— Что самое странное ты видела, Нова?
— Последнее время я только и вижу странности… — она опустила глаза.
— Ну, например.
— Я была в месте, которое не смогу описать. Словно всё там состояло из жидкого и переливающегося огня. Там были цвета для которых у нас нет названия, которые не существуют у нас, в нашем мире. Жидкие огни падают вниз, словно водопады и водоворотами поднимаются вверх. В середине этого есть нечто, что отличается от огня, оно словно центр звезды, светит ярко и нельзя вынести взгляд на это. Все вращается вокруг этого света. Огоньки пляшут вокруг. И я, как один из этих огоньков, отделилась и упала вниз… Внизу так холодно и тягуче, словно я погружаюсь в какую-то холодную глину. Движение замирает, вокруг силуэты, но они все серые или чёрные. Мешанина. Меня затаскивает во что-то плотное, будто я залажу в какую-то нору. В ней грязно и неприятно, она давит. Словно плотный водолазный костюм. Я иду в этом костюме, как по болоту, каждый шаг с трудом, очень долго. И вижу паутину, ещё более чёрную и непроглядную, чем все вокруг. Паутина скрывает паука. И он раскрывает пасть. Я пытаюсь сжечь его, но он не горит и последняя моя мысль, что я не охотник, а добыча.
— Чёрт… Это просто муть или как-то связано с нашим гостем?
— Не знаю.
— Это не самое страшное что ты видела… так?
Нова вздрагивает, несколько мгновений оглядывает его, словно он чёртик из табакерки, которого раньше в комнате не было. Втягивает голову в плечи, опускает взгляд.
— Что ты знаешь о своих начальниках? — раздаётся тихо с её тонких сухих губ.
— Да особо ничего, — Франк усмехнулся. — Они не такие симпатичные, как я, но как как-то справляются. Хотя мне их жаль, конечно.
— Ты не замечал за ними ничего не обычного? — тихо спросила она.
— Да нет. Если честно мне плевать. Ты о том, что у них мутят какие-то тёмные дела? Привет, детка, это бизнес и политика. Конечно, они мутят тёмные дела. Не нам в них лезть.
— Утро, ещё темно, — начала она. — Дорогая машина подъезжает к особняку. Из неё выходит человек в деловом костюме, я знаю, что он из наших… но не знаю, кто именно, его лицо словно замазали чёрными каракулями. Он из верхушки, важная шишка. Он устал, у него был тяжёлый день. Я вижу, как перед ним открываются двери, как его пропускает охрана. Они боятся его. Он поднимается по большой лестнице и заходит в роскошный кабинет. Он ужасно богат. Подходит к серванту, достаёт бокал, лёд и наливает себе водку из бутылки, она не дорогая, но и не дешёвая. Он точно знает, что желает получить, наливает бокал по горлышко, — Новы ускоряется и говорит: — У него в голове лабиринт мыслей, их так много и они так массивны, что я чувствую себя мухой, которая вот-вот сгорит в раскалённой спирали лампочки. Не следует мне быть тут. Телефон звонит. Он достаёт его из кармана, у него удивление на лице. Он знает — этот телефон не может звонить, потому что он сел несколько часов назад во время другого разговора, он разряжен. На телефоне нет заставки, лишь чёрный экран и значок пляшущей зелёной трубки. У него нет выбора. Нельзя отменить такой вызов. И этому страшному человеку становиться страшно. Телефон звонит, а ему требуется время, чтобы взять себя в руки и ответить. Я не слышу голоса с той стороны, не различаю слов. Словно металл перемалывают в жерновах, и каждое слово пронзает меня словно иглой. Я слышу только мужчину в деловом костюме.
— И что он говорит? — затаив дыхание, спрашивает Франк.
— Да, Учитель, я слушаю, — Нова говорит почти мужским голосом, — Нет, всё ещё разбираемся. Не думаю, что будут затруднения, просто давно не сталкивались с угрозой такого уровня, не волнуйтесь. Да. Сурийское направление развивается удачно, через четыре года будут доставлены первые образцы, и мы сможем начать производство. Мы планируем наладить каналы снабжения в течение года и сделать их регулярными. Нет. Почему такая срочность? Поддержание транспортных порталов слишком затратно. Лучше наладить авиалинии. Нужно время на корректировку конструкций самолетов под другие условия. У меня не хватает людей, говорю же. Нет. Вы от меня что-то скрываете? Не будете отвечать? Собираете Ковен? Что, ожидаете Третью мировую?
— Эм…
— Мужчина вдруг отрывается от трубки и замолкает. В воздухе пахнет серой и озоном. Стены, потолок, даже мебель вдруг покрываются защитными узорами из магических символов. Господи, Франк, я никогда таких не видела даже в Тайном Архиве… Символы синеют, потом чернеют, начинаются светиться, наливаются красным и один за другим выгорают. Защита сходит на нет. Свет моргает и спустя секунду мужчина в костюме уже не один. Его окружают шесть рослых фигур, нелюди, не знаю их вид. Их предводитель что-то кричит, и они бросаются на мужчину, пытаясь заколоть его своими клинками. Но как только лезвия коснулись недешёвого костюма, они разлетелись на мелкие осколки. Часы на стене остановились. В тягучем молчании мужчина делает солидный глоток из стакана, который ещё держит в согнутой руке. Незваные гости застыли, словно их парализовало, по их спинам и затылкам стекают капли пота. Они хрипят. И из их странных голов струйками начинает течь чёрная кровь. Они оседают на пол. И как только последний из них перестаёт дышать, часы снова начинают идти. Мужчина делает ещё один глоток, поднимает глаза и смотрит на меня. Он меня видит, Господи, Франк, он может меня видеть! Он качает головой, словно говорит: «не твоё дело, не смотри, не смотри и не слушай, или умрешь». А я не могу проснуться, я не могу этим управлять…
Нова рыдает. От страха. От неуверенности. От незнания. От того что с ней делала жизнь и от того, что ещё сделает.
