Ссора патриарха Эраклия с королем Англии. – Возвращение в Палестину. – Поражение в жестокой битве и резня. – Доблестные подвиги маршала тамплиеров. – Битва при Тивериаде. – Пленение Великого магистра и потеря Животворящего Креста. – Коран или смерть. – Казнь тамплиеров. – Падение Иерусалима. – Проповедь. – Тамплиеры удаляются в Антиохию. – Их письма королю Англии и магистру Храма в Лондоне. – Подвиги при осаде Акры
Славный град Божий Иерусалим, где Господь пострадал, где он был погребен и воскрес в силе и славе, неверный враг попирает нечистой стопой, и нет сильнее боли, чем боль оттого, что Гроб Господень и Животворящий Крест в руках тех, кто ненавидит Распятого.
Земля дрожит и трепещет, ибо Царь Небесный попустил утратить землю Его, землю, которой касались стопы Его. Враги Господа ворвались в его Священный град до самого преславного гроба, где цветок девства Пречистой Девы Марии был укутан в плащаницу и умащен благовониями, где первый и величайший цветок на земле воскрес.
В 1184 году Великого магистра Арно де Торожа, умершего по пути в Англию, как было сказано выше, на высоком посту сменил брат Жерар де Ридфор, сенешаль главного дома ордена в Иерусалиме, самый властолюбивый и непреклонный из магистров ордена рыцарей Храма[196].
Патриарх Эраклий
В десятый день перед апрельскими календами, через месяц после освящения патриархом Эраклием церкви Нового Темпла, в Клеркенвелле, лондонской обители госпитальеров, состоялся большой совет – заседание парламента, на котором присутствовали все епископы, графы и бароны королевства. В нем приняли участие Вильгельм, король Шотландии, и его брат Давид, граф Хантингтон, и многие графы и бароны из той далекой земли[197]. Августейшее собрание было ознакомлено от имени короля Генриха о цели торжественного посольства, прибывшего к нему из Иерусалима. Чистосердечно раскаявшись в тяжком грехе, венценосный грешник обещал выполнить наложенную на него епитимью – возглавить войско и отправиться во главе его на защиту Святой земли, однако бароны напомнили суверену, что, принимая во внимание его преклонный возраст, слабое здоровье и неспокойную обстановку в королевстве, ему лучше остаться в Англии. Кроме того, они напомнили, что торжественная коронационная клятва была принесена им до того, как на него была наложена епитимья папой Александром III, а потому, согласно клятве, он обязан был оставаться дома и управлять своими владениями, что, по мнению баронов, было более полезным для души короля, ибо в тот момент его страна как никогда нуждалась в защите своего государя от верломного вторжения Франции, и дело это было не менее угодно Богу, чем скитания в пустынях ради защиты далекого Иерусалимского королевства. Они, однако, предложили ему собрать пятьдесят тысяч марок на вооружение войска для отправки в Азию, и побудили собравшихся прелатов и дворян облачиться в одеяния крестоносцев и устремиться в далекую Палестину претворять богоугодные дела[198].
Роберт Фабиан[199] в своих трудах процитировал занятный эпизод из хроники английского летописца аббата Джона Бромтона, в котором привел разговор короля с патриархом Эраклием:
«В конце концов король ответил, что не может оставить свою землю без защиты ввиду опасности вторжения коварных французов. Но обещал, что не пожалеет средств, чтобы вооружить тех, кто пожелает отправиться в путь. Не удовлетворившись таким ответом, патриарх заявил: «Взыскуем об истинном владыке, а не о золоте; ибо со всего христианского мира стекаются к нам деньги, но ни одна из земель не послала владыку своего». Король постарался заверить его в полном содействии, но раздосадованный патриарх обрушился на него с гневной речью: «Правление твое до сих прославляло имя твое, но предательством короля Франции, убийством святого Томаса и отречением от исполнения обета искупления ты ввергаешь себя в геенну огненную». Король был непреклонен, заявив, что не может бросить свое королевство «оттого, что сыновья мои восстанут против меня в мое отсутствие». На что патриарх ответил: «Немудрено, ибо от дьявола они пришли и к дьяволу пойдут», чем вызвал сильный гнев короля. Не убоявшись ярости государя, Эраклий воскликнул: «Сделай же со мной то, что с Thomà вы сделали. Принять смерть в Англии не меньшая доблесть, чем умереть от рук неверных в Сирии, ибо ты не лучше сарацина!» – затем сел на корабль и удалился во Францию»[200].
Тем не менее, согласно свидетельству английского хрониста и биографа Генриха II Роджера Ховеденского, в 17-й день перед майскими календами патриарх сопровождал короля Генриха в Нормандию, где был созван совет правителей Франции и Англии для решения вопрос о помощи Святой земле. Оба монарха не скупились на обещания и восторженные речи, но патриарх продолжал настаивать, что его удовлетворит только присутствие короля Англии или одного из его сыновей в Палестине. Непреклонность клирика сослужила ему плохую службу – он потерпел неудачу в переговорах и в глубоком разочаровании возвратился в Святую землю[201].
По его прибытии в Иерусалим с вестью о провале миссии среди христиан Латинского королевства воцарилось смятение – неудача патриарха была воспринята как дурное предзнаменование; все решили, что Истинный Крест, возвращенный от персов императором Ираклием[202], будет утрачен по вине патриарха, носящего то же имя.
