был напоен вином - и доведен до грехопаденья.
Я полгода почти кавалером её состоял
и, сжимая в объятьях её худосочное тело,
ваши перси, и плечи, и ноги себе представлял,
распалялся - и плоть нелюбимую грыз озверело.
Но эрзац не насытит гурмана. И я разорвал
с вашей первой подругой, вернув её робкому мужу.
А потом ваш папаша устроил рождественский бал,
где меня опоила другая подруга - похуже.
Эту я без стесненья спровадил, едва отрезвел.
Интересно: хвалилась она вам своею победой?..
Что же вы, несравненная, вдруг побелели как мел?
Я ещё далеко не про всех вам подружек поведал.
Что? Неужто вам больно? А мне-то, а мне каково
с нелюбимыми ложе делить из-за вашей гордыни?!
Утолите огонь! Я давно не хочу ничего,
кроме ваших объятий, холодных объятий богини.
Восточный мотив
Песню я сейчас спою про любимую мою:
у моей любимой грудь не какая там нибудь,
не похожа на арбузы грудь моей шалуньи-музы,
словно персики на блюде у моей любимой грудь.
У моей любимой тело и красиво и умело,
с тонкой щеточкой усов ниже линии трусов,
а под этой щеткой-щеткой есть разрезщики с трещоткой,
активирует трещотку мой магический засов.
Отворяет телеса моя девица-краса,
вытворяет чудеса моя девица-краса,
крутит уши как пропеллер - на пропеллер рифма "швеллер",
я реву как истребитель - ты внизу как полоса,
как радары и леса - губы, руки, волоса,
я взлетаю в небеса - мы взлетаем в небеса.
Нас взрывают террористы ровно через полчаса.
Восточный мотив-2
Когда ты приоткроешь створку
своих пурпурных райских врат,
я вспоминаю поговорку
о тех, кто истинно богат.
Сказал ведь некогда Саади,
а вслед за ним Назым Хикмет:
уж лучше крепкий хрен в помаде,
чем за плечами сотня лет.
И был Шекспир того же мненья,
и повторил за ним Бердслей,
что лучше яйца в день рожденья,
чем валерьянка в юбилей.
Но лучше всех сказал об этом
Некрасов Коля, Лехин сын:
пусть ты не можешь быть поэтом,
но трахайся, как гражданин.
«Мои года – мое богатство», --
грузин под окнами поет
и просит денег на лекарства,
ведь возраст счастья не дает.
А ты в изнеженную позу
ложишься, испуская сок,
и я в твою впиваюсь розу,
целуя каждый лепесток.
Воры в законе не сосут
(песня)
Когда сосут воры в законе?
Воры в законе не сосут.
А кто от правила отступит,
тому грозит пацанский суд.
А где-то в параллельном мире
всё-всё-всё всё наоборот,
всем миром правит там Россия,
и все воры берут там в рот.
Там семь процентов натуралов,
и а пидорасов большинство,
и морды там у криминалов
от спермы вот такие во!
Там президент у нас лесбища,
в Госдуме гомики одни.
И если хрен там щелку ищет,
ему советуют: ни-ни.
В том мире малые народы
раз в год Америку бомбят,
там весь Нью-Йорк лежит в руинах,
но! –
стоит Белград, цветет Багдад.
Чечены там грузинов режут,
а русским все они друзья.
И все-таки в том дивном мире
навряд ли бы прижился я.
Смотрю по телеку я тупо
фильм про бандитов и ментов,
но к их оральному контакту
еще как зритель не готов.
Но жизнь меняется, однако,
мы скоро будем в мире том,
где Русь все страны ставит раком
вор венчается с ментом.
Волосы
Я помыл свои волосы модным шампунем,
мои волосы стали сильны и упруги,
так я встретился с новым весёлым июнем
и мгновенно понравился новой подруге.
Мои волосы стали сильны и упруги,
я шампунем их пестовал целое лето,
но одно не понравилось новой подруге:
что всё хуже и хуже я делал ВОТ ЭТО.
Мои волосы стали сильны и упруги,
мои мышцы, напротив, поникли, одрябли,
и всё чаще у ложа желанной подруги
я стоял как дурак, наступивший на грабли.
Моя главная мышца бессильно опала
и ведет себя нынче как дохлый мышонок;
он как крыса хозяйничал в норах, бывало,
в норах самых железобетонных девчонок.
Пусть прелестницы моются модным "Пантином",
"Хед'н'шолдерс", "Эльзевом" и "Джонсонсом" сразу,
ну а тем, кто себя причисляет к мужчинам,
я советую выкинуть эту заразу.
