ем Петрограда 1917 года. Сталинской фракции удалось изолировать ленинградскую делегацию, практически единственную, поддержавшую выступление «новой оппозиции», а затем добиться одобрения съездом политической и организационной линии ЦК РКП(б). В резолюции по отчету ЦК съезд подтвердил курс на построение полного социалистического общества в СССР в условиях капиталистического окружения.
Однако для окончательного торжества над оппозицией этого было мало. Требовалось разгромить зиновьевцев на их территории — в ленинградской организации. Еще в дни съезда Цека принял решение о назначении ответственным редактором «Ленинградской правды» своего доверенного И.И. Скворцова-Степанова. В Ленинград была направлена группа представителей ЦК из числа делегатов съезда с целью пропаганды решений съезда и организации кампании по перевыборам руководства партийной организации. 5 января 1926 года ЦК партии утвердил новый состав секретариата ленинградского губкома и Северо-западного бюро ЦК во главе с С.М.Кировым. Аппарат Цека мобилизовал целую армию агитаторов, наводнивших партийные ячейки города и разъяснявших антиленинский характер зиновьевской группы. Делать это в обстановке открытой конфронтации было невероятно трудно. Разъяснявшие линию съезда ВКП(б) порой натыкались на встречные «разъяснения» зиновьевского актива при помощи кулаков. Новый состав Севзапбюро первым делом занялся расследованием многочисленных фактов «преследований партийцев, активно и безоговорочно проводящих и защищающих линию партии и решения съезда и критикующих позицию ленинградской делегации на съезде». Десятками примеров подтвердилось, что сторонников XIV съезда в Ленинграде подвергали нешуточным гонениям. У них отбирали литературу, грозили исключением из парторганизации, разгоняли собрания, избивали и увольняли с работы с мотивировкой: «Зато, что проводит линию, направленную против большинства актива района»[740].
В ходе неоднократных повторных собраний парторганизаций эмиссары Цека добивались осуждения позиции ленинградской делегации на съезде и одобрения решений съезда. Тот же Киров в письме Орджоникидзе от 16 января сообщал, что собрания порой принимают такой чрезвычайный характер, что в отдельных углах аудитории среди коммунистов дело доходит до настоящего мордобоя[741]. Начались перевыборы бюро парторганизаций и райкомов партии, где находились сторонники Зиновьева. Организационный разгром «новой оппозиции» продолжался на районных и уездных конференциях и завершился в начале февраля на 23-й губернской конференции в Ленинграде.
Зиновьев утратил свою главную опору, одновременно решением Политбюро с ключевого экономического поста был снят Каменев под предлогом упразднения должности председателя Совета Труда и Обороны. Другой видный оппозиционер Сокольников потерял портфель наркома финансов. С января 1926 года Сталин, имея устойчивое большинство и в Цека и в Политбюро, начал пожинать плоды своей многолетней работы. Однако вкус их оказался горек. Если в выборе путей и средств сокрушения политических соперников у генсека и его окружения сомнений почти не возникало, то по конкретным вопросам государственной политики таковых имелось великое множество. Партийная линия нэпа с трудом поддавалась произвольному выправлению. Непрерывная ожесточенная борьба с политическими противниками серьезно отравляла жизнь сталинской котерии, но вместе с тем, в некотором смысле и облегчала ее. В частности, в выборе устойчивых политических ориентиров. Если надпочвенная левая оппозиция в лице Троцкого бросала лозунг «сверхиндустриализации» то, естественно, реакция Цека шла в обратном направлении — на «укрепление союза рабочих и крестьян». Если та же левая, но уже в лицах Зиновьева и Каменева, поднимала знамя «мировой революции», то в ответ звучал призыв — даешь «опору на собственные силы». Опосредованным образом внутрипартийная борьба с левыми благотворно влияла на крестьянскую политику государства, заставляя углублять принципы новой экономической политики.
Условия нэпа полагали два крайних принципа, из которых постепенно оформилась та дилемма, в чьих тисках сталинское руководство будет извиваться до конца всего периода. То есть либо суровый нажим на имущее крестьянство, как предлагал Троцкий и его восприемники из «новой оппозиции», либо создание этому крестьянству возможности для беспрепятственного накопления и далее «стричь» частное хозяйство во имя индустриализации по мере его укрепления. Последний вариант был грамотно сформулирован наркомфином Сокольниковым и несколько позже приобрел скандальное звучание в призыве «Обогащайтесь!», сорвавшемся у Бухарина в апреле 1925 года на собрании актива московской парторганизации.
