Сэр Айтеш напрягся:
– Раз в двадцать лет?! Почему так редко?
– Это не редко, сэр. Для нас это часто. И, позвольте, но с учетом того, что наш эндольф в принципе оказал услугу людям и рёххам, создав ту тюрьму… И что мы одни отдувались за всех… И что прошло так много времени… Горфус же вроде нигде не объявлялся? Мы ничего не слышали о нем. А если он даже сбежал и теперь сидит ниже травы – ну так ничего страшного, сэр! Наверное, он уже раскаялся.
– Льофафу, милый, – сэр Айтеш дрожащими пальцами поправил очки, – а как горфус вообще мог бы сбежать, скажи мне, пожалуйста?
– Ну… – конек задумчиво скрутил-раскрутил хвост. Он начинал волноваться. Как и все морские, он не любил вмешиваться в дела земли. – В теории… Есть некоторые ритуалы… Мощные ритуалы призыва… И если, скажем, в таком ритуале по незнанию участвовал бы кто-то, имеющий дар общения с рёххами, он бы мог наладить связь с горфусом…
– Из вашей тюрьмы можно выбраться ритуалом?!
– Не кипятитесь, сэр Айтеш! – конек взволнованно затрепетал. – В отличие от нас с вами горфус не считает мир людей достойным внимания. То, что робкие рёххи подселяются в человеческие тела, кажется ему глупостью, а не прекрасным опытом! Даже услышь он какой-то зов, он бы не пришел, зачем ему?! А рёххи провести ритуал не могут! А что, он правда выбрался? Хотя нет, не говорите, не хочу знать: а то придется что-то с этим делать…
Сэр Айтеш тоже знал, что волк презирал людей. «Бездарные мешки мяса, начинают гнить в тот самый момент, как рождаются».
И да, неподражаемому горфусу было плевать на робких рёххов. Из них он общался только с птичкой слявкойли – и больше ни с кем.
Слявкойли… Сэр Айтеш вспомнил, как несколько лет назад отправлял новобранца Тилваса Талвани на остров Нчардирк за этой птичкой. Но юноша тогда провалил миссию, не сумев поймать птицу и разбив артефакт. Ему стерли память и, кажется, перестарались: после этого Тилвас Талвани легонько поехал кукухой – стал совершенно невыносимой бестолочью, эдаким хитрым лисом… Стоп.
Сэр Айтеш замер.
Что, если Тилвас не разбил амулет, а каким-то образом подселил в себя пэйярту? Белого Лиса как раз уже нигде не видели несколько лет. Птичка слявкойли тогда увидела это. Донесла горфусу, тоскующему в призрачной тюрьме, и…
Тогда горфус взбесился.
Если уж его главный враг, пэйярту, вселился в человека, то горфус тоже должен познать человеческую юдоль. Чтобы стать победителем, чтобы никакая пушистая дрянь не смогла его обойти. И чтобы воспользоваться всеми теми возможностями, которые дает плоть для раскрытия самых страшных пороков его бессмертной души…
Надо просто дождаться, пока кто-нибудь, у кого есть дар, не проведет любой ритуал вызова. И тогда откликнуться.
Айтеш содрогнулся, подумав об этом, и – чего не случалось с ним никогда прежде – коснулся лба в молитвенном жесте.
Если горфус живет в сенаторе, нам всем конец.
Сэр Айтеш написал сенатору Лорчу, что вновь пришлет к нему Пэрри, чтобы тот провел профилактические обследования. Но вместо этого Айтеш воспользовался обрядом Примерки Чужого Лица и сам под личиной заклинателя явился в зимнее поместье сенатора – замок на утесе одного из далеких восточных островов.
У них вышел очень занимательный диалог… Душевная беседа нанимателя и подчиненного, которому в последнее время ставилась одна-единственная главная цель:
– Найти. Гребаного. Пэйярту, – прошипел Лорч, сбрасывая со стола горы бумаг. – Это что, так сложно с учетом того, что у него на груди болтается сраный амулет?
– Я все сделаю, господин Лорч, – ошарашенно отвечал Айтеш под видом заклинателя.
А на обратном пути из замка он «заблудился». И попал в подвалы.
И пропавшие рёххи как-то удивительно удачно нашлись… «Рёххов ведь нельзя полноценно убить, да? Развеивание не приносит им боли, – тоскливо думал сэр Айтеш, стоя перед пыточным подземельем, слыша плач своих пациентов. – Зато можно бесконечно пытать, пока они в человеческих телах. Наслаждаться той властью, какой никогда не было у одного рёхха над другим, неважно, неподражаемый он, характерный или робкий. Гурхов садист. Бешеное животное. Боги, как я мог допустить это? И как мне от него избавиться?»
И в этот момент кто-то шагнул к сэру Айтешу сзади и обхватил голову стальной хваткой.
– Ты просчитался, старик. Пэрри не зовет меня «господином Лорчем». Я – Хозяин, – шепнул сенатор перед тем, как переломить ученому шею.
Долгое время после рассказа Галасы Дарети мы сидели в молчании.
Думаю, каждого из нас устрашала мысль о том, что случилось. И что случается – прямо сейчас с теми рёххами. И случится – с нами, с городом, с миром.
– Я не могла увидеть дальше, – тихо сказала целительница, – потому что жизнь сэра Айтеша оборвалась там. Но я полагаю, что сенатор Лорч выставил его смерть несчастным случаем. Вернул тело Айтеша и все его вещи в Орден. А потом сам забрал из Ордена все, что могло пригодиться для его… игр. И остальное бросил в запустении.
