной пустыни, рыбаки им помогли, а когда наконец на ноги встали, то потащились по косой до южного берега, вышли разбитые, пошли пешком в обход болота. Чуть из Ордана не вылетели за свою спасательную операцию — мне адмирал об этом все уши пропилил. Тринадцать месяцев угрохали на все про все. Мы сделаем за три, за четыре максимум, если будет такая же фигня, как сейчас. Это значит, мы вас обходим на четыре года! Четыре, старичье! Если до вас вообще доходит, что это значит. Двадцать восемь лет контра и четыре года в наш счет! Стадо гусениц, слизняковые улитки. Я тебе не сын, восьмой Голгот, в моей крови, в моей лаве, ни капли от тебя нет! Я не от тебя происхожу, я был сделан из других брусьев. У меня в башке и в теле каленая сталь. А у тебя только рожа одна дубовая да штаны обоссанные. Я был лучше брата. Я был лучшим! Но ты ничего не видел. Ты ничего не понял. Ты его убил, потому что у него не получалось. Думал, никто тебя не переплюнет. Да от тебя разит высокомерием за три версты. Но вот где я теперь, тридцать лет спустя. У меня много времени ушло, и ты знаешь почему, но я иду. Я через год тебя обойду, я буду на входе в Норску. Там, где вы забились в ваши глинобитные норы. Я тебе в лицо скажу, кто ты. Кем ты стал. И кем ты не стал. Нет, я тебе ничего не скажу. Потому что мне нечего сказать Трассеру, отрекшемуся от контра. Которому даже недостало мужества выпустить себе кишки под норский кривец. Для такого у меня нет слов. У меня на тебя даже плевка не найдется. Презрения не хватит. И того ниже…
— Какие-то странные волны! — в третий раз повторил Эрг и остановился.
— Не задалбывай, макака!
— Иди давай, Эрг! У меня нога проваливается.
— Назад! Все назад!
— Нельзя назад! Там зыбучие пески везде!
— Дербелен!
π В три приема Эрг был уже в воздухе. Мы видели, как он поднялся вверх на шесть метров над зоной. Рывком запустил свой механический арбалет. Очертил в воздухе периметр по трапеции. Полет прерывистый, слишком нервный. Он перестал с нами говорить. Неистовый дождь ручьями стекал по его крылу. Я, как и все остальные, застыл на месте, изо всех сил стал пристально вглядываться и поверхность воды вокруг нас. Дважды порывом ветра прорвало белый туман. Открылся проем. Сначала на востоке, со стороны верховья. Затем на северо-востоке, справа от меня. Аллювий, который служил нам дорогой, дальше уходил под воду. Снова… Справа вроде ничего: вода волнуется, штормит, насколько взгляд мой мог ухватить простор. На краю просматриваемого места вроде только что были заросли камыша. Но моросящий туман снова затянул просвет по самой кромке воды. Я повернулся к Караколю, с его насквозь промокшего арлекинского кафтана текла вода. Он отказался надеть что-то поверх, сказал, что дождь его забавляет. Он, вероятно, ждал моего вопроса, потому что улыбнулся мне в ответ, хотя я еще ничего не успел спросить:
— Ты чувствуешь что-то странное?
— Странное? Я бы так не сказал. Скорее, что-то курьезное или просто-напросто неожиданное, может, какую-то импровизацию, хотя чуток необычную, почти
что несуразную и в высшей степени своеобразную, даже эксцентрическую, если хорошо подумать, я даже думаю, экстравагантную до чертиков…
— Караколь!
— Да, ваше высочество!
— Это что-то опасное или нет?
— Есть… ну как бы две опасности… Но лучше отгадай: и не друт, и не враг, но на всех наводит страх…
— Что это? Ты можешь его локализовать?
Трубадур сдвинул назад свою кожаную шляпу, и с нее, как из желоба, потекла вода. Лицо его на миг посуровело.
— Вокруг нас кто-то есть.
— Вокруг? Вокруг нас?
— Да.
— Сколько их?
— Пьетро, я не знаю, что это, честно. Но Эрг прав. Местный ветер расстраивается. На нас что-то движется…
— Хрон? — спросила Ороси, стоявшая позади меня.
— Хаос… Я что-то такое уже чувствовал… Хаос в движении…
Эрг резко опустился вниз откуда-то с потолка тумана, на один из редких скалистых участков насыпи.
— Ты что-то видел, Эрг? Караколь говорит…
— Тсссссс!
— Караколь думает, что…
— Тихо всем!
∂ Пьетро сделал мне знак слушать внимательно, знал, что из всех нас у меня был самый проницательный слух. Через несколько секунд мне удалось абстрагироваться от звука засасывания наших ботинок в глину, и я отбросил, как накидку, шелест тростниковых зарослей поблизости. Быстро снял оглушавший меня капюшон, и с непокрытой
головой, напряженными перепонками мое сознание постаралось преодолеть первый перегруженный шумами звуковой план, капли дождя отскакивали от воды, как от горячей сковороды… шум стал рассеиваться. Моя кожа была как натянутый барабан, который ждет, что его вот-вот заденут… И вдруг из какой-то точки в пространстве, из точки, единственной реальностью которой был исходящий из нее звук, сквозь толщу дождя прорвался рев. Он шел на нас, приближался, становился четче…
— Разойтись с насыпи! Все в сторону! — рявкнул Голгот.
Я один не двинулся с места. Я и Эрг. Он стоял в защитной стойке с натянутым над головой змеем, по винту и по бумерангу в каждой руке. Вода тут же покрыла звук нырнувших в нее тел, и я снова мог сконцентрироваться.
— В воду, Силамфр! — повторил Голгот.
Но я не ответил.
С верховья завибрировал звук мощного дыхания, глубокого, как гул стентора. Послышался яростный вдох, затем мутный неясный, проревербировавший в воздухе выдох. В кромешном тумане Эрг запустил бум в направлении звука. Бум погрузился в густую пелену и не вернулся. Вместо него вернулся детский ветрячок из ивовых прутьев, который, как мертвый листик, плавно опустился нашему бойцу прямо на ладонь. Эрг замер в полном ошеломлении, как будто сейчас повалится прямо в болотную грязь. Он мигом спустил свое крыло и без малейших предосторожностей бросился со всех ног прямиком к опасности.