Свидетель тех давних событий, некий житель Палестины сообщает нам некоторые любопытные сведения, проливающие свет на жизнь и деяния высокочтимого освятителя церкви Нового Темпла в Лондоне. Он говорит, что Эраклий был столь красив, что обратил на себя внимание матери и соправительницы Балдуина IV Иерусалимского королевы-консорт Агнес де Куртене. Влюбившись в beau clerc (прекрасного клирика), она назначила его архиепископом Кесарии. Палестинец сообщает, что между Эраклием и архиепископом Тира возникли разногласия, чтобы разрешить этот спор, тот отправился к понтифику в Рим, где был отравлен по наущению патриарха подосланным лекарем[203].
Кроме того, автор сообщает, что после возвращения из Рима Эраклий вступил в связь с женой торговца тканями из Наблуса, селения в двенадцати милях от Иерусалима. Эраклий стал часто посещать возлюбленную, и вскоре ее муж умер. Патриарх купил прекрасный каменный дом в Иерусалиме, куда и перебралась «безутешная» вдова. Жители Элии знали о том, что патриарх открыто живет со своей возлюбленной и имеет от нее детей, и, ежели приезжий спрашивал, кто эта дама в роскошных одеждах и драгоценном уборе, сопровождаемая охраной, ему отвечали – Паския де Ривери, патриархесса. Однажды в покои патриарха ворвался полоумный и в присутствии баронов прокричал: «Паския де Ривери, ваша жена, благополучно разрешилась от бремени прекрасной дочерью!», и потребовал от патриарха щедрый дар в благодарность за добрую весть[204].
«Если бы Иисус Христос, – говорит ученый автор, – увидел беззаконие и бесчестие, которые творятся в том самом месте, где он был распят, он бы этого не потерпел».
Жерар де Ридфор (1184–1189)
Орден Храма в этот период был могучим оплотом на страже королевства. В железных руках Великого магистра Жерара де Ридфора была сосредоточена власть над Палестиной, бароны и сам король подчинялись его воле. В 1185 году, вскоре после возвращения Эраклия в Палестину, доблестный молодой король Балдуин IV умер, сраженный неизлечимым недугом. Ему наследовал племянник – малолетний Балдуин V, который был коронован в храме Господнем в 1183 году как соправитель Балдуина IV, а в 1185 году провозглашен владыкой королевства в резиденции тамплиеров под сенью храма Соломона, согласно древнему обычаю[205]. Юный король умер в Акре после краткого правления, длившегося не более семи месяцев. Тамплиеры перевезли его тело в Иерусалим и похоронили в крипте храма Гроба Господня, в усыпальнице христианских королей.
Великий магистр Храма способствовал восхождению на престол Сибиллы, матери умершего монарха, и ее второго мужа Ги де Лузиньяна. Чтобы не допустить захвата власти Раймундом III, желавшим короновать сводную сестру Сибиллы – юную Изабеллу, дочь короля Амори I и Марии Комнины, 20 июля 1186 года Жерар де Ридфор окружил дворец войсками, закрыл ворота Иерусалима и передал регалии патриарху[206], затем препроводил Сибиллу и ее мужа в храм Воскресения Христова, где они были коронованы патриархом Эраклием, после чего в резиденции тамплиеров состоялся пир в честь августейшей четы.
Новый правитель Ги де Лузиньян был весьма красив, но пользовался столь дурной славой[207], что его родной брат Жоффруа не удержался от восклицания: «Ежели его они сделали королем, меня бы они сделали Богом!»
Противостояние между двумя правящими партиями привело к бесконечным раздорам и распрям; Раймунд, граф Триполи, покинул двор; многие бароны отказались принести присягу, а государство, изнывающее от внутренних раздоров, было неспособно собраться с силами, чтобы отразить агрессию внешнего врага[208].
Тем временем Саладин, настроенный вернуть мусульманам контроль над Иерусалимом, наращивал военную мощь и укреплял свое положение лидера мусульманского мира. Арабские писатели с восторгом передают его благочестивые воззвания к правоверным и описывают его приготовления к священной войне. Бахауддин ибн Шаддад, друг, секретарь и биограф Саладина, прежде чем приступить к великому труду – описанию его славных и угодных Аллаху деяний, приносит торжественное исповедание веры и возносит хвалу единому и истинному Богу.
«Хвала Аллаху, – говорит он, – благословившему нас Исламом и позволившему нам приблизиться к пониманию истинной веры, а также облагодетельствовавшему нас дружбой и заступничеством нашего пророка, пребывание которого среди верных стало истинным благословением. Исповедую, что нет бога иного, кроме Аллаха (да избавит он души наши от дымного огня ада), что Мухаммед – слуга и пророк его – заповедал, что врата, ведущие к спасению, открылись нам. ‹…› Итак, восхвалив Аллаха за милости его, я начну писать о победоносном защитнике веры, покорителе последователей Креста, идеале справедливости и равенства, спасителе мира и религии, Салах ад-Дине Абуль-Музаффаре Юсуфе ибн Айюбе ибн Шади, султане мусульман и самого Ислама, освободителе святого Дома Божьего (Храма) из рук идолопоклонников, слуге двух священных городов, да оросит Аллах росой милости своей его могилу, предоставив ему вкушать сладость плодов веры»[209].
