Принцессой был чуть не задушен я.
Когда же, о России вспоминая,
я засмотрелся на косяк гусей,
она, хвостом мне шею обнимая,
сдавила так, что вмиг я окосел.
Уже она и к пальмам ревновала,
к биноклю, к пузырьку из-под чернил,
и рыбу мне лишь мелкую давала,
чтоб я с рыбёхой ей не изменил.
И так меня Принцесса измотала,
что как мужик я быстренько угас,
и лишь рука мне в сексе помогала,
которой я курок нажал сейчас.
Лежит моя Принцесса, как обрубок,
и я над ней с двустволкою стою.
Нет больше этих глаз этих губок.
Жизнь хороша, когда убьешь змею.
Зеркальный мир
Я посмотрелся в зеркало недавно
и в ужасе отпрянул от него -
с той стороны смотрело как-то странно
чешуйчатое в струпьях существо.
Загадочными жёлтыми глазами
с продольным, узким, как струна, зрачком
таращилось бездушное созданье,
раздвоенным играя язычком.
Зажмурившись и дёрнув головою,
я снова глянул в зеркало - ура!
Остался я доволен сам собою,
увидев то, что видел и вчера.
Но, присмотревшись ближе к отраженью,
увидел в глубине его зрачков
зеркальных рыб, зеркальных змей движенье,
порхание зеркальных мотыльков.
Зеркальный мир, порабощённый здешним,
копируя по-рабски белый свет,
пытается, пока что безуспешно,
стряхнуть с себя заклятье древних лет.
Ему осточертели наши формы,
он хочет нам явить свой прежний вид.
Тому, кто, скажем, квасит выше нормы,
он показать свинёнка норовит.
Когда, допустим, дамочка не в меру
воображает о своей красе,
покажет ей вдруг зеркало мегеру
такую, что собаки воют все.
А то иной громила Аполлоном
пытается себя вообразить,
но толсторылым складчатым муфлоном
его спешит зерцало отразить.
И если, съездив в Азию-Европу,
натырив денег, думаешь: "Я крут!" -
мир в зеркале тебе покажет жопу,
хотя лицо недавно было тут.
Но коли ты забавой куртуазной
прелестницу потешишь средь зеркал -
в них будешь не мартын ты безобразный,
а женских грёз чистейший идеал.
Так бойся зазеркалья, человече,
твори лицеприятные дела!
А если перед миром хвастать нечем -
спеши завесить в доме зеркала.
Заявление, сделанное мной на десятилетии Ордена
Разгулы, пьянство и безверье -
всё в прошлом, всё постыло мне.
От грязи отряхнул я перья,
я чист, как ландыш по весне.
В болоте гнилостном распутства
цветут обманные цветы,
но света истинного чувства
в пороке не отыщешь ты.
Вот потому-то непорочны
мои забавы и досуг,
хоть ослепительны и сочны
толкутся девушки вокруг.
Могу девчонку я погладить,
по попке хлопну, в нос лизну,
но я не дам ей в душу гадить
и нос совать в мою казну.
Их слишком много, длинноногих,
разнузданных донельзя дылд,
а я хоть и не из убогих,
но всё-таки не Вандербилд.
И даже мне не денег жалко -
они плодятся, словно вши -
но в бездну каждая русалка
уносит клок моей души.
Ну, а душа - она не устрица,
она нежнее в тыщу раз,
и просто так в ней не очутится
жемчужина или алмаз.
Своей души я запер створки,
чтоб зрел в ней жемчуг пожирней.
Прощайте, девки, ваши норки
не для таких крутых парней.
Последствия заявления, сделанного мной на десятилетии Ордена
Мои стихи о воздержании
неверно понял модный свет,
и смесь восторга с обожанием
ловлю я на себе нет-нет.
Юнцы, накрашенные густо,
трубят мне гимны вперебой
и, как за коброю мангусты,
за мною прыгают гурьбой.
Заматерелые педрилы,
похожие на индюков,
мне улыбаться стали мило.
Друзья! Я вовсе не таков!
Да, девы стали мне не любы,
но содомию прославлять,
и целовать мальчишек в губы,
и афедрон им подставлять?!
Конечно, это интересно,
я спорить даже не берусь,
но я при этом, если честно,
наверно, просто обосрусь.
И растрезвонят педерасты,
что классик был желудком слаб.
Нет, в члены этой гордой касты
я не пойду, не тот масштаб.
