дурь выбил из башки мне Олонецкий край.
Вернувшись в Петербург, я стал большим актёром
и женщин у меня - хоть в вёдра набирай.
А ты? Я слышал, ты по-прежнему в Калуге,
сценическая жизнь твоя не удалась.
Об этом две твои поведали подруги:
я в Нижнем год назад резвился с ними всласть.
Ах, милая Аннет, ты тоже сбилась с круга:
юристы, доктора, поручики, купцы,
всем ты была жена, невеста и подруга,
все были, как один, подонки и лжецы.
Так, весь во власти дум, я мчался в первом классе,
на станции Торжок направился в буфет -
и тут же обомлел : ты подходила к кассе.
"Аркадий, это вы?" - "Ах, Боже мой, Аннет! " -
"Куда вы?" - "В Петербург. А вы? - "А я в Калугу".
"Что делаете здесь? Очередной роман?" -
"Увы. А вы?" - "А я похоронил супругу,
её в Твери убил жандармский капитан". -
"Аркадий, как мне жаль!" - "Да полно вам, Аннета.
Она была глупа, противна и стара.
Когда б не капитан, я сам бы сделал это.
Ба! Кажется звонок. Прощайте, мне пора".
Наш кислотный угар
Наш кислотный угар продолжался три дня,
мескалин с кокаином уже не катили,
и тогда просветленье сошло на меня
и Коляна, с которым в те дни мы кутили.
Я промолвил: "Колян, слышь, какая фигня,
почему у нас денег с тобою как грязи?
Почему ненавидят соседи меня
и вокруг нас все тёлки трясутся в экстазе?"
"Потому, - отвечал мне, подумав, Колян, -
что не пашем с тобой мы на всякую погань,
ты поэт - не кривляка, а вещий Боян,
ну, а я - гражданин по фамилии Коган.
Ты куёшь свой разящий сверкающий стих,
я ж его продаю неприкаянным массам,
песней, гневом, любовью снабжаем мы их,
всё за мелкую мзду им даём, пидорасам.
Повелитель и шут обленившихся масс,
ты пронзаешь их иглами горнего света,
каждый может на миг или даже на час
обрести в себе бога, героя, поэта.
И поэтому джипы у нас под окном,
и поэтому тёлки трясутся в экстазе,
и поэтому нас не заманишь вином,
а сидим мы на грамотно сжиженном газе.
Клубы, яхты, банкеты, Майами, Париж,
острова Туамоту и замки Европы -
нам с тобой всё доступно. А ты говоришь,
что пора, наконец, выбираться из жопы.
На, нюхни-ка, поэт, "голубого огня" -
эту новую дрянь привезли из Нью-Йорка.
Вспомни, брат, как когда-то ты пил у меня,
а на закусь была только хлебная корка".
Содрогнулся я вдруг от Коляновых слов,
в нос ударил удушливый запах сивухи,
и внезапно из ярких и красочных снов
перенёсся я в тусклую явь бытовухи.
Голова в раскалённые сжата тиски,
в рот мне шобла котов испражнялась неделю,
на подушке валяются чьи-то носки
и несвежая тётенька рядом в постели.
Где Колян? - завертел я немытой башкой. -
Где мой менеджер, где мой дружбан закадычный?
Почему кокаинчика нет под рукой?
Где бумажник с баблом и костюм заграничный?
Неужели Колян - это только лишь сон,
неужели действительность так безобразна?
Нет! Зажмурюсь сейчас - и появится он,
и с дивана бабищу спихнёт куртуазно,
две дорожки насыплет на письменный стол,
две зелёных стобаксовки в трубочки скрутит,
и нюхнём мы чуть-чуть - и пойдёт рок-н-ролл,
и как бабочек нас по столице закрутит...
Нет Коляна. Синеет в окошко рассвет.
Ах ты ночь! Что со мною ты, ночь, натворила?
Я блюю в свой цилиндр. А Коляна всё нет.
Только баба под боком раззявила рыло.
Народ
(Сонет-триолет)
Я презираю свой народ,
как презираю все народы,
равно холопьев и господ,
сынов и пасынков свободы.
В годину бедствий и невзгод
и в жирного покоя годы
я презираю свой народ,
как презираю все народы.
Сосут ли кровь твою тираны
иль льется так она, зазря,
под выкрики свободы пьяной -
неважно, честно говоря.