Великие сражения
1 мая 1187 года «сиятельный принц» аль-Афдаль Али ибн Юсуф, один из сыновей Саладина, перешел Иордан во главе семитысячного войска. Великий магистр Храма тотчас же отправил гонцов в ближайшие обители и замки ордена, с тем чтобы все боеспособные рыцари как можно скорее явились в его распоряжение. В полночь девяносто рыцарей из крепости Ля-Фев, сорок рыцарей из гарнизона Назарета и многие другие из обители Како собрались вокруг своего начальника и, сопровождаемые услужающими братьями и туркополами, легкой кавалерией ордена, начали шествие во главе отряда. Объединенное с госпитальерами войско, численность которого не превышала шести сотен воинов, предприняло дерзкую необдуманную атаку против семи тысяч мусульман и потерпело сокрушительное поражение в кровавой битве у родников Крессон близ Назарета. Великий магистр Храма и двое рыцарей прорвались сквозь плотные ряды мусульман и бежали с поля боя. За исключением малой толики воинов, спасшихся бегством, все христиане объединенного войска пали жертвами кровавой резни. В этой битве погиб и Роже де Мулен, магистр госпитальеров, гибель которого стала невосполнимой утратой для ордена иоаннитов.
Жаклен де Майе[210], маршал ордена храмовников, показал чудеса храбрости. Верхом на белом коне, в белом одеянии ордена с кроваво-красным крестом, символом мученичества, на груди; он ринулся навстречу смерти с таким пылом, что даже врагам своим внушил невольное восхищение[211]. По свидетельству историков Крестовых походов, он сражался как дикий вепрь, отправив в тот день невероятное количество неверных в ад!
Мусульмане отрезали побежденным тамплиерам головы, насадили их на острия копий и, вооружив ими свой авангард, двинулись в сторону Тверии[212].
Еще одно интересное описание событий тех дней посвящено другой группе святых воинов, которые, повинуясь зову Великого магистра Храма, спешили сплотиться вокруг своего священного стяга веры: «Преодолев расстояние в две мили, они достигли города Сафет. Было прекрасное утро, но они решили продолжить поход только после того, как послушают мессу. Они вошли в дом епископа и разбудили его, пояснив, что день уже наступил. Епископ отдал распоряжение, и старый священник облачился для богослужения. После мессы они поспешили вперед. Приблизясь к замку Ля-Фев (крепости тамплиеров), они увидели, что на подступах к замку разбиты палатки обители Како, они были пусты, и некому было объяснить, что это значит. Один из услужающих братьев был отправлен в замок, но и внутри не было никого, кроме двух больных, неспособных объяснить, в чем дело. Затем они двинулись в сторону Назарета, и после того, как замок Ля-Фев остался позади, они встретили брата Храма, мчавшегося на коне на бешеной скорости. Он сообщил им плохие новости, о том, что главе госпитальеров отрубили голову, так же как и всем братьям Храма; что спаслось только трое – магистр Храма, двое других рыцарей – и что рыцари, которых король разместил в гарнизоне Назарета, были захвачены и убиты»[213].
4 июля 1187 года в великом сражении при Тивериаде, или битве при Хаттине, решалась судьба Святого града Иерусалима. Тамплиеры выступили в авангарде христианской армии и первыми атаковали неверных. Войско Саладина, числом более восьмидесяти тысяч конных и пеших, по словам арабского писателя, очевидца событий, накрыло холмы Галилеи, словно огромные волны взволнованного моря. Тот же автор говорит о тамплиерах, выступивших против них на рассвете «с оружием в руках, покрытые тройной кольчугой»: «Воспламененные желанием отомстить за братьев, они двигались навстречу мусульманскому войску с шумом, подобном жужжанию растревоженного роя пчел»[214].
За спиной Саладина было Тивериадское озеро[215], пехоту, занявшую позицию в центре, с флангов окружала легкая конница под командованием Факи ад-Дина. Тамплиеры бросились на мусульман как львы, и ничто не могло противостоять их мощному и стремительному натиску. «Никогда, – говорит арабский кади, – я не видел более смелой или более мощной армии, и никто не был более опасен для правоверных, чем эти воины».
Саладин приказал поджечь сухую траву и кустарник на склонах холмов Хаттинского Рога, ветер понес едкий дым и пламя в сторону воинов и их лошадей. Огонь и дым усугубили и без того плачевное положение христианской армии, изнывающей под лучами палящего солнца и отрезанной от источников воды.
Восточные авторы, прославляющие мудрость величайшего мусульманского полководца, сравнивали эту битву с днем последнего суда: «Пыль и дым скрыли лик солнца, день превратился в ночь. Иногда отблески света, подобные молниям, освещали толпы сражавшихся, и можно было увидеть плотные колонны вооруженных воинов, то недвижимых, словно горы, то стремительно несущихся напролом, словно грозовые облака по лику неба. Сыновья рая и порождения пламенеющей преисподней, – живописали они, – разрешили их ужасную распрю; стрелы свистели в воздухе, словно крылья бесчисленных воробьев, сверкали искры, высекаемые от ударов о доспехи и скрещенных сабель, кровь, бьющая из груди воинов, заливала землю, как дождь с небес… ‹…› Карающий меч правоверных обратил свою мощь против неверных; верующие в Единого Бога попрали верующих в Троицу, привнеся разорение, запустение и разрушение в ряды ничтожных сыновей крещения!»