— Этот человек ничего тебе не сделает, — сквозь зубы шепчет Франк.
— Я знаю, — сквозь слёзы говорит Нова. — Если бы он захотел, я бы умерла прямо там.
Медитация XX. Цель
Его разбудил грохот.
Звук непостижимо громкий и близкий разорвал тишину, в которой до этого момента он покоился бесконечно. Холодная темнота перед ним раскрылась цветком, и он увидел буйство красок, тонущее в череде вспышек, мешанину, пляску темноты и света, нечто меняющееся, повторяющееся и переплетающееся. Грохот стих, и всё вокруг заполнил другой звук.
Крики.
В тот первый раз, он содрогнулся от вложенных в них ненависти, горя, гнева, страха и боли. Каждая крупица неведомых эмоций шипастой плетью прошлась по его коже, острыми бритвами раздвинуло её, паразитами забралась внутрь и изъела там всё, оставив множество мелких и незаживающих дыр.
Цветок перед ним сомкнулся, скрыв только что пережитый ужас плотной пеленой, но из-за этой пелены он ещё долго слышал звуки и запахи.
Теперь посреди холодного и вечного НИЧТО была непостижимая точка отчёта, словно с глубины она притянула и подняла его сознание на поверхность, оторвала от вечного сна. И он впервые смог думать, помнить и чувствовать.
И если бы он умел… он бы закричал. Триллиарды ледяных игл пронзали его кожу ежесекундно, забирали части его и утаскивали в темноту едва видимыми огоньками, где те скоро исчезали. Теперь, когда он не спал, он чувствовал это. И это было очень мучительно.
Цветок раскрылся ещё раз. Звуки с той стороны снова оглушили его.
Но в этот раз, в сплошном потоке цвета, хаосе и буйстве красок, он начал подмечать составляющие. Мысли и образы, картинки, обрывки памяти, буквы, слова и чувства. Содрогаясь от каждого звука, он собирал их, словно мозаику. И виденья начали обретать смысл.
Крепкий мужчина в тёмно-зелёной форме, с ухоженными усами, рыжеватыми волосами и зелёными глазами, поднялся с промозглой и влажной земли во весь рост. В ту секунду он стальной хваткой сдавил страх, который до этого сдавливал его самого. Свет внутри него разгорелся, словно уголёк на который подул ветер. Глубоким и звучным голосом он затянул песню на языке уже почти забытом, но таком родном и знакомом.
Песня была прекрасной и грустной. Настолько, что поглощала и растворяла в себе, но не темнотой, холодом или грохотом, а чем-то иным, незнакомым до этого момента. Чем-то приятным.
Песня была недолгой, оборвалась и утонула в криках.
Форма и лицо мужчины покрылись грязью и окрасились кровью. Пуля пробила его грудь, он ещё немного постоял, провожая взглядом других мужчин, бросившихся вперёд, прошептал что-то, глаза его остекленели, и он рухнул вниз. Кровь его, ещё тёплая, ещё не потемневшая, стала частью огромной красной реки, текущей по этой земле уже много дней. Цветок стал зарастать.
Так в первый раз он увидел нечто совершенно непознаваемое. Смерть. Отсутствие существования.
Он ещё слышал грохот и крики с той стороны, чувствовал жар от реки крови, песня всё ещё наполняла его чем-то, но тёмнота и холод снова обхватили его со всех сторон и начали душить. И тогда он пожалел… ему дали увидеть, что-то кроме вечных холода и темноты, он пожалел, что проснулся и больше не может спать.
Хорошо хоть тогда для него не существовало категории «время». Он не мог разделить происходящее на отдельные невыносимые, и такие долгие секунды, минуты, часы или дни. Всё текло сплошным потоком, неудержимой рекой. Иногда эта река мельчала, потоки её сходили на нет, и цветок видений снова раскрывался пред ним.
Крики и грохот стихли. Тишина после них была дробящей. Наубивавшись друг друга вдоволь, эти странные создания словно застыли, шокированные тем, что наделали. И спустя совсем короткое «время» обрели это странное чувство — «надежду». Тишина заполнилась звуками строительства, восторгом и ритмичным шумом — музыкой и криками детей, рождённых отмучиться в этой мясорубке и в конечном итоге познать смерть. И потом снова, очень быстро и неуловимо, всё заполнилось грохотом и криками. Ещё более громкими, полными ненависти и страха.
Они всё ещё причиняли боль. И однажды, натерпевшись, он закричал в ответ. Люди, барахтающиеся в грязи, убивающие друг друга, на секунду затихли и перестали. Они услышали. Правда не предали этому никакого значения и сразу же продолжили убивать друг друга.