а ты кривишь печально рожу,
о водке грезя в этот миг.
И лишь напившись вдоволь водки,
к красоткам мыслями спешишь,
но пьяным брезгуют красотки:
болтают, да, а в койку – шиш.
И ты шагаешь через город,
пытаясь к дамам приставать,
и тащишь бабушку-бомжиху
в свою унылую кровать.
А утром, ужасом объятый,
хватаешь из буфета нож,
и тело спящее бомжихи
на части режешь и блюешь.
Знакомый мент мне помогает
куски по моргам распихать,
поскольку он как я несчастен
и любит резать и бухать.
А был бы я горяч и молод,
я б зверств таких не совершал,
и сексуальные вопросы
я по-другому бы решал,
я пел бы песни девам милым,
уподобляясь соловью.
Но баррикада разделила
меня и молодость мою.
Кидайтесь на меня, девчонки,
не бойтесь страшных баррикад,
я только с виду неприступен,
но лечь под вас всегда я рад.
Баллада о старых временах
Кого марксисты не сгубили,
того сгубила демократия.
Приковыляв к твоей могиле,
я новой власти шлю проклятия.
Татьяна, где твои объятия?
Ах, как, бывало, мы любили,
открыв шампанского бутыли,
проверить средства от зачатия.
На первый тур мероприятия
всегда Моцарта заводили,
затем включались рокабилли
и металлическая братия.
Ты помнишь: рухнуло распятие
на наши головы. Мы взвыли,
но ту пилюлю от зачатия
испытывать не прекратили.
Мы славно время проводили.
Тогда не раз чинил кровати я,
они из строя выходили
затем, что секс - не дипломатия,
поклоны и рукопожатия
лишь в первый вечер нас томили,
а после... Эх! Денёчки ж были!..
Татьяна, где твои объятия?!
Баллада моей королевы
Я хочу писать балладу, потому что скоро лето,
потому что в чёрном небе бьёт луну хвостом комета.
и манто из горностая надевать уже не надо.
Скоро лето, скоро лето, я хочу писать балладу!
Вот пастух придурковатый на прогулку гонит стадо,
мать-и-мачеха желтеет. Скоро лето, как я рада!
Хорошо, что скоро можно будет искупаться где-то,
где завистники не станут обсуждать, как я одета.
Вот я выйду из речушки в брызгах солнечного света,
и ко мне подкатит с рёвом мотоциклов кавалькада,
в чёрной кожаной тужурке, с чёрным шрамом от кастета
чёрный князь мотоциклистов мне предложит шоколада.
Он предложит прокатиться до заброшенного сада,
где срывать плоды познанья можно, не боясь запрета;
он не знает, что зимою начиталась я де Сада,
он не знает про де Сада, он узнать рискует это.
Мы помчимся с диким визгом мимо тихого посада,
и филистеры решат, что вновь у рокеров вендетта,
и когда на мост мы въедем - прыгну я с мотоциклета
и войду торпедой в воду, распугав и рыб и гадов.
И, подплыв к заборам дачным, я увижу сквозь ограду:
одноногий грустный мальчик, ликом ясен, как микадо,
курит трубочку и плачет; в прошлом он артист балета,
у него лицо атлета, у него глаза поэта.
Аэлита
Никто не забыт и ничто не забыто!
И пусть моей жизни исчерпан лимит,
всё так же люблю я тебя, Аэлита,
ярчайший цветок среди всех Аэлит.
Порою, с постели вскочив среди ночи,
я в памяти вновь воскрешаю твой взгляд,
и вновь твои жгучие сладкие очи
о тайнах любви до утра говорят.
Я силюсь обнять твои хрупкие плечи,
я воздух хватаю дрожащей рукой...
Я старый и нервный - а это не лечат,
лишь смерть мне подарит желанный покой,
Какими ты тропами нынче гуляешь,
в каких перелесках срываешь цветы?
Наверное, внуков румяных ласкаешь?
Иль в ангельском хоре солируешь ты?
Зачем же ты мучишь меня, марсианка?!
Зачем моё сердце терзаешь опять?
Зачем ты с упорством немецкого танка
его продолжаешь крушить и ломать?
Зачем твое имя звучит "Аэлита",
зачем оно сводит поэта с ума?
Никто не забыт и ничто не забыто.
Зима. Аэлита. Россия. Зима.
Арабский Киберпарень
Все больше киборгов на свете,
все больше в мире киборгесс,
творится на большой планете
невероятнейший процесс.
Об этом киберманьеристы
уже писали, и не раз,
но ни Гринпис, ни коммунисты –
никто не хочет слушать нас.
Придумал кто-то мак и коку,
и телевизор в мир послал,
и человек – хвала пророку –
подобием машины стал.
Еще вчера, как мне казалось,
нормальный рядом жил чувак,
а нынче, глянь-ка, что с ним сталось,
какой-то заводной червяк,
противный склизкий и вертлявый,
настырный пучеглазый гад,
всегда спешащий за халявой
обшитый кожей агрегат.
Вот девочка жила и пела,
растила ум и красоту,
и вдруг душа ушла из тела,
девчонку вижу – но! – не ту.
Две мутных маленьких стекляшки
на месте дивных серых глаз.
Блин, что вселилось внутрь Наташки?!
Огонь, огонь внутри угас!
Она окинет мутным взглядом
твою машину и прикид –
и щелканье раздастся рядом:
считает, падла, рендерит.
Но если в морду дать соседу –
он увернется, скользкий гад,
сбежит, как под Полтавой шведы
от русских драпали солдат.
И если часто бить Наташку,
какое б ни было бабло,
она сбежит от вас, бедняжка,
шепча: «Опять не повезло».
Программа самосохраненья
в Израиле, Европе, США
у киборгов на изумленье
продуманна и хороша.
А вот арабская программа
давать частенько стала сбой,
не редкость там, что кибер-мама
шлет кибер-сына на убой.
Она твердит: отмсти гяуру,
и сам погибни, как герой,
всю их жидовскую культуру
взорви, бля, на хуй, и урой.
И вот арабский кибер-парень
садится в крупный самолет
и стюардессе дав по харе,
из жопы пушку достает.
Все остальное нам известно,
и гибнут киборги опять.
Нет, надо, надо повсеместно
программу киборгам менять.
Но, все-таки, хвала Аллаху,
что мусульманский механизм
обычно хезает со страху,
когда цепляется за жизнь.
Так возблагодарим же Бога,
что сконструировал всех нас,
что нас, засранцев, очень много,
мы – большинство всех вер и рас.
А этих поцев беспрограммных
мы разбомбим и все дела,
и мир во всех настанет странах.
В’алла акбар! Ва иншалла!
Альтистка
Я - лирический тенор Худяев,
я пропойца и антисемит,
я играю одних негодяев,
потому что главреж у нас жид.
На спектаклях плюю я украдкой
в оркестровую яму всегда -
и разносится музыкой сладкой
вопль того иль другого жида.
Коллектив нашей оперы рвотной
на собраньях песочит меня.
Я б давно уже был безработный,
но директор мне, к счастью, родня.
Как-то раз на прогон предпремьерный
я пришел под изрядным хмельком
и, привычке излюбленной верный,
в оркестрантов я плюнул тайком.
И вспорхнула на сцену альтистка,
ангел чистой, как свет, красоты,
заявив, что так подло и низко
поступают одни лишь скоты.
"Кто такая?" - спросил я у Вали
(Валя - бас и редчайший дебил).
"Свежачок, брат, из консы прислали,
ей главреж уже, кажется, вбил". -
"Не болтай". - И пока мы болтали.
в яме скрылась жидовочка вновь,
смерив взглядом презрительным Валю
и родив в моем сердце любовь.
Перестал я плевать в оркестрантов,
бросил спирт неочищенный пить
и под грохот кремлевских курантов
по утрам начал гирю крутить.
И однажды к евреечке дивной
подкатил я с цветком резеды
и, флюид обнаружив взаимный,
предложил полежать у воды.
У реки мы на пляже лежали,
изучал с упоением я
безупречного тела детали,
что имела альтистка моя.
А потом, после пива и раков,
у меня оказались мы с ней,
и боролся, как с Богом Иаков,
я с альтисткой прекрасной моей.
Но любовь, как всегда, победила,
хоть кричала ты "нет" и "не здесь",
и арийская русская сила
одолела еврейскую спесь.
...Ты спала. Я ласкал твое тело.
"Мир спасёт красота", - думал я.