Потом!
Когда в институте вновь объявилась Леночка, Мария Отаровна поняла: это судьба.
Уговорить детей оказалось легко. Втроем они заперлись в ее кабинете, и Мария Отаровна сделала обоим инъекцию сомбревина. Себе не стала. Верила и так. Осталась наблюдать: она не имеет права рисковать чужими жизнями.
Господин Кничер оказался на высоте: Лена с Костей очнулись убежденными сторонниками операции по спасению. Разрабатывая план, старая женщина мучалась ощущением, что участвует в съемках дурацкого сериала про шпионов. Выяснить телефон писателя через справочное бюро, зная фамилию-имя-отчество, оказалось делом трех минут. Номер есть. Следующий звонок. Трубку взяла женщина. Говорил Костя. Представился журналистом, желающим взять интервью у Влада Снегиря. Вы его жена? Уехал? На конвент? Скоро вернется? Нам номер сдавать, хотелось бы успеть… В понедельник или во вторник? Обещал связаться? Можно будет вам еще перезвонить? Спасибо!
В воскресенье они знали: Владимир Сергеевич Чижик, он же Влад Снегирь, прибывает в понедельник утром, поездом в 7.40. Номера вагона жена не сказала, и это осложняло задачу. Леночка нашла в Интернете авторскую страничку писателя (Мария Отаровна крайне смутно представляла себе, что это значит), «скачала» и распечатала в трех экземплярах фотографию. Они с Костей очень постараются перехватить Снегиря-Чижика на перроне.
Карусель завертелась.
Коротко взвизгнув тормозами, у скамейки остановился грязно-стальной «жигуль» с плохо отрихтованной вмятиной на дверце. За рулем – Костя. Рядом – Леночка. А на заднем сиденье… Да, это он! Мария Отаровна помнила лицо писателя по черно-белой фотографии.
Они все отрепетировали заранее. Владимир Сергеевич? Ваша жена в больнице. Закрытый перелом ноги. Поскользнулась, упала… Хочет видеть вас. Очень просила встретить. Я там работаю, медбратом. У меня машина, я отвезу. Не волнуйтесь, у нас чудесные травматологи. По пути докторшу заберем… А Леночка якобы просто попросит подвезти – грех отказывать молоденькой красотке. Профессор Френкель смотрела на себя как бы со стороны: идет к машине, Костя распахивает дверцу, едва заметно кивает. Докторша с опытом, заслуживает доверия. Какие подозрения? Шутите?!
– Константин Федорович, опаздываете!
Условленная фраза. Вокруг – никого. Время! Леночка резко оборачивается, глядя в заднее стекло машины.
– Ой, что это?!
Пассажир заинтересованно вертится, всматриваясь в пустоту двора. Мария Отаровна садится близко-близко, прижимая правую руку мужчины к туловищу. Костя тянется шприцом, игла вонзается в основание шеи, над ключицей – благо шарфа на человеке нет, а воротник куртки расстегнут.
– Что вы… А?..
Поздно. Поршень уходит вперед до отказа.
Человек дергается раз, другой, обмякнув тюком тряпья. Глаза наливаются сном, лицо плывет восковой маской.
– Сивилла… Не подбирайте сивилл… по пути…
Все. Состав подействовал. Человек в полусне, он не может пошевелиться или сфокусировать взгляд, чтобы запомнить дорогу. Сумеречное состояние сознания. Окончательно заснет он только на даче, где все готово к приему «гостя»: смены постельного белья, одеяла, капельницы с питательными растворами, судно, шприцы, ампулы с основным «коктейлем», баллон с газом для АГВ, запас продуктов для Кости с Леночкой, собравшихся дежурить посменно…
Сама она примет наркоз одновременно с писателем: надо доставить этого человека к господину Кничеру. Место, где они появятся, известно: она уже «выходила» туда с дачи. И вообще, они с Кничером и Антоном успели составить схематичную карту соответствий.
– Поехали, Костя! Быстрее!
Все будет хорошо. Обязательно…
VII. Монолог скептика из пьесы «На земле и на башнях»
…И двинем вновь на штурм твоих ушей…
Что, принц, читаете?
Слова, слова, слова.
Мой милый принц! Мотивы для печали
Не в том, что ложь честна,
А правда не права —
Они в другом.
Что слова нет в начале
И нет в конце.
Поймите, милый принц, —
Ваш дядя Клавдий правил очень долго,
В величии супружеского долга
Жену Гертруду подсадив на шприц
Во избежанье ревности и сплетен.
И результат был хорошо заметен.
Полоний выжил – умница-хирург
Зашил дыру. В наш век пенициллина
Жизнь подлецов бывает слишком длинной,
И бравый плут вернулся ко двору,
Дабы довесть до брачного матраса
Офелию и зятя Фортинбраса.
Лаэрт, неукротимый датский тигр,
Стал чемпионом Олимпийских игр,
Фехтуя на отравленных рапирах,
Но запил, чем и посрамил Шекспира,
Скончавшись от цирроза. Вы же, принц,
Мой бедный гений, мой безумный Гамлет,
Отправились во тьму вперед ногами,
Меняя журавля на горсть синиц,
Надеясь обрести уютный дворик,
Где ждет любимца-принца бедный Йорик, —
И то, что вас подняли на помост,
Как воина, четыре капитана,
Достойно Метерлинка, и Ростана,
И Байрона. Но вывод крайне прост.
Его изрек почтеннейший Горацио:
В театре важно «психо»,
В жизни – «рацио».
VIII. Ноги лучшего-из-людей и удача куриного льва
Я не принимаю фэнтези; я получаю от нее удовольствие и иногда сам пишу ее.