Отрицательная, но заметно заторможенная реакция Сталина на вульгарность «любимца партии» говорит о том, что в 1925―1926 годах, в пик внимания партии к частному хозяйству, эта линия могла бы быть позитивно воспринята большинством руководства, если бы она не была столь вопиюще неполитичной в обстановке борьбы с левыми. Возможно, Сталин сознательно подставил Бухарина, заставив его пойти его на то, чтобы прощупать почву под идею и в случае чего принять удар на себя. По свидетельству Молотова и других, Сталин часто проделывал такие фокусы со своими помощниками, даже полагая их партийным долгом прикрытие генерального секретаря. В этот период сталинское большинство в ЦК было максимально открыто к восприятию правосоциалистических идей. В том же году ЦКК признала допустимой для членов партии работу маклерами на бирже, но с тем, чтобы получаемое маклерами вознаграждение не превышало партийного максимума[742].
Правый уклон сталинской группировки имел социальную основу в усиливающемся недовольстве крестьян нэповскими условиями пресловутого «союза» с рабочими. В крестьянстве в начале 1925 года были популярны разговоры о том, что рабочим не удалось бы в Октябре взять власть, так как их была маленькая кучка. Буржуазия была свергнута крестьянскими сыновьями-солдатами, а теперь рабочие забыли о крестьянах и их помощи сыновьями и хлебом и заявляют, что они главные борцы с царизмом и буржуазией[743]. Среди комсомольских активистов набирала популярность теория «двух партий», коммунистической (рабочей) и второй, чисто крестьянской, защищающей крестьянские требования.
Губком крестьянской Воронежской губернии в своем письме к своим партийным организациям в январе 1925 года указывал на противоречия между крестьянством и рабочими. Крестьяне ставят вопрос перед коммунистами в деревне о преимуществах и привилегиях рабочего класса: «У них, де, восьмичасовой рабочий день, бесплатное лечение, с них не берут налогов и пр.» Деревенские коммунисты иногда идут на поводу подобных ламентаций, соглашаются с крестьянами и полагают, что средством укрепления смычки является увеличение рабочего дня в промышленности до 9―10 часов. В последние годы партия принимает все меры по укреплению смычки рабочих с крестьянами. Советское правительство по директивам партии провело денежную реформу, проводит линию на удешевление промтоваров и т. п. Но 8-часовой рабочий день должен остаться таким же незыблемым завоеванием рабочего класса, как земля для крестьян, и в этом случае не может быть и речи об уступках в главных завоеваниях рабочих и крестьян в Октябрьской революции[744].
Среди рабочих были популярны встречные разговоры о том, что в связи с лозунгом «лицом к деревне» партия берет крестьянский уклон: «Нас забыли, делают все, что угодно, только не для рабочего»[745]. Партийный аппарат еще пребывал в замешательстве после дискуссии с Троцким и нуждался в четких ориентирах. Из Вятки в ЦК сообщали, что до последнего времени решения последнего пленума ЦК и лозунг «лицом к деревне» не были достаточно ясно поняты, особенно среди уездных и волостных работников. Среди партийцев было много разговоров, не представляют ли собой последние решения ЦК политического нэпа, не взят ли слишком большой уклон в сторону крестьянства и т. д. Уездные партруководители говорили, что Советы надо держать в партийных руках, а активность крестьянства направить по линии добровольных обществ. Говорили о борьбе с кулацкой активностью. Нэп на глазах исчерпывал свои возможности, обострял противоречия и переставал служить базой для социального компромисса, превращаясь в тормоз для дальнейшего развития.
В апреле 1925 года XIV партийная конференция скромно сказала о необходимости быстрых темпов развития металлопромышленности. Затем в мае пленум ЦК и III Всесоюзный съезд Советов поставили ряд конкретных вопросов об обновлении основных фондов промышленности. Через год в апреле 1926-го очередной пленум ЦК, в условиях более комфортных и свободных от необходимости оглядываться на оппозицию, вновь подтвердил курс на ускоренный рост группы «А» в промышленности. Однако, источники роста еще по-прежнему предполагалось отыскивать в толщах нэпа. Пленум воспроизвел иллюзию того, что «экспроприация непроизводительных классов (буржуазии и дворянства), аннулирование долгов, сосредоточение доходов от промышленности, госторговли (внутренней и внешней) и всей кредитной системы в руках государства и т. п. — сами по себе дают возможность такого накопления внутри страны, которое обеспечивает для социалистического строительства темп развития индустрии»[746].
Эта длинная сентенция может служить примером совершенно необоснованного оптимизма. Результаты экспроприации и аннулирования долгов были в свое время успешно истрачены на революцию. В действительности оставалось только третье — манипулировать ценами в условиях фактической монополии торговли, да еще это загадочное «т. п.», чье содержание станет вполне понятным даже самим авторам резолюции только через несколько лет. А до того Политбюро еще целых три года будет пытаться изыскивать внутренние резервы путем маневрирования ценами, эмиссий, внутренних