Тилвас полулежал в кресле, вытянув к камину свои бесконечно длинные ноги в закатанных до колена брюках. Мы все были мокрые после дождя, сопровождавшего наш побег из резиденции Ордена, и сейчас, во время рассказа Галасы, потихоньку разоблачались под уютный треск огня в камине. И пили. Кто-то чай. Кто-то не чай.
Талвани пошевелил пальцами на голых ступнях и рассеянно зачесал волосы назад ото лба.
– Что ж… Давайте думать, как мы можем разобраться с сенатором Лорчем.
– Его же методом, нет? Пыточная камера и вечное заключение? – мрачно предложил Мокки, перевязанный бинтом и раскинувшийся на кушетке так, что Галасе оставалось место на самом краешке.
И мы стали думать. Еще. И еще. Иногда безуспешно пытаясь отвлечься на беседы или игру в карты – просто чтобы головы не взорвались.
За витражными окнами зажегся рассвет, а потом потух, переродившись в серо-комковатый весенний день без особых примет. Галаса дважды ходила на кухню, возвращаясь оттуда сначала с вяленым оленьим мясом, кумкватом и орехами, а потом – с пирожными из рисового теста и бобов. В бывшем убежище Скользких было немало припасов, и все они строго продолжали тематику старых островных традиций, что выглядело органичным, но неожиданным в целом.
Впрочем, учитывая, что хранителем убежища являлся Жан, а он всегда был затейником с острым чувством прекрасного, стилистика дома уже не казалась такой уж удивительной.
Мокки так впечатлился добычей целительницы, что даже подвинулся на кушетке: теперь они с Галасой делили ее более или менее пополам. Тилвас так и лежал на второй, только теперь окружив себя безумным количеством бумаг, в которые записывал все наши идеи и расчеты. Я предпочитала оставаться на циновке поближе к камину.
В конце концов у меня затекло все, что могло затечь. Мозг не варил.
Когда Галаса пошла на кухню третий раз – на сей раз за бодрящим зеленым чаем, чтобы дать нам еще немного энергии, – я присоединилась к ней. Целительница была какая-то нервная. Точнее… Мы все нервничали, безусловно. Но за пять лет жизни во лжи я научилась видеть, когда кто-то другой что-то скрывает. И сейчас таким человеком была Дарети.
– Галаса, вы о чем-то умалчиваете, – в лоб, хоть и тихо, сказала я, и она тяжело сглотнула. – Вы видели что-то еще, о чем не сказали нам?
Рука целительницы дрогнула, пока она наливала чай в маленькие чашечки-наперстки. Поколебавшись, она посмотрела прямо на меня и сказала:
– Нет. Я ничего не видела, Джеремия.
Конечно, она врала.
– Вы не имеете права скрывать от нас… – строго начала я, но целительница вдруг резко шикнула:
– Хватит, Джеремия! Замолчите же! – что определенно было несвойственно ее мягкому характеру.
Замерев от удивления, я смотрела, как Галаса подхватывает поднос с крохотными чайными чашечками и возвращается в гостиную.
Впрочем, пробуждающий напиток определенно запоздал. Тилвас уже отключился, как был, в кресле, закинув голову назад. Мокки свернулся на кушетке в неожиданно уютный крендель. Мы не стали их будить: план действий на ближайшие дни был уже более или менее составлен, и сейчас скорее нужно было набираться сил, которые мы слишком долго брали взаймы у самих себя, чем проводить еще несколько часов за мозговым штурмом на грани шизофрении.
Тем более нас с Талвани через пару дней ждет ритуал подселения. Мне определенно нужно было полноценно ожить к этому моменту.
– Займешь спальню? – предложила мне Галаса.
– Она ваша, – покачала головой я.
36 Ритуал
Omnia vincit amor, et nos cedamus amori.
«Все побеждает любовь, давайте и мы покоримся любви».
Я с надеждой затаила дыхание и рывком распахнула последний из кухонных ящиков. На мгновение мне показалось, что мои поиски наконец-то увенчались успехом, но…
Разочарованный стон вырвался из моей груди при виде скучного наполнения. Рис, маринованные овощи, водоросли, имбирь, черствые паровые булочки, снова рис. Да что ж такое-то.
Впрочем, я не оставляла парадоксальной надежды. Закрыла ящик и открыла вновь. Ну вдруг что-то изменится. Содержимое, увы, осталось прежним и совершенно не прельщало.
– Матерь всеблагая, Джерри, что ты здесь устроила?! – раздался сзади удивленный вздох Тилваса.
Я цокнула языком, оборачиваясь. Кухню заливал закатный свет из круглого окна. В его оранжевом сиянии сонный и взъерошенный Тилвас был похож на апельсиновый леденец. Я неловко пригладила волосы, обозревая учиненный мной бардак, и голым большим пальцем одной ноги зацепила за палец другой.
– Я хотела хлопья на завтрак.
Удивительно, как угрюмо прозвучал мой голос.
Тилвас едва ли не поперхнулся.
– Хлопья, – сказал он.
– Хлопья, – подтвердила я. – Мы больше месяца не были в столице. На днях мы, возможно, умрем. Хотя нет, погоди, есть шанс, что ты и я и вовсе откинемся прямо сегодня. Я хочу, гурх бы его побрал, нормально поесть напоследок!..