— Грозин? Нет. Хотя, подозреваю, очень этого хотел. — Вяземский презрительно скривился. — Но таким, как он, отведена незначительная роль. В высшем свете всем известно, что барон — лишь цепной пес Меншикова, который имел глупость забыть свое место. Пожалуй, я даже должен благодарить, что вы избавили нас от этого человека… Это ведь ваша работа, верно?
— Никто не обязан свидетельствовать против себя. — Я назидательно поднял палец вверх. — Ну, кроме вас, конечно же… Впрочем, на сегодня можете быть свободны. И подумайте, что говорить моим друзьям из тайного сыска. Вам наверняка придется ответить на много вопросов перед тем, как отправиться в тюрьму.
— В тюрьму? А моя дочь⁈ — В голосе Вяземского снова послышались панические нотки. — Вы же обещали…
— О нет, вам я ничего не обещал. — Я услужливо пододвинул его сиятельству шляпу и поднялся из-за стола. — А судьба Катерины Петровны будет зависеть от нее самой.
Глава 4
Чай подали чуть остывшим. Впрочем, я не жаловался: жара чуть ли не самого утра перевалила за совершенно не положенные концу июня двадцать пять градусов, и худощавое тело Володи Волкова буквально обливалось потом, допивая кружку на терассе под навесом.
Небольшой ресторанчик — а скорее даже кафе — расположился на углу Первой Линии и набережной Мака… то есть, пока еще Тучковой набережной. Как раз там, где через сотню с небольшим лет откроют выход станции «Спортивная» на Васильевский остров. Дюжина столиков на улице и, подозреваю, примерно вдвое больше — внутри.
Наверняка там, за каменными стенами вполне могло быть и попрохладнее, чем здесь, но я предпочитал свежий воздух и ветерок с Невы. Вкусные баранки, чай, взмокшие прохожие, пыль, громыхание трамваев, слепящий блеск хрома на автомобилях, яркое солнце и небо без единого облачка. Не привычно-блеклое, а будто залитое от края до края берлинской лазурью. Когда еще такое увидишь?
И омрачали этот чудесный выходной… ну ладно — почти выходной день только мысли. Не то, чтобы тягостные или по-настоящему мрачные, но уж точно совсем не подходящие чуть сонному и жаркому летнему благообразию вокруг.
И раз за разом они возвращались к таинственному убийце-колдуну. В его силе и умениях я ничуть не сомневался и до этого, а теперь выходило, что к ним в комплекте шли лидерские качества и недюжинный талант организатора. Об этом, впрочем, можно было догадаться и раньше: злодеяния такого масштаба невозможно провернуть в одиночку, да и с небольшой кучкой приспешников тоже не развернешься. Нужна целая сеть, иерархия… которая, судя по всему, еще и сверху донизу переплетена с криминальным миром Петербурга.
И вот с этой-то структурой я и сцепился. Можно сказать, на всех уровнях, от рядовых каторжан до верховного колдуна. И если первые после знакомства со мной обычно не задерживались на свете, то про второго я до сих пор не знал почти ничего. Список доподлинно известного, мягко говоря, не впечатлял: возраст, седые волосы, тайные знания, запредельный уровень личного могущества и запредельная же старость. Похоже, под сотню лет… С виду, конечно же: сильный Владеющий запросто может прожить и вдвое больше, а уж если мне не посчастливилось столкнуться с себе подобным — то речь и вовсе идет о невозможных даже для местных аристократов цифрах. Этакое древние чудище. Пожалуй, даже пострашнее тех, что лезут на улицы Петербурга из Прорывов.
И если так — к перечню можно смело добавлять и мотив. С опытом в несколько столетий и колдовским даром такого уровня можно желать всего трех вещей: обрести власть, облагодетельствовать все человечество так, чтобы никто и ни в коем случае не ушел обиженным… Или прикупить небольшой домик в глуши со старенький «Нивой» у крыльца. «Ниву» в этом мире еще не изобрели, а на благодетеля колдун с его убойными ритуалами походил мало.
Остается только власть.
— Греешься на солнышке?
— Прячусь в тени. — Я взял со столика кепку и принялся демонстративно обмахиваться ею, как веером. — Ваше преподобие сегодня не на службе?
Признаться, я не сразу узнал Дельвига, хоть он и не пытался изображать из себя секретного агента и уж точно не злоупотреблял маскировкой. Точнее, ее вообще не было — просто я за месяцы нашего знакомства успел привыкнуть к форме. Примерно в середине мая для кожаного плаща стало уже слишком тепло, но черный китель так никуда и не делся — будто прирос к его преподобию вместе с пурпурно-серебряным георгиевским крестом на шее.
Но сегодня Дельвиг почему-то оделся в гражданское: легкие брюки, рубашку и плетеную шляпу-канотье. Пиджак из плотной темной ткани явно не слишком-то подходил для такой погоды, однако разоблачаться его преподобие не спешил — видимо, все-таки прятал под одеждой кобуру с револьвером.
— Я всегда на службе, — буркнул он, устраиваясь напротив. — Но тебе почему-то понадобилось встретиться в публичном месте… Неужели так сложно было доехать до почтамтской?
— Нет. — Я пожал плечами. — Но тогда я бы лишился удовольствия лицезреть ваше преподобие в этой чудесной шляпе… Она вам определенно к лицу. Клянусь, вот та юная особа не сводит с нашего стола глаз!
