Но он ее не забыл. Бывали мгновения — странные, пугающие мгновения — когда он был почти уверен, что ее тянет к нему не меньше, чем его к ней. Ее глаза становились такими большими, когда она смотрела на него, словно запоминая каждую черту. А может быть это просто его воображение? Несомненно, что они совершили вместе почти невероятное путешествие, и также не подлежит сомнению, что когда-то она считала его другом… но мог ли он быть для нее и чем-то большим?
Воспоминания о том, какой она была в Наглимунде, нахлынули на него теплой волной. На ней было небесно-голубое платье, и внезапно принцесса стала почти страшной в своей законченности — ничего общего с оборванной служанкой, спавшей у него на плече. И тем не менее под дивным платьем была та же самая девушка. Казалось, что она смущена и взволнована, когда они встретились во дворе замка — но был ли это стыд за ту шутку, которую она с ним сыграла, или страх, что ее высокое положение может разлучить их?
Он помнил ее стоящей на башне в Хейхолте — ее волосы напоминали полотно золотого шелка. Саймон, бедный судомой, глядя на нес, чувствовал себя навозным жуком, попавшим в солнечный луч. И ее лицо, такое изменчивое, полное гнева или смеха, более прекрасное и непредсказуемое, чем у всех женщин, которых он когда-либо видел… Нечего заниматься бесполезными мечтаниями, сказал он себе: крайне маловероятно, что она хоть когда-нибудь видела в нем нечто большее, чем дружелюбно настроенного поваренка, вроде детей верных слуг, с которыми вместе растет знать и которых господа быстро забывают, повзрослев. И даже если он небезразличен ей, не было никаких шансов, что у них могло бы что-нибудь получиться. Таково было истинное положение вещей, по крайней мере так его учили.
Но Саймон уже достаточно долго бродил по свету и видел достаточно странностей, для того чтобы считать незыблемыми прописные истины, которым учила его Рейчел. А чем, собственно, отличаются простые люди от тех, в чьих жилах течет благородная кровь? Джошуа был человеком добрым, умным и честным — Саймон не сомневался, что из него выйдет хороший король — но его брат Элиас оказался монстром. Мог бы быть хуже самый грязный крестьянин, вытащенный с ячменных полей? Что такого священного в королевской крови? И, в конце концов, раз уж он об этом задумался, разве сам король Джон не происходил из крестьянской семьи — или такой же, как крестьянская?
Внезапно ему пришла в голову безумная мысль: что если Элиас потерпит поражение, но Джошуа тоже умрет? Что если Мириамель никогда не вернется? Тоща кто-то должен будет стать новым королем или королевой. Саймон плохо представлял себе положение в Светлом Арде — по крайней мере вне тех мест, которых коснулось его безумное прошлогоднее путешествие. Были ли другие особы королевской крови, которые могли бы в таком случае выйти вперед и претендовать на трон из костей дракона? Этот человек из Наббана — Бенигарис или как его там? Или тот, кто стал наследником Луга в Эрнистире? А может быть старый герцог Изгримнур, если только он еще жив? Его, по крайней мере, Саймон сможет уважать.
Но тут новая мысль разгорелась, словно тлеющий уголек на ветру: а почему он сам, Саймон, не может подойти для этой роли, как и любой другой? Человек, побывавший в запретном городе ситхи и водящий дружбу с троллями Йиканука? Тогда для принцессы не найти лучшего мужа!
Саймон посмотрел в зеркало, на белую прядь волос, словно его мазнули по голове белой кистью, на длинный шрам, на огорчительно запущенную бороду.
Вы только поглядите на меня, подумал он и внезапно громко рассмеялся. Король Саймон Великий! С тем же успехом можно сделать Рейчел герцогиней Наббана, а этого монаха Кадраха — Ликтором Матери Церкви. Скорее звезды засверкают среди бела дня!
И кроме того, разве мне так уж хочется быть королем?
В конце концов, это действительно было так: Саймону казалось, что того, кто займет место Элиаса на троне из костей дракона, не ждет ничего, кроме бесконечной боли. Даже если Король Бурь будет побежден — а в одно это трудно было поверить — страна в любом случае лежит в развалинах, повсюду люди умирают от голода и холода. Не будет ни турниров, ни сверкающих на солнце доспехов, ни праздников — долгие, долгие годы.
Нет, с горечью подумал он. Следующий король должен быть кем-то вроде Барнабы, пономаря хейхолтской церкви — ему придется хорошо уметь хоронить мертвых.
Он сунул зеркало в карман плаща и сел на камень, чтобы посмотреть, как солнце скрывается за деревьями.
Воршева нашла своего мужа в Доме Расставания. В длинном зале не было никого, кроме Джошуа и мертвого Деорнота. Да и сам принц не казался живым — неподвижно, словно статуя, стоял он у алтаря, на котором покоился его друг.
— Джошуа?
Принц медленно повернулся, словно пробуждаясь ото сна.
— Да, леди?
— Ты стоишь здесь слишком долго. Солнце садится.
Он улыбнулся:
— Я только что пришел. Я гулял с Саймоном, и потом у меня еще были другие дела.
Воршева покачала головой.
— Ты вернулся очень давно, даже если ты сам этого не помнишь. Ты провел на этом месте большую часть дня.