Злосчастный патриарх Эраклий, который должен был нести Святой Крест перед христианским войском, препоручил эту священную обязанность епископам Птолемаиды и Лидды. Сие обстоятельство породило множество мрачных предчувствий среди суеверных воинов Христовых. Распространилась весть, что Раймунд, князь Триполийский, бежал с поля боя со своими сторонниками и перешел на сторону мусульман. Тамплиеры и госпитальеры были окружены, убиты или взяты в плен. Епископ Птолемаиды погиб, епископ Лидды пленен, а Истинный Крест, король Иерусалима и Великий магистр тамплиеров оказались в руках сарацин. «Quid plura?[216] – вопрошает Радульф[217], аббат монастыря Коггесхолл в Эссексе, который в то время совершал паломничество в Святую землю и был ранен стрелой в нос. – Захвачены Крест, и король, и магистр рыцарей Темпла, и епископ Лидды, и брат короля[218], и тамплиеры, и госпитальеры, и маркграф Монферратский, великое множество убитых и взятых в плен.
Великая скорбь всем поклоняющимся Кресту, возопите в скорби сердечной, ибо утрачено древо нашего спасения. Увы! о, увы! похищено достойное недостойными. Горе мне, презренному, что довелось видеть столь тягостные вещи в дни моей несчастной жизни… О, сладчайшее древо, обагренное сладчайшей Кровью Сына Божия! О, всеблагой и Животворящий Крест, на котором был распят Спаситель наш!
И т. д.»[219]
«Я видел, – говорит секретарь и спутник Саладина, который оказался в пылу этой ужасающей битвы и не смог удержаться от жалости к побежденным, – я видел горы и равнины, холмы и долины, усыпанные мертвыми. Я видел их поверженные и втоптанные в пыль и кровь знамена. Я видел их отсеченные головы и конечности, почерневшие тела, грудами лежащие одно на другом, словно камни. И мне на ум пришли строки из Корана: «Безбожник говорит, что я, если не прах?» ‹…› Я видел тридцать или сорок человек, связанных вместе одной веревкой. Я видел в одном месте под охраной одного мусульманина две сотни этих прославленных воинов, одаренных необычайной силой, которые брели среди других сильнейших; их могучие плечи поникли; они стояли нагие, опустив очи долу, униженные и жалкие… Побежденные иноверцы пленены. Их король и их Крест захвачены, тот Крест, пред которым они простирались в земном поклоне, который они превозносили и к которому устремляли свои взоры, утверждая, что он сделан из того самого древа, на ко тором был распято Божество, которому они поклоняются. Они украсили его золотом и драгоценными камнями; они несли его впереди своего войска; все они почтительно склонялись перед ним. Защита его была их первым долгом, и тот, кто бежал с поля боя, бросив его в пустыне, никогда не вкусит мира и покоя в душе. Утрата этого Креста была гораздо горестнее для них, чем пленение короля. Ничто не может сравниться с этой утратой. Он был их Богом, и они в пыли простирались в земном поклоне и пели гимны, когда он возвышался над ними!»[220]
Среди нескольких христианских воинов, которым удалось избежать смерти в этом страшном столкновении, был Великий магистр госпитальеров, который вырвался с поля боя и добрался до Аскалона, но на следующий день скончался от ран. Пленных было так много, что не хватало веревок, чтобы связать их, в дело шли шнуры от палаток, но и их было недостаточно. Арабские авторы сообщают, что при виде убитых можно было подумать, что пленных не было, а при виде пленных – что нет убитых.
Как только сражение закончилось, Саладин отправился в шатер, куда по его приказанию были приведены король Иерусалима, Великий магистр тамплиеров и Реджинальд (Рено) де Шатильон.
Этот убеленный сединами барон прославился не только необычайной храбростью и военным умением, но и разбоем. Несмотря на всеобщий запрет и личное обещание Балдуину IV не грабить мусульманских купцов и паломников, бывалый Miles gregarius («наемник») продолжал нападать на торговые караваны, направлявшиеся из Дамаска в Каир, и разбойничать на дороге в Мекку, путь в которую проходил через его владения в Трансиордании и его крепость Крак-де-Моав. Благочестивый Саладин давно искал возможность отомстить Рено Шатильонскому за его злокозненные деяния и потому, захватив его, поспешил расправиться с кровным врагом. Султан, войдя в палатку, потребовал подать побежденным монарху Иерусалима и Великому магистру храмовников чашу ледяного шербета в качестве священного для арабов залога гостеприимства и в знак неприкосновенности пленников. Утолив жажду, Ги де Лузиньян передал чашу Реджинальду, но Саладин помешал ему сделать глоток. Упрекнув барона в вероломстве и бесчестии, он повелел ему немедленно признать пророка, имя которого тот попирал, нападая на паломников, или быть готовым принять заслуженную смерть. Выслушав дерзкий ответ Реджинальда, Саладин выхватил ятаган и ударил пленника по плечу, тем самым подав знак стражникам отрубить голову заносчивому рыцарю[221].
Бахауддин ибн Шаддад, друг и секретарь Саладина, приводит следующее описание происшествия, свидетелем которого он был: «Тогда Саладин велел переводчику сказать королю: «Ты, а не я дал выпить этому человеку!» Затем султан сел у входа в палатку, и они привели к нему князя Реджинальда. Напомнив ему о злодеяниях, Саладин заявил: «Теперь я встану на защиту Мохаммеда!» и предложил сему мужу принять магометанскую веру, но тот отказался; тогда султан ударил его по плечу обнаженным ятаганом, подав знак присутствующим, что следует сделать, и они поспешили отправить его душу в ад, оставив его обезглавленное тело за пределами палатки»[222].
По прошествии двух дней Саладин с присущим ему хладнокровием разыграл заключительный акт великой трагедии. Воинственные монахи Храма и Госпиталя, храбрые и ревностные защитники христианской веры и Креста были самыми ненавистными противниками для фанатичных мусульман, и было решено, что каждому пленнику прославленных орденов будет предложена смерть или обращение в магометанство, за исключением Великого магистра Храма, за которого был назначен выкуп. С наступлением христианской субботы, на закате, в час вечерней молитвы, мусульмане и их предводители выстроились на склонах Хаттинских Рогов словно для битвы. Мамлюкские эмиры в желтых одеяниях двумя рядами окружили своего повелителя. Под звук священной трубы на возвышенность близ Тверии, именуемую горой Блаженств, откуда открывается пленительный вид на воды прекрасного Генисаретского озера, на холмистых берегах которого Спаситель произнес знаменитую Нагорную проповедь и явил немало чудес, вывели плененных рыцарей Храма и Госпиталя. Когда последний луч солнца скрылся за горными вершинами, рыцарей призвали отречься от Распятого и избрать своим Господом Аллаха, своей верой – ислам, Мекку – своим Храмом, мусульман – своими братьями и Магомета – своим пророком. Все как один отказались предать Христа и были обезглавлены в присутствии Саладина набожными ревнителями веры – законниками и вероучителями. Восточный историк, который был свидетелем этой резни, сообщил, что Саладин наблюдал за исполнением его приказа с улыбкой на лице, и добавил, что некоторые палачи рубили головы столь умело и чисто, что удостаивались восторженного одобрения[223]. «О! – говорит Ома ад-Дин Катеб, – сколь дивное украшение – кровь неверных – на оружии последователей истинной веры!»
Если мусульмане выказали необычайное рвение в обезглавливании и истреблении неверных тамплиеров, то последние продемонстрировали не менее похвальное стремление к мученической смерти от мечей неверных мусульман. Рыцарь-тамплиер брат Николя, по свидетельству очевидцев, с беспримерным рвением устремился среди первых принять мученическую смерть и с большим трудом добился своей цели[224].
Несвободные от суеверных пережитков прошлого христиане тех времен верили, что с Небес были явлены знаки принятия кровавой жертвы в виде небесного сияния, в течение трех дней исходившего от непогребенных останков тамплиеров. Пострадавшие за веру воины были признаны святыми мучениками[225].
После пленения Великого магистра руководство орденом Храма было передано великому прецептору Иерусалимского королевства. Он незамедлительно направил письма всем братьям на Западе с мольбами о помощи и содействии. Одно из этих писем было доставлено брату Жоффруа Фиц-Стефену, магистру Храма в Лондоне:
«Брат Террик[226], великий прецептор бедного дома Темпла, всех его обездоленных братьев и всей обители, теперь, увы! почти уничтоженной. Всем прецепторам и братьям Храма, до кого дойдут эти письма, да будут спасены и помилованы все те, кто устремляет искренние молитвы к тому, кто заставляет Солнце и Луну сиять во славу Его. ‹…› Многие и великие бедствия, которые Бог в гневе ниспослал за грехи наши, постигли нас. Горе наше невозможно выразить словами, а только лишь в рыданиях. Вожди неверных, собрав огромное число своих людей, вероломно вторглись в пределы христианских земель, и мы, собрав войска наши, поспешили в Тверию, чтобы остановить их шествие. Противник зажал нас средь бесплодных скал и яростно напал на нас; сам Святой Крест и король попали в руки неверных, армия вырезана, двести тридцать наших рыцарей обезглавлены, вдобавок к тем шестидесяти, что были убиты 1 мая. Лорд Реджинальд Сидонский[227], лорд Балловиус[228] и я сам с огромным трудом сбежали из этого злосчастного места. Язычники, опьяненные кровью христиан, двинулись со всем своим войском на город Акко и взяли его штурмом, а сейчас со всею яростью осаждают город Тир, ни ночью, ни днем не ослабляя свирепого натиска. Племя их столь многолюдно, что кажется, будто муравьи заполонили земли от Тира до Иерусалима и даже до Газы. И только Святой град Иерусалим, Аскалон, Тир и Бейрут оставили они христианам, но большая часть защитников, расквартированных в их гарнизонах, погибла в битве при Тивериаде, у нас нет надежды на спасение их без помощи Небес и скорейшей подмоги от вас»[229].
Саладин тем временем отсылал халифу Багдада победные письма. «Аллах и его ангелы, – писал он, – пришли на выручку исламу. Неверные были отправлены в огонь ада! В наших руках оказался крест, вокруг которого они порхали, словно мотыльки вокруг источника света, под сень которого они стекались, который они почитают, как величайшую опору, – крест, главная гордость, воплощение их суеверий и оправдание их злокозненных деяний…»[230]
Осада и сдача Иерусалима
После завоевания тридцати или сорока городов и замков, многие из которых принадлежали ордену Храма, Саладин осадил Священный град. 20 сентября мусульманская армия расположились станом на западе от города напротив башни Да вида и Дамасских ворот, именуемых христианами вратами Святого Стефана. Орден Храма, обескровленный недавними сражениями, уже не мог предоставить своих храбрых воинов для обороны христианской святыни; в опустевших стенах обители осталось всего два рыцаря и несколько услужающих братьев.
Спустя четырнадцать дней осады городские стены, осыпаемые градом снарядов и сотрясаемые ударами осадных орудий, дрогнули. В образовавшийся пролом ринулись воины Саладина, и вскоре над крепостной стеной триумфально взвились десять знамен Пророка. Утром под предводительством королевы Сибиллы из дворца выдвинулась босоногая процессия из монахов, священников и женщин осажденного города. Обойдя вкруг крепостных стен, они завершили покаянное шествие у Гроба Господня, где вознесли мольбы Сыну Божьему о спасении святынь от поругания нечестивцами. Женщины в знак покаяния и скорби обрезали и развеяли по ветру свои волосы; знатные дамы Иерусалима ради искупления грехов подвергли своих дочерей епитимье, заставив их на Голгофе стоять в купелях, до краев наполненных холодной водой. Но «…Господь наш Иисус Христос, – пишет очевидец, сирийский франк, – не изволил услышать ни одной мольбы, ибо зловоние от прелюбодеяний, расточительности и греха против природы не позволило их молитвам подняться к Богу»[231].
2 октября 1187 года, когда город был сдан, тысячи мусульман ринулись в Храм Господень. «Имамы, богословы и толкователи нечестивых заблуждений Магомета, – говорит настоятель из Коггесхолла, переживший осаду Иерусалима, во время которой пострадал от вражеской стрелы, – первым делом отправились в Храм Господень, называемый неверными Бейт-Аллах («Дом Божий») – на него, как на место молитвы и единения с Аллахом, они возлагали великие надежды на свое спасение. С ужасающими завываниями они провозгласили закон Магомета и без конца восклицали своими нечестивыми устами: Аллах акбар! Аллах акбар! (Аллах велик!). Они осквернили все приделы Храма: место Сретения, там, где праведный Симеон Богоприимец принял из рук Пречистой Девы Марии Сына Божия; притвор Соломона, где Господь спас женщину, взятую в прелюбодеянии, от побиения камнями. Мусульмане поставили стражников, чтобы христиане не могли войти ни в один из семи атриев Храма; но самым прискорбным для христиан злодеянием стало низвержение креста. Под крики и хулу захватчиков золотой крест сбросили с купола Храма и протащили на веревках по всему городу под ликующие крики неверных и плач и стенания последователей Христа»[232].
Когда последнего христианина изгнали с территории Храма, в него торжественно проследовал Саладин, чтобы совершить намаз в Бейт-Аллах, святом Доме Божьем, или Храме Господнем, возведенном халифом Умаром. Перед ним шествовали пять верблюдов, нагруженные розовой водой, которую он приобрел в Дамаске[233]. Султан вошел под своды Храма под звуки воинственной музыки, с развевающимися победными стягами. Затем Бейт-Аллах – Храм Господень – был снова обращен в ислам – посвящен Единому Богу и его Пророку Магомету; стены и полы были омыты розовой водой, а на месте христианского алтаря воздвигли минбар – богато украшенную кафедру из резного черного дерева, которая была заказана самым искусным резчикам Востока атабеком Нур ад-Дином для мечети Аль-Акса[234].
Еще одно письмо с описанием событий тех дней было отправлено Генриху II, королю Англии:
«Возлюбленному Лорду Генри, милостью Божьей прославленному королю Английскому, герцогу Нормандии и Гиени, графу Анжуйскому, брат Террик, бывший великий прецептор дома Иерусалимского Храма, шлет приветствие, да будет тебе спасение через Того, Кто спасает королей.
Знайте же, что Саладин стал хозяином города Иерусалима и башни Давидовой[235], что сирийские христиане сохранят Гроб Господень только до четвертого дня после Михайлова дня, что он позволил братьям иоаннитам остаться в Госпитале на протяжении еще одного года, чтобы заботиться о больных. ‹…› Иерусалим, увы, пал; Саладин приказал снести крест с купола Храма, сооруженного на месте Храма Соломона, и в течение двух дней крест топтали и волочили по грязи через весь город. Затем он повелел отмыть Храм Господень внутри и снаружи сверху донизу розовой водой, и затем в четырех приделах Храма был дико и громогласно провозглашен закон Магомета»[236].
Бахауддин ибн Шаддад, секретарь Саладина, говорит о сдаче Священного града султану как о самом счастливом событии на его памяти, отметив, что Аллах возвратил правоверным великую святыню на двадцать седьмой день месяца Раджаб, в канун священной для всех мусульман ночи, когда пророк Магомет совершил свое чудесное ночное путешествие («Исра») из Мекки в Иерусалимский Храм и вознесся (совершил «Мирадж») через семь небес к престолу Аллаха. Он также описывает священное собрание мусульман в Храме и торжественную молитву, возносимую к Аллаху; благодарственные восклицания и рукоплескания Всемилостивому Господу, которые возносились до небес, заставляя содрогаться своды священного дома. Он с восторгом описывает свержение золотого креста и прославляет торжество ислама[237].
Саладин вернул прежний облик всему храмовому комплексу, восстановив его в том виде, каким он был во времена первых мусульманских завоевателей Иерусалима. Древняя христианская церковь Пресвятой Богородицы, иначе мечеть Аль-Акса, именуемая латинянами Храмом Соломона, – главная резиденция тамплиеров в Иерусалиме – также была омыта розовой водой и в очередной раз возвращена мусульманам для совершения богослужений. В западной части этого почитаемого сооружения, по сведениям арабских писателей, тамплиеры воздвигли огромную пристройку, в которой было зернохранилище и прочие служебные помещения. Так как эта пристройка занимала слишком много места, султан приказал ее снести, чтобы высвободить пространство для молящихся. Кроме того, были разрушены устроенные тамплиерами помещения во внутренней галерее, а пол под сводами храма застелили богатыми коврами. «Несть числа светильникам, подвешенным к потолку, – говорит Ибн Алатсир, – стихи Корана снова начертаны на стенах; снова слышен призыв к молитве; колокола умолкли; изгнанная вера вернулась в свое древнее святилище; правоверные мусульмане снова преклонили колени пред Истинным Аллахом, и голос имама вновь раздается с минбара, напоминая истинным верующим о воскресении и Страшном суде»[238].
В пятницу после сдачи Священного града воины армии Саладина и толпы правоверных, наводнившие Иерусалим, собрались в Храме Господнем на пятничное мусульманское богослужение (джума-намаз). Ома ад-Дин, секретарь Саладина, присутствовавший там, сделал следующую интересную запись по поводу богослужения и хутба, проповеди.
«В пятницу утром на рассвете, – сообщает он, – каждый задавался вопросом: «Кому султан поручил читать проповедь?» Храм был полон; собравшиеся сгорали от нетерпения; все глаза были устремлены на минбар; уши – готовы внимать, сердце заходилось в груди, а по щекам текли слезы. Со всех сторон слышались восхищенные возгласы: «Какой великолепный вид! Что за собрание! Счастливы те, кто дожил до воскресения Ислама!» Наконец, султан приказал кади (законоведу) Мохауддину Абульмегали Мухаммеду ибн-Цеки приступить к богослужению. Я тотчас передал ему черное одеяние, которое получил в дар от халифа. Имам взошел на минбар и заговорил. Среди молящихся воцарилась тишина. Его речь была исполнена изящества и красоты, выражения – яркости и благозвучия. Он говорил о добродетели и святости Иерусалима, об очищении храма, о молчании колокола и бегстве неверных священников. В своей молитве он упомянул халифа и султана и завершил обращение главой из Корана, в которой Аллах повелевает быть справедливым и совершать добрые дела. Затем он спустился с минбара и вознес молитвы в михрабе[239]»[240].
Сразу после этого Мухаммед ибн-Цеки произнес проповедь перед мирянами.
«Хвала Аллаху, – произнес проповедник, – тому, кто силой своего могущества поднял ислам из руин многобожия; тому, кто управляет всем по воле своей; тому, кто пресек злодеяния и восстановил торжество истины. ‹…› Хвала Аллаху, тому, кто защитил избранных своих; тому, кто ниспослал им победу и увенчал славою, тому, кто очистил свой святой дом от скверны идолопоклонства. ‹…› Исповедую, что нет Бога иного, кроме всемогущего Аллаха – единого, великого и вечного; не рожденного и не сотворенного, не имеющего ни образа, ни подобия. Исповедую, что Магомет – его слуга, его посланник и пророк – развеял сомнения, посрамил многобожие и опроверг лжеучения…
Вознесите Аллаху благодарение, ибо он препоручил нам этот священный город, после столетнего пребывания его в руках иноверцев. ‹…› Этот святой дом Господень был построен во славу Аллаха. ‹…› Это священное место – обитель пророков, кибла, в сторону которого вы обращаетесь, преклоняя колени, место рождения святых, место, где избранные удостоились откровения. Трижды святая обитель, над которой ангелы Божии расправили крылья свои. Благословенная земля, о которой Бог изрек в своей священной книге. В этом доме молитвы Магомет молился с ангелами и удостоился предстать перед Аллахом. Третья святыня (после Мекки и Медины), к которой обращены мольбы правоверных. ‹…› Это завоевание, о люди, отверзает врата небесные; ангелы радуются, а глаза пророков сияют от радости…»[241]
Ома ад-Дин сообщает нам, что мраморный алтарь и часовня, которые были возведены на священной скале в Храме Господнем, или мечети Умара (Куббат ас-Сахра), был убраны по приказу Саладина, так же как и кафедра, с которой читали проповеди христианские священники, мраморные статуи и прочие «мерзости», привнесенные христианами. Мусульмане с ужасом обнаружили, что франки вырубили из Священной скалы целые глыбы и отправили их в Европу. Саладин повелел безотлагательно изготовить железное ограждение и окружить им скалу. Он приказал омыть Храм розовой водой, а его сын амир аль-Малик аль-Афдаль покрыл его великолепными коврами.
После завоевания Саладином Священного града и потери Храма в Иерусалиме тамплиеры учредили главный дом их ордена в Антиохии. Под защитой тамплиеров укрылись и королева Сибилла, бароны королевства и патриарх Эраклий[242].