Настоящий самец моет волосы глиной,
он космат и свиреп, и грязней печенега,
за плечами его след шевелится длинный
из летящих с башки хлопьев белого снега.
Внутренние разборки поэтов
Когда закончились разборки
в журнале «Новая заря»,
где куртуазных маньеристов
обидел штатный критик зря,
когда горящие руины
у них остались за спиной
и быстроходные машины
умчали их в июльский зной,
когда в виду у водной глади
был постлан красный дастархан
и рядышком присели бляди,
взял слово Степанцов-пахан.
Он девкам приказал раздеться,
украсить наготой пейзаж,
и произнес: — Давайте выпьем
за Орден куртуазный наш.
Пускай наш Орден виртуален —
не сокрушить незримых стен.
Ты заложил мощнейший камень
в его фундамент, Константэн.
Не будь тебя, Кастет, в натуре,
и обаянья твоего,
вся наша банда по культуре
сидела б в жопе глубоко,
и тонкокрылые девчонки
к нам косяками бы не шли.
— А я?! — вскричал Андрей Добрынин.
Меня, начальник, похвали!
— Андрюха, ты, конечно, мастер,
но много ты в стихах пиздишь,
разводишь каплю меда в дегте,
моралью олухов гвоздишь.
В боевике американском,
наставив дуло на врага,
пиздит так конченый мудила,
пока ударом сапога
противник не расквасит яйца
и из руки не выбьет ствол,
и, вырвав гланды через жопу,
кричит: «Закрой ебло, козел!»
А надо в мозг хуячить сразу,
за пулей пулю посылать,
пока не взмолится читатель:
«Ну все, кончай, ебена мать!»
— Ты прав, Вадюшка, пусть Андрюха
поменьше пишет, заебал! —
ревниво вякнул Пеленягрэ,
обрюзгший архикардинал.
— Молчи, почетный приживала, —
вскричал Добрынин. — Цыц, кастрат!
— Всё! Бездуховность заебала!
Верните куртуазность взад! —
не унимался Пеленягрэ,
профукавший свой дивный дар
еврейским шоу-бизнесменам
за очень скромный гонорар.
— Сашок, уйми пенсионера, —
Добрынин Скибе приказал,
и командор нижегородский
Витюшку скотчем обвязал.
— Вы все мне дороги и любы, —
продолжил, выпив, Степанцов, —
и даже деградант Витюшка —
он нам родной, в конце концов!
Мы Орден, мы гроза поганых
интеллигентишек-чмарей!.. —
Умолк Магистр.
На телок пьяных
братва набросилась скорей.
Внутренние разборки поэтов - 2
Два бандюгана-поэта сходняк собирали,
собственно, двое и было на всем сходняке,
темой для терок пахан был по кличке Гроссмейстер:
как дальше жить и трудиться, под ним или без?
Тяжко сегодня живется братве криминальной,
всех выжимают с родных территорий менты,
если ж базар пойдет о бандюках-виртуалах,
сиречь поэтах, дела у них просто труба.
- Вспомни конец перестройки, зарю девяностых:
вдруг разрешили в поэзии секс и разбой,
и неформалы унылых совков оттеснили,
но куртуазная банда нагнула их всех, -
так распинался громила по кличке Добрыня,
нервно клешнями пальцуя, дымя косяком.
Рыжий домушник Кастет, затянувшись, хихикнул:
- А поначалу как ловко мы всех провели!
Нежным лапусиком вдруг наш пахан притворился,
мол, не бандиты мы, так шелупонь, щипачи -
дамские сумочки режем и девок морочим -
с шеек цепочки срываем, в кустах их нагнув.
- Только недолго цепочками мы пробавлялись, -
заволновался Добрыня, тряся сединой. -
Скинув камзолы альфонсов, мы миру предстали
кибербандитами с пушками в мощных руках.
- Точно! - воскликнул Кастет. - Настрогали мы монстров!
Ну, а особенно ты, корешок, лютовал.
Целую рать потрошителей, банды маньяков
ты наплодил и возглавил, ведя на Олимп!
- Только насилием мир мы очистим от скверны,
только насилие может искусство встряхнуть! -
вторил Добрыня. - Но помни, Кастет златоглавый:
кровь своим жертвам пуская, ты не сквернословь.
Сцена насилия выглядит мощно, эффектно,
коль потрошитель искусный искусен в речах,
с дамочки кожу сдирая и в попке ломая
старенький градусник, должен он так говорить: