ОРДЕН
Любимому другу — черноморцу Петру Ильичу Яковлеву
Давненько не заходил я к Прохору Матвеевичу Васюкову — старому черноморскому боцману. Дошли до меня слухи, что старик, прочитав мои рассказы, в которых упоминается его имя, сильно рассердился.
Знакомством с Прохором Матвеевичем я дорежу, и слухи эти сильно меня огорчали. Наконец, набравшись храбрости, пошел я к нему в гости, чтобы поговорить начистоту, по душам, и все выяснить.
Он встретил меня хмуро:
— Ага, пришел, сочинитель… Ну, здравствуй!
Надо сказать, что «сочинитель» — это в устах Прохора Матвеевича слово обидное, бранное: то ли бездельник, то ли врун, а может быть, и того еще хуже.
Сели мы пить чай. Старик продолжал хмуриться. Тогда я решил итти напрямик, без хитростей.
— В чем дело, Прохор Матвеевич? — спросил я. — За что немилость?
— В чем дело? — фыркнул он. — Сам будто не понимаешь, в чем дело! На все Черное море меня осрамил, а теперь спрашиваешь!
— Да чем же я вас, Прохор Матвеевич, осрамил? Я всегда с полным уважением…
— Уважение твое у меня вот где! — Он похлопал себя по затылку. — Я тебе правду рассказывал, а ты в газете как написал? Ты к моей правде половину выдумал из своей головы! Что люди теперь скажут? Скажут — на старости лет «травить» начал Прохор Матвеевич. Меня здесь, на море, все знают, как я теперь должен людям в глаза смотреть?
И пошел, и пошел!..
— Писатели! — негодовал он. — Разве для того вы поставлены, чтобы выдумывать из своей головы? Вас для того поставили, чтобы вы из жизни писали!..
Высказав свои литературные взгляды, старик успокоился, а вскоре и совсем подобрел — не без помощи, правда, бутылочки, которую я, направляясь к нему, предусмотрительно захватил по дороге.
Разговор завязался, сначала о фронтовых делах — о Севастополе, об общих знакомых, потом перешел, не помню уже как, на ордена и награды. Покосившись на свою медаль, Прохор Матвеевич сказал:
— Каждый орден два смысла в себе имеет, вроде как бы две половины. Первая половина — это награда; ее за те заслуги дают, которые человек совершил. А вторая половина — это доверье. Понял? Вторую половину отрабатывать еще надо. Два ордена у человека — значит надо ему вдвойне отрабатывать. Три ордена — втройне! Орден, брат, носить — это тебе не легкое дело. И бывают с орденами очень даже интересные случаи. Вот какой получился однажды случай в батальоне морской пехоты. Служили там два бойца — отец и сын. Оба Карповы, оба Иваны Ивановичи. Имя у них в семье по наследству передавалось — дед был Иван, ну, значит, и отец Иван, и сын Иван. Сначала они в разных частях служили, а потом отец попросился к сыну поближе. Ну, его и перевели — дело простое.
Прохор Матвеевич вдруг остановился и строго поглядел на меня.
— Опять будешь в газету писать? Ну, ладно, пиши, я не препятствую. Только из головы ничего не выдумывай, — правду пиши, из жизни, как я тебе рассказываю.
Я обещал ему ничего не прибавлять от себя к этой истории. Я верен своему слову и теперь умолкаю. Пусть говорит сам Прохор Матвеевич.
Служили в одном батальоне морской пехоты два бойца — отец и сын, оба Карповы, оба. Иваны Ивановичи. Оно, конечно, теплее служить, когда свой родной человек рядом, но только сыну приходилось иной раз и туговато. Отец над ним вроде как бы второй командир, да еще и построже: командир-то где и просмотрит по недосугу внимания, а родный отец — тот уж, врешь, не просмотрит! Тот все заметит, каждую малость — и сейчас взбучку. Ты хоть и краснофлотец, и форму носишь, а родный отец может тебя где-нибудь в тихом месте оттаскать за вихры, и ничего ты ему не скажешь, и жаловаться не пойдешь.
Отец был севастополец природный и характер имел серьезный, морской. Не только сын, а и все другие матросы его боялись. Спаси бог, если где-нибудь упущение заметит — пулемет, там, плохо вычищен, или еще что. Разнесет — костей не соберешь! Оно и понятно: тридцать лет корабельной службы имел человек за кормой, понимал, что такое настоящий порядок. Служил он в пулеметном взводе — на передовой, значит.
А сыну другая выпала судьба. На корабле служил он коком и выказал большую способность варить борщ, а также все прочее. В батальоне попал на ту же самую должность. Шибко ему это дело не нравилось — на передовую хотелось. Сколько раз отцу он жаловался:
— Тятя, — говорит, — сгубила меня моя способность варить борщ. Ну, кто я в батальоне? Самый что ни на есть тыловой человек, и должность моя самая низшая. Ребята и в разведку, ребята и в атаку, а я знай себе в глубоком тылу за три километра картошку чищу. Я передовую только один час в сутки вижу: привез камбуз, роздал обед — и обратно. Тятя, вас командир уважает — поговорите, чтобы он меня перевел в разведчики или в минометчики.
А отец ему такие слова на это:
— Был бы ты, Иван, поумнее, тогда свою должность понимал бы иначе. Должность у тебя самая почетная, морская. Что есть кок? Кок есть на корабле первый человек. Боцман, комендор, кок, рулевой, сигнальщик — это всё корабельная служба, и ты, дурак, должен гордиться, что здесь, на суше, носишь корабельное звание.
Правильные слова, возражать не приходится. Замолчит сын и от’едет ни с чем. А про себя думает: «Так-то оно так, а все же скучно в тылу. Ребята, вон, медалей, орденов понабрали, а мне хоть уполовник вешай на грудь…» Вздохнет и опять принимается борщ варить.
Но дело свое хорошо выполнял, на совесть работал. В лепешку разобьется, а сварит обед на славу, хоть в салон подавай. Потому — совесть перед товарищами имел, да и отца, конечно, побаивался. Ну-ка, привез бы он плохой обед на позицию — что бы ему тогда отец сделал?
И никогда не опаздывал. Всегда вовремя доставлял. Иной раз — батальон в бою, дорога простреливается, ехать нельзя. Для таких случаев у кока термосы были наспинные. Укроет свой камбуз, а сам ползком в термосах обед разносит. А про себя мечтает: «Вот бы сейчас где-нибудь в лощинке немцев десяток на меня навернулся! Вот бы я с ними схватился». Но так ни разу немцев и не встретил. Мины, правда, бывало, что и рядом рвались; даже термос однажды осколком попортило. Очереди пулеметные, бывало, над самой головой проходили. Да это что, разве это — дело для настоящего моряка! Это все шутки. Ты ему подавай морской бой, а уж если на суше — тогда атаку. Морская душа — она разворота широкого просит, на мелководье томливо ей.
Так вот и служили они, отец и сын Карповы, и оба — Иваны Ивановичи. Сначала под Таганрогом воевали, потом под Бердянском. Геническ прошли и остановились аж у самого только Перекопа, у крымских ворот.
Горит матросское сердце, ровно каленым железом кто его гладит! Севастополь ведь рядом! Ветерок с юга потянет — севастопольский ветерок! Птица с юга пролетит в небе — севастопольская птица! До того распалились матросы — нет им никакого удержу. Который раньше самый тихий в батальоне был — теперь дерется, как лев: севастопольский запах чует.
Сын опять к отцу пристает:
— Тятя, поговори с командиром, чтобы меня перевели на передовую.
— Не буду я говорить с командиром. Людей без хорошей пищи оставлять нельзя, а заменить тебя некем. Такого старого мастера насчет борща у нас в батальоне нет.
— Тогда я самовольно уйду. Пусть потом делают, что хотят.
Отчитал его отец, как полагается, за эти слова, даже поучил малость — раза два по шее. С тем и поехал сын в тыл — борщ варить.
В тот же день вызывает отца командир.
— Так и так, — говорит, — вызвал я вас, Иван Иванович, товарищ Карпов, по важному делу. Получен приказ обязательно сегодня же ночью достать «языка». Во что бы то ни стало, а достать надо. Решил я послать к немцам в тыл самых отборных людей, а вам, как старому моряку, поручено над ними командование.
Морской ответ известный: «Есть! Будет выполнено!» Руку под козырек, кругом — и пошел.
Ночью отправились они к немцам в тыл — пять матросов и с ними Карпов Иван Иванович, который отец. Что уж они там делали на фашистской стороне, как действовали, в точности сказать не могу, но только вернулись на рассвете с тремя немцами.
Поздравил их командир:
— Спасибо за службу. Представлю всех к награде, а вас, Иван Иванович, товарищ Карпов, в первую очередь.
Вызывает писаря. Приказывает ему:
— Сегодня же на Карпова Ивана Ивановича приготовить все бумаги для награждения и отправить в штаб.
Через неделю или, может, около того поехал сын, который кок. на склад за продуктами. А там же и штаб находился, в одной деревне.
Получил, значит, он продукты, погрузил на повозку, тронулся в обратный путь. Вдруг нагоняет его знакомый боец.
— Карпов! — кричит. — Где ты пропадаешь, туды-растуды! Там в штабе генерал-майор тебя требует. Полчаса уже ищем, с ног сбились!
У парня сердце так и оборвалось. А боец торопит:
— Беги скорей. Твою повозку я покараулю.
Подлетает наш парень к штабу. Пот с него — градом, как в бане. А генерал уже садится в машину, шофер газ дает.
Вытянулся перед генералом. До того запыхался, что и отрапортовать по форме не может.
— Товарищ генерал! — А голос — как мочалка на ветру. — Товарищ генерал, боец Карпов такого-то батальона по вашему приказанию явился!
— А я уж совсем уезжать собрался. Думал, не найдем вас, товарищ Карпов, — генерал ему отвечает. — Спасибо за службу, товарищ Карпов! Поздравляю с высокой наградой!
И вручает ему собственноручно «Красную Звезду».
У парня вовсе ум за разум зашел. Думай в голове. Чует — неладное творится что-то. Заикнулся было:
— Товарищ генерал-майор…
А генералу в ту пору некогда было задерживаться — торопился куда-то.
— Извините, — говорит, — товарищ боец, но должен немедленно ехать. Как-нибудь потолкуем в следующий раз.
Пожал Карпову руку, шофера хлопнул по плечу — давай, дескать, двигай! Укатила машина, остался наш парень на дороге один, и на груди у него — «Красная Звезда».