О состоянии дел в немногих сохранившихся христианских владениях сразу после завоевания Иерусалима сообщил брат Террик, великий прецептор, сенешаль и маршал ордена Храма, в письме Генриху II, королю Англии: «Братья Госпиталя пока мужественно сопротивляются сарацинам в замке Бельвуар[243]; они захватили два каравана и доблестно завладели военным снаряжением и осадными машинами, которые сарацины переправляли из взятой ими крепости Ля-Фев. Карак[244] близ Монреаля и сам замок Монреаль, Сафет, Кракде-л’Оспиталь[245], Маргат[246] и Кастель-Блан в пределах Триполи и земли Антиохийские все еще сопротивляются Саладину. ‹…› Со дня Святого Мартина, вплоть до праздника Обрезания Господня[247], Саладин непрестанно осаждал Тир, ночью и днем, забрасывая его огромными камнями из тринадцати осадных машин. Во время бдений в канун Дня святого Сильвестра[248] лорд Конрад, маркграф Монферратский[249], распределил вдоль городских стен рыцарей и пеших воинов, снарядил семнадцать галер и десять небольших судов и при содействии госпитальеров и храмовников вступил в бой с флотом Саладина. Одержав победу, он захватил одиннадцать судов и взял в плен Абд аль-Салям аль-Магриби – верховного адмирала Александрии и восемь других флотоводцев. Множество неверных было убито. Нескольким галерам удалось уцелеть в бою, но, спасаясь бегством, они сели на мель и по приказу Саладина были подожжены. Саладин в приступе бессильного гнева отрезал уши и хвост своей лошади и проехал на ней перед своей армией. Таково было его прощание!»[250]
До наступления зимы Тир доблестно отбивал атаки Саладина. Отчаявшись взять город, раздосадованный султан поджег осадные машины и удалился в Дамаск. В то же время были начаты переговоры об освобождении из плена Ги, короля Иерусалима, и Жерара де Ридфора, Великого магистра Храма. Не менее одиннадцати стратегически важных городов и замков, сохранявшихся у христиан в Палестине, в том числе Аскалон, Газа, Яффа и Наблус, были переданы Саладину в качестве выкупа за этих сиятельных особ. В начале 1188 года Великий магистр Храма с оружием в руках возглавил немногочисленные силы ордена[251].
Третий крестовый поход
Весть о потере Иерусалима и Палестины и осквернении святых мест победившими иноверцами повергла Европу в большое смятение, и вскоре прозвучал призыв к сопротивлению: в октябре 1187 года папа римский Григорий VIII призвал к Третьему крестовому походу. Триста рыцарей и немалый флот немедленно отбыли с острова Сицилия. Тамплиеры Запада, способные носить оружие, поспешили из своих прецепторий в морские порты Средиземноморья и отправились в Палестину на кораблях из Генуи, Пизы и Венеции.
В 1188 году король Англии направил крупную сумму для обороны Тира; но, так как осада была снята раньше, чем прибыли деньги, и поскольку Конрад, доблестный защитник города, заявил о своих правах на трон королевства Иерусалимского в пику Ги де Лузиньяну, Великий магистр Храма отказался отдать деньги Конраду. Тому оставалось лишь писать письма, полные горьких жалоб, королю Генриху и архиепископу Кентерберийскому[252].
Осада Акры (1189–1191)
Весной 1189 года Великий магистр Храма выступил из Тира во главе вновь прибывших братьев в составе большого войска крестоносцев на осаду Акко (Акры). «Победоносный защитник веры, покоритель последователей Креста», не желая терять важный порт, раскинул шатры на Саронских горах, называемых арабами Каруба, и приготовился к обороне Акры.
4 октября прибывшие из Европы воины, желая показать свою доблесть в сражении с неверными, атаковали лагерь Саладина. Великий магистр ордена Храма, во главе воинов своего ордена, а также большого количества европейских рыцарей, вставших под знамена тамплиеров, остался в резерве. Христиане разбили стремительным ударом строй мусульман, однако малоопытные воины Креста вместо того, чтобы сосредоточиться на укреплении позиций, проникли в шатры султана и предались грабежу. Приняв командование, Саладин воодушевил своих застигнутых врасплох воинов и атаковал крестоносцев. Христианская армия едва не погибла, однако тамплиеры вовремя пришли на выручку. Стойкие и непоколебимые, они в течение часа отражали натиск разъяренных мусульман, прикрывая охваченных паникой крестоносцев. Но, прежде чем они оправились от ужаса и смятения и продолжили сражаться, сплотив ряды, Великий магистр Храма был убит вражеской стрелой. Та же участь постигла маршала ордена Жоффруа Морена. В тот злополучный день на поле боя погибла большая часть братии[253].
Жерара де Ридфора временно заменил рыцарь-тамплиер брат Вальтер[254]. Никогда еще пламя энтузиазма не горело ярче и ожесточеннее, чем во время этой знаменитой осады Акры. Девять крупных сражений с различным исходом произошли близ горы Кармель; в первый год осады от ран, голода и чумы погибли сотни тысяч христиан. Однако походные палатки погибших не пустовали, христианское войско непрестанно пополнялось новобранцами из Европы. Саладину удавалось удерживать Акру благодаря флоту, доставлявшему в город провиант и все необходимое, но и на помощь осаждающим приходили корабли с подкреплением, и потому противостояние у стен Акры казалось нескончаемым[255].
Радение Саладина за дело пророка было беспримерным. Арабские летописцы сравнивают его с матерью, скитающейся в отчаянии в поисках своего потерянного ребенка, львицей, потерявшей львенка. «Под стенами Акры, – говорит его секретарь Бахауддин ибн Шаддад, – я видел его страдания от болезненных нарывов и язв, поразивших его тело от пояса до колен, так что он не мог сидеть, а только лежать на боку, когда возвращался в свой шатер. Терпеливо превозмогая боль, он каждый день приезжал на аванпосты, издали оценивая положение противника, выстраивал войска для битвы и от рассвета до заката объезжал свою армию, осматривая правый фланг, затем левый и центральный. ‹…› О Всемилостивый Аллах, помилуй его»[256].
Во время этой грандиозной осады умер патриарх Эраклий[257].