— К-какая особа?.. Подавальщица? — Дельвиг порозовел, обернулся было — и снова уставился на меня, сердито сдвинув брови. — Сейчас же прекрати паясничать! Я не собираюсь…
Последние слова я не разобрал — в ушах вдруг зашумело так, будто все звуки разом исчезли, оставив только низкий и тревожный пульсирующий гул — я слышал, как колошматит мое собственное сердце. Давление подскочило раза в полтора, но этого взбесившемуся организму этого показалось мало, и он поспешил добавить испарину на лбу и слегка подрагивающие пальцы.
В повседневной мирной жизни это принято называть паникой, но я уже давно предпочитал другие слова. Мне не раз приходилось наблюдать, как солдаты — самые обычные люди без крупицы особых способностей — собирались и спешно покидали насиженное место: здание, траншею, блиндаж или даже прекрасно оборудованный и укрепленный бункер. Иногда даже бросали снаряжение и бежали. Покидали позицию — за мгновение до того, как ее размалывало в пыль бомбами или артиллерийским ударом.
Чутье? Вероятно, да — ничем иным объяснить подобное я просто не мог, потому что ни к колдовским ритуалам, ни к логике, ни даже к наблюдательности оно не имело никакого отношения. Такое всегда развивается под обстрелами, а уж я пережил их столько, что запросто мог почувствовать опасность за несколько минут или за час. Или даже за сутки с небольшим — в зависимости от масштаба.
Его тут явно не было, а вот время уже заканчивалось: счет шел буквально на секунды, и чутье не просто предупреждало — истошно вопило в оба уха, требуя без малейшего промедления вскакивать и бежать.
— Ваше преподобие, — Я поднялся — так быстро, что едва не опрокинул стул, — мы уходим.
— Да погоди ты. Куда помчал? Надо же расплатиться!
— Быстрее! — Я без особых церемоний схватил Дельвига под локоть и потащил к припаркованной у тротуара машине. — Ну же, ваше благородие, шевелите ногами!
Все-таки не успели: чутье тоскливо взвыло, и оставленная мною на столе чашка разлетелесь вдребезги. Выстрела я не слышал, и никто не бежал к нам с револьвером в руках. Значит, били метров со ста, не меньше — дистанция явно не для короткоствола, а винтовочная. Отыскать в Петербурге полноценную автоматику в тысяча девятьсот девятом году Петербурге почти невозможно. Секунда или две на поворотно-скользящий затвор, еще примерно столько же на прицеливание…
Додумывать я не стал — просто толкнул Дельвига за капот автомобиля и сам нырнул следом за мгновение до того, как вторая пуля разнесла лобовое стекло.
— Господь милосердный… Что это было⁈
— А на что это похоже? — усмехнулся я. — Стреляют.
Похоже, его преподобие еще не успел в полной мере осознать происходящее, но далекий грохот и брызнувший крошкой асфальт в двух шагах оказались куда доходчивее любых объяснений. Дельвиг охнул, поджал ноги и как будто даже стал чуть меньше, вжимаясь спиной в бампер.
— Но откуда?.. — пробормотал он. — Ты заметил?
— Нет. — Я осторожно высунулся из-за крыла. — Но, предполагаю, что во-о-от оттуда. Видите церковь?
До возвышающегося над крышами золоченого креста было метров сто пятьдесят-двести. Серьезная дистанция. Но для опытного снайпера, да еще и с пристреляной винтовкой и хоть какой-то оптикой все-таки не запредельная.
— Храм, — зачем-то поправил Дельвиг. — Святой великомученицы Екатерины. С чего ты взял, что?..
— Я бы засел на колокольне. — Я пожал плечами. — Обзор оттуда лучше, и дома почти не мешают. А тот парень явно знает свое дело — начал стрелять, когда мимо ехал трамвай.
— Поэтому мы ничего не не услышали… И что теперь делать?
Его преподобие не выглядел испуганным или растерявшимся — скорее до невозможности сердитым. За годы службы Ордену он успел повидать расклады и похуже, но с таким наверняка сталкивался нечасто — а может, и вообще впервые. Георгиевских капелланов учат обращаться с оружием и управлять Талантом, учат выслеживать и убивать самых страшных из порождений Прорывов. Стая Упырей, зубастый и проворный Леший, огромная Жаба и уж тем более тот самый полулегендарный Рогатый наверняка куда опаснее человека с винтовкой.
Но стрелять все-таки не умеют.
— Сейчас, ваше преподобие, — ответил я, прикрывая глаза. — Подождите немного…
Я уже успел заметить, что способности из того мира возвращались ко мне не постепенно, а скачками, обычно после работы на пределе или сложных схваток. И кровавый поединок с Грозиным пополнил мой арсенал еще одной.
Конечно, до полноценной телепатии это не дотягивало и в том мире. Полноценно залезать в голову человеку я так и не научился — да и, пожалуй, не очень-то и хотел. А вот проделать что-то подобное с разумом попроще и поменьше когда-то было мне вполне по силам.
Получилось и теперь, хоть и со скрипом. Я пыхтел почти полминуты, но все-таки смог нащупать крохотное птичье сознание, парящее где-то со стороны Невы. Осторожно подтянул поближе, успокоил — и уже потом надавил изо всех сил, перехватывая управление.