– Мозгач! Дружище!
– Он ск-к-к… он ск-к-кааааа..!
– Да плюнь ты на него! Ну, сказал! Это ж армейский маг! Солдафон!
– Он!!! Сказал!!! Что й-я-я н-не!!! Н-не во-о-о-о..! А я во-о-о!!!
– Конечно, во! Ты еще какой во!
– …шеб-б-бник! Волшебник й-я! А он к-ко..! К-ко!..
Утешая Кра-Кра, заикающегося от волнения больше обычного, Бут-Бутан подумал, что, возможно, Алый Хонгр прав. И тут же отвесил себе мысленный подзатыльник. За гнусные сомнения. Ерунда! Происки врагов! Ему, Куриному Льву, тыщу раз брехали: ты не воин, не «Рука Меча». Щенок ты, и зубы твои молочные. Наверное, скажи однажды Мозгач: «Бут-Бутан, а вдруг они правы?..» – загрыз бы предателя. Хоть молочными зубами, хоть коренными. Ладно, когда они найдут недостающие части Лучшего-из-Людей, все злопыхатели подавятся. В ножки падут, да поздно.
– Главное, он тебя отпустил. Ошейник мы потом спилим. Или собьем. Найдем кузнеца…
– …лшеб-б-б!.. б-бник! Я…
– Верю, верю. Ты самый главный в мире волшебник…
Аю тем временем занялась калечным верблюдем. Спасать-защищать больше никого не требовалось, зато нашлось, кого жалеть. Этому занятию Носатая и предалась всем сердцем, со свойственным ей пылом. Верблюдь ритмично кряхтел под бананасом – точь-в-точь озерная кряхта, утица-перелетица, – а «Рука Щита» пыталась облегчить страдания бедолаги. Причитая на манер наемной кликуши-грустихи, она омывала верблюдя слезами и гладила пострадавшую ногу. На ощупь колено, распухшее до размеров черепичного арбуза, оказалось гладким и жарким, словно там, в сплетении хитрых мослов, грелись у печки малые бродяжки. Задохнувшись от сочувствия, Аю пощупала верблюдю лоб. Нет, во лбу бродяжки не грелись. Холодный лоб. Мокрый, правда, и шелковистый.
Спохватившись, она завертела головой: повязка! Нужна повязка! И не простая, а целебная. Значит, надо нажевать нужной травы. В травах Аю разбиралась плохо. Зеленец-почечуй кровь смиряет, маковую соломку – в суп, для остроты, бурчальник стебный от мошкары, растопырка пальчатая дух возвышает… Взгляд девицы остановился на узорчатых листьях чертополыни. На вид листья вызывали доверие: красивые и наверняка ужасно целебные. Недолго думая Носатая набила рот приглянувшейся зеленью, добавив стебель выдранной с корнем кузявки, а также горсть ягод волчьей клюквы, и принялась усердно жевать. Рот наполнился нестерпимой горечью.
Тьфу!
Лекарство смачно плюхнулось на пострадавшее колено верблюдя.
– Ой, прости…
Верблюдь с интересом моргнул, довольно гугукнул – и, по примеру Аю, набил рот кузявкой с чертополынью.
– Плюнь! Сейчас же плюнь! Оно горькое!
Подчиняясь, верблюдь плюнул туда же, куда и Аю. Сгреб новую порцию зелья. Ему на подмогу пришел близнец-скороход – спустя минуту-другую колено превратилось в разноцветный едко пахнущий ком. Убрать гадость верблюдь не позволял, урча от возбуждения; в итоге, надрав лыка с висельной осинки, девушка кое-как закончила курс лечения, обмотав колено и бок несчастного. Снадобье же она твердо решила назвать «горечавкой»: чавкать такое воистину горе!
– Ладно, – решил Бут-Бутан, понимая, что без этих двух красавцев Носатая теперь и шагу не ступит. – Ночуем здесь. А утром двинемся дальше. Дух Лучшего-из-Людей с нами!
– Я волшебник! – вдруг отчетливо произнес Мозгач Кра-Кра, разговаривая с отсутствующим обидчиком. – Я волшебник, а ты к-ко… к-кобыз вонючий. Я тебя сам убью. Встречу и убью. П-понял?
Если даже Алый Хонгр и понял, то не ответил.
Утро лезло за пазуху – греться. Меж деревьями ползала сырость, лаская мокрецов, слизнявчиков и прочую гадость. Сон бежал прочь, трясясь от озноба; вдогонку неслось карканье порхатых щебетлов, буянящих в кроне бананаса. Кра-Кра бормотал заклятья, безуспешно силясь разжечь костер. Оба верблюдя паслись в зарослях шалашовки, хрупая сочными бутонами. Оба?! Куриный Лев протер глаза. Подошел ближе. Верблюдь с повязкой слегка прихрамывал, но двигался вполне уверенно и, похоже, не испытывал особых неудобств. Ну конечно! Они ж Алым Хонгром вдребезги заколдованные, на таких зарастает, как на големе. Вернувшись к кострищу, парень извлек из торбы огниво и пришел на помощь Мозгачу. Магия вскоре дала результат: над «колодцем» щепочек и сухотравья взвилась струйка дыма. Заворочалась, зевая, Аю: ночью Куриный Лев укрыл девушку своей латаной кацавейкой, дав отоспаться в тепле.
Позавтракали остатками черствых лепех с чесночным мясивом, которыми снабдила их в дорогу сердобольная жена каменщика Джунгара. Запили ключевой водой. Бут-Бутан торжественно вознес хвалу Лучшему-из-Людей, призывая его милость на головы верных, и троица выбралась на дорогу. Вроде никого. Можно идти.