Всегда ты был подтиркой сраной
сената, деспота, царя.
Нам очень хотелось укрыться...
А. Добрынину
Нам очень хотелось укрыться
от шумных столиц суеты.
Я в банде работал убийцей,
"смотрящей" работала ты.
Пришли мы к отцу-командиру,
сказали: "Дай отпуск, отец.
Охота бойцу и банкиру
грязюку очистить с сердец,
Охота шум моря послушать,
на солнышке спинку погреть,
шашлык у армяна послушать,
пупок о пупок потереть".
Сказал командир: "Понимаю.
Сам молод я был и любил,
подруга моя боевая
не раз с ней на дело ходил.
Немало сберкасс и сельмагов
мы с ней подломили, пока
она не погибла, бедняга,
от пули мента-сопляка.
Об отдыхе с ней мы мечтали,
я думал - ещё пара касс,
и море, шашлык, цинандали
обрушатся мощно на нас,
И будем лет пять мы без дела
утюжить курорты страны.
Но злая судьба захотела
оставить меня без жены...
Ну, что ж, поезжайте, ребята,
мы тут повоюем за вас.
Проезд, отпускные, зарплата -
берите, и в добрый вам час!"
И вот мы на солнечном Юге,
на Юге родном, не чужом!
пусть наши клиенты-хапуги
жрут трюфели за рубежом,
А мы по босяцкой старинке
в Сочах оттопыримся всласть,
прикупим сомбреро на рынке,
напичкаем фруктами пасть,
Положим тела на песочек,
зальем их вином в кабаках,
изжарим их в пламени ночек,
в соляриях, на шашлыках...
.......................
Ты жаждешь морали, читатель?
Ты жаждешь развязки, конца?
Па-ашел бы ты на фиг, читатель,
плюю на тебя, подлеца!
Не дам я тебе на расправу
бандитов влюблённых чету!
Они воплощают по праву
наш праздник и нашу мечту.
Мужья. Опус № 1
К.Григорьеву
Я так боюсь мужей-мерзавцев,
они так подлы и грубы,
они как грузчики бранятся,
чуть что взвиваясь на дыбы.
Вчера, приникнув к телефону,
елейным сладким голоском
спросил у мужа я про донну,
но был обозван говнюком.
И множество иных созвучий,
струящих глупость, яд и злость,
из пасти вырвавшись вонючей
по проводам ко мне неслось.
В кафе, в Сокольническом парке,
я ел пирожное "лудлав"
и думал, осушив полчарки:
"Противный муж, как ты не прав!
За что тобою нелюбим я?
Ведь я умён, богат, красив.
Несправедлива епитимья,
твой приговор несправедлив!
Ворчливый муж, взгляни на поле
и обрати свой взор к цветам1
В них мотыльки по божьей воле
впиваются то тут, то там.
Вопьётся, крылышком помашет,
вспорхнёт, нырнёт в ветров поток,
и уж с другим в обнимку пляшет,
уже сосёт другой цветок!
И даже труженица-пчёлка -
и та как будто учит нас:
один цветок сосать без толку,
он так завянуть может враз.
Мужья! Амуру и Природе
претит понятие "супруг",
цветок - не овощ в огороде,
ему для жизни нужен луг,
и бабочек нарядных стаи
нужны ему, как солнца свет!
Мужья, я вас не понимаю.
Я вас не понимаю, нет.
Мужья. Опус № 2.
("Это было у моря")
Виктору Пеленягрэ
Вы представляете собою
форм безупречных образец,
вас филигранною резьбою
ваял божественный резец.
Все ваши дивные изгибы
запечатлел мой пылкий взгляд,
когда плескались в море рыбы
и густо пламенел закат.
Вы вырастали, как Венера,
из розоватой пены вод...
За что ваш муж - мой друг - Валера
заехал мне ногой в живот?
Да, я эмоциям поддался,
я был весь чувство и порыв,
я к вашим бёдрам прикасался,
язык в заветном утопив.
Застыли вы, как изваянье,
а я, к бедру прижав висок,
от счастья затаив дыханье,
лизал солоноватый сок...
Я мигом разомкнул объятья,
своих костей услышав хруст.
Глухие хриплые проклятья
с Валериных срывались уст.
Я отвечал им тихим стоном,
пока мой разум угасал,
и надо мной с тревожным звоном
туман багровый нависал...
...Я был как труп. У изголовья
плескалось море до утра.