Пусть телом крепкие, здоровые
пополнят стаи петухов
и славят отношенья новые,
которым тысяча веков.
Ко мне, ко мне, шальные девы,
скорей потремся пуп о пуп!..
Мои богини, что вы, где вы?
Ужель я больше вам не люб?
Заколдованное место
(Россия через 100 лет)
На берегу Оки пиликала гармошка,
под старою ветлой топтал гусыню гусь.
Упившаяся в дым смазливая бабёшка
сказала мне: "Пойдём скорее, я боюсь".
Опять мне повезло, опять мужья и братья
погонятся за мной, обрезами тряся,
дай бог, красотку хоть успею заломать я,
а то ведь ни за что завалят, как гуся.
Опять я загулял на свадьбе деревенской,
и поначалу было всё как у людей,
да чуток я к словам о горькой доле женской,
и вышло вновь, что я - развратник и злодей.
У тихого ручья среди густой крапивы
мы наконец-то свой остановили бег,
и под густым шатром к земле припавшей ивы
забылись мы в плену Эротовых утех.
И воздух, и земля, и травка, и листочки -
всё завертелось вдруг, слилось и расплылось,
медовый женский стон звенел, как эхо в бочке,
и время как табун мустангов вскачь неслось.
Когда мы, наконец, отлипли друг от друга,
пригладили вихры, стряхнули грязь с колен,
Я понял, что не та - чуть-чуть не та округа,
что порастряс мозги Эротов бурный плен.
Мы вышли на большак - подруга обомлела,
я тоже пасть раскрыл со словом "твою мать";
висело над землей космическое тело,
ну а деревню я вообще не мог узнать.
Ряд беленьких домов под красной черепицей,
заборов и плетней нигде в помине нет,
селяне - как в кино, улыбчивые лица,
и каждый просто, но с иголочки одет.
"Здорово, мужики! А Ванька Евстигнеев, -
затараторил я, - где мне его найти?"
Уставились на нас, как пидоры на геев,
и лыбятся стоят, вот мать твою ети!
Потом собрались в круг и стали по-английски
мурчать и стрекотать: "Йес, йec, абориген!" -
а кто-то притащил хлеб, виски и сосиски,
и кто-то произнёс по-русски: "Кушай, мэн".
Я вскоре разузнал, коверкая английский,
что на дворе уже две тыщи сотый год.
Я выругался: "Fuck!" - и поперхнулся виски,
и по спине, смеясь, стал бить меня народ.
Так, значит, вона как! Профукали Расею!
Сожрал нас, как гуся, зубастый дядя Сэм.
Ну, ладно, вот сейчас напьюсь и окосею,
за родину, за мать, натру лекало всем!
"Xeй, ю, абориген, - кричат американцы, -
тут свадьба, заходи, почётный будешь гость!"
Ах, свадьба? Хорошо! Закуска, бабы, танцы.
Сама собой ушла и растворилась злость.
"Жених наш - астронавт, - втирают мне ковбои,
а бабу отхватил, прикинь, - фотомодель!"
Я с грустью посмотрел на небо голубое.
Да, видимо и здесь устрою я бордель.
И как я загадал - так всё и получилось.
К невесте я подсел - и вмиг очаровал,
так рассмешил ее, что чуть не обмочилась,
а жениху в бокал стрихнина насовал.
Жених пошёл блевать, а я шепчу невесте:
"Ну на фиг он тебе, тупой летун-ковбой?
К тому ж на кораблях они там спят все вместе,
и каждый космонавт немножко голубой.
А я бы бросил всё ради такой красивой,
собрал бы для тебя все лилии долин..."
Очухался, гляжу - опять лежу под ивой,
уже не с Манькой, нет - с фотомоделью, блин.
Одежда там и тут, трусы висят на ветке,
и пена на губах красавицы моей.
И голос из кустов: "Ага, попались, детки!
Сейчас узнаешь, гад, как обижать мужей!"
Смотрю - пять мужиков, вон Евстигнеев Ванька,
а рядышком Витёк, угрюмый Манькин муж,
на бабу посмотрел, вздохнул: "А где же Манька?"
А я ему: "Витёк, прими холодный душ!"
Ванятка, кореш мой, обрадовался, шельма;
"Так, значит, Маньку ты не трогал? Во дела!" -
"Да что вы, мужики, протрите, на хер, бельма!
Со мною Дженифер, студентка из Орла". -
"А что ты делал с ней? Глянь, чёрная какая". -
"Ты негритянок, что ль, не видел никогда?" -