Улыбка Джошуа стала виноватой.
— Правда? — Он снова повернулся к Деорноту. — Я не знал. Я чувствую, что нехорошо оставлять его одного. Он-то всеща присматривал за мной.
Она шатнула вперед и взяла его под руку.
— Я знаю. А теперь пойдем со мной.
— Хорошо. — Принц коснулся рукой знамени, которым была прикрыта грудь Деорнота.
Дом Расставания был не более чем каменной скорлупкой, когда Джошуа и его маленький отряд впервые пришли на Сесуадру. Поселенцы закрыли ставнями зияющие окна и построили крепкие деревянные двери, чтобы принц в тепле и уединении мог обдумывать дела Нового Гадринсетта. В этом все еще чувствовалось что-то временное и преходящее, но грубая работа новых обитателей составляла странный контраст с тонкой работой мастеров-ситхи. Джошуа вел пальцами по изящной резьбе, пока Воршева за руку вела его к одной из дверей, на свет заходящего солнца.
Стены Сада Огней были разрушены, каменные дороги разбиты и выщерблены. Несколько стойких кустов роз выдержали свирепую атаку зимы, и их глянцевые листья и серые стебли выглядели здоровыми и энергичными, хотя один Бог знал, когда им придется зацвести в следующий раз. Трудно было не задуматься о том, сколько времени они растут здесь и кто посадил их когда-то.
Воршева и Джошуа шли мимо узловатого ствола огромной сосны, выросшей в проломе каменной стены. В ее ветвях, казалось, повисло угасающее солнце — смутное красное пятно.
— Ты все еще думаешь о ней? — внезапно спросила Воршева.
— Что? — мысли Джошуа где-то блуждали. — Кто?
— О той, другой. О жене твоего брата, которую ты любил когда-то.
Принц наклонил голову.
— Илисса. Нет, во всяком случае, не так часто, как раньше. В эти дни у меня очень много других, гораздо более важных дел. — Он положил руку на плечи жены. — Теперь у меня есть семья, которой я нужен.
Нескользко мгновений Воршева подозрительно смотрела на него, потом удовлетворенно кивнула.
— Да, — сказала она. — Есть.
— И не только семья, но, по-видимому, еще и целый народ.
Она тихо застонала.
— Ты не можешь стать мужем для всех и отцом для всех.
— Конечно нет. Но я должен быть принцем, хочу я этого или нет.
Некоторое время они шли молча, слушая прерывистую песню одинокой птицы, сидящей на раскачивающихся ветвях. Дул холодный ветер, но все же он был теплее, чем в предыдущие дни, может быть именно поэтому и птица запела.
Воршева положила голову на плечо Джошуа, так что се волосы трепетали у его подбородка.
— Что мы теперь будем делать? — спросила она. — Теперь, когда битва выиграна.
Джошуа подвел ее к каменной скамье, с одной стороны раскрошившейся, но по большей части сохранившейся в целости. Они смахнули начавший подтаивать снег и сели.
— Не знаю, — сказал он. — Я думаю, пришло время созывать новый рэнд — совет. Нам нужно многое решить. У меня много сомнений по поводу выбора наиболее разумного пути. Мы не должны надолго откладывать совет, после… после того, как похороним павших.
Воршева удивленно посмотрела на него.
— Что ты хочешь сказать, Джошуа? Почему такая спешка?
Принц поднес руку к глазам и принялся разглядывать линии на ладони.
— Потому что очень велика вероятность того, что если мы не нанесем удар сейчас, единственный шане будет упущен.
— Удар? — Это слово, казалось, ошеломило ее. — Удар? Но почему? Что за безумие? Мы потеряли каждого третьего! Ты хочешь эти несчастные несколько сотен повести на своего брата?
— Но мы одержали важную победу. Первую победу с тех пор, как Элиас начал эту безумную кампанию. Если мы ударим сейчас, пока память о ней свежа и Элиас ничего не знает, наши люди поймут нас, а многие другие присоединятся к нам.
Воршева широко раскрыла глаза. Она держала руку у живота, как бы защищая своего нерожденного ребенка.
— Нет! О Джошуа, это просто глупо! Я надеялась, что ты хотя бы подождешь конца зимы! Как ты можешь сейчас говорить о новой войне?
— Я же не сказал, что собираюсь предпринимать что-то прямо сейчас. Я еще не решил — и не решу, пока не соберу рэнд.
— Ну конечно, толпа мужчин усядется на подушки и будет говорить о важной битве, которую вы выиграли. Женщины там будут?
— Женщины? — Он насмешливо улыбнулся. — Джулой, например.
— О да, Джулой, — с презрением процедила она, — и то только потому, что ее называют мудрой женщиной. Это единственный сорт женщин, чье мнение имеет для тебя какой-нибудь вес — те, у которых есть название, вроде как быстрая лошадь или сильный бык.
— А что мы должны делать — пригласить весь Новый Гадринсетт? — Он начинал раздражаться. — Это было бы глупо.
— Не глупее, чем слушать одних мужчин и никого больше. — Некоторое время она возмущенно смотрела на него, потом заставила себя успокоиться и несколько раз глубоко вздохнула, прежде чем заговорить снова: — Есть история, которую любят рассказывать женщины Клана Жеребца. История про быка, который не желал